В мире политики в последнее время изменилось почти всё, от тем наиболее ожесточенных споров до манер и лексики, которые для этих споров характерны. Речь даже не о ставшей легендарной публичной перепалке Дональда Трампа с Владимиром Зеленским в Белом доме, а об общем изменении тона политических дискуссий и выступлений.
Грубость, взаимное ожесточение, стремление видеть в оппоненте врага, предателя или вовсе отказать ему в человеческом достоинстве – то, что еще лет 10-15 назад было свойственно в основном правым и левым радикалам, находившимся на политической обочине, сегодня стало повседневным языком политики. Венгерский премьер Виктор Орбан, давно практикующийся в этом жанре, был совершенно прав, когда заявил недавно на слете европейских национал-популистов в Мадриде, что "мы стали мейнстримом".
И речь идет не только о языке политики, но и о ее содержании. "Общественная поляризация" и "правый поворот" стали новыми политологическими клише, что не делает их менее верными. Но если присмотреться, можно, как это часто бывает, увидеть за происходящим хорошо забытое старое.
Меч, книга и плуг
Начать придется издалека. Еще в Средние века философы делили общество на три большие группы: bellatores, oratores и laboratores – дословно "воинов", "ораторов" и "трудящихся". К первым относились "люди меча" – феодалы и рыцари, чьей общественной функцией была в первую очередь военная служба. Ко вторым – "люди книги и пера": церковная иерархия от Папы Римского до последнего монаха и понемногу развивавшаяся государственная бюрократия. К третьим – подавляющее большинство населения, трудовой люд: крестьяне, ремесленники и торговцы; условно можно назвать их “людьми плуга”.
Это разделение продержалось долго, до конца XVIII века, получив во Франции времен Старого режима наименования "первого" (клирики), "второго" (дворянство) и "третьего" (крестьянство и нарождавшаяся буржуазия) сословий. Говоря очень упрощенно, первое вырабатывало смыслы и занималось религиозно-идеологическим оформлением общественной системы. Сферами приложения сил второго были политика и война как, по словам Клаузевица, "продолжение политики иными средствами". Наконец, третье сословие занималось хозяйством, производством общественного богатства.
Смысл французской и прочих революций, сотрясавших Европу с 1789 года до середины XIX века, заключался в сломе сословного порядка и замене его обществом, состоящим из равноправных граждан. На заре революции один из ее идеологов Эммануэль Сьейес в популярной брошюре о "третьем сословии" писал: "Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Чего оно требует? Стать чем-нибудь". Характерно, что сам Сьейес был аббатом, духовным лицом, то есть представителем не "третьего", а "первого" сословия. Это можно считать знаком новых времен: "изобретатели" идей и смыслов выходили за рамки прежнего строя, превращаясь в то, что марксисты позднее назовут "буржуазной интеллигенцией".
Сословная структура, основанная на происхождении и лишь отчасти на роде занятий (крестьяне могли лишь в исключительных случаях стать дворянами, как, например, Жанна д’Арк и ее семья, но вполне могли сделать церковную карьеру), сменилась классовой, в которой род занятий и материальное положение играли уже решающую роль. Однако с тех времен она претерпела такие изменения, что сегодня большинство социологов говорит уже не о классах, а о социальных группах с достаточно размытыми границами. Отдельный человек может за свою жизнь успеть не раз пересечь эти границы.
Структура общества усложнилась, однако кое-что осталось неизменным: набор основополагающих общественных функций. По-прежнему одни люди – воспользуюсь терминологией Мишеля Фуко – "надзирают и наказывают", другие производят материальные и нематериальные продукты (в нынешнем мире, как известно, информация стоит больше многих товаров), а третьи, попросту говоря, придумывают, для чего всё это нужно и как должно быть устроено. Иное дело, что теперь речь идет не о четко обозначенных сословиях или классах, а скорее о широких и время от времени меняющихся коалициях социальных групп. Они объединены общими интересами, а также этосом, набором представлений и ценностей, определяющих их действия, в том числе в сфере политики.
Пленники треугольника
Британский историк Дэвид Пристленд ассоциирует каждую из таких коалиций (он называет их "кастами") с одной из трех архетипических фигур – Торговцем, Воином и Мудрецом (Merchant, Soldier, Sage). В одноименной книге он развивает теорию, согласно которой каждый из этих типов и связанных с ними ценностей доминирует в мировой истории в тот или иной период. "Некоторые институции более эффективны в реализации отношений власти, чем остальные, – это прежде всего военизированные структуры, коммерческие организации и бюрократия. Именно они неизменно возрождаются в разных обществах на протяжении всей истории, вне зависимости от того, как меняется род занятий людей и экономические отношения", – пишет Пристленд и анализирует исторический процесс с точки зрения меняющегося господства каждой из трех “каст”, борющихся за власть.
Военизированные структуры, коммерческие организации и бюрократия возрождаются в разных обществах на протяжении всей истории
Его теория, кажется, нуждается в одной серьезной поправке. Психологам известно, что отношения между тремя субъектами обычно складываются так, что двое из них объединяются против третьего, причем состав этих союзов может со временем меняться. Такова была, к примеру, история взаимоотношений членов “Большой тройки” времен Второй мировой войны. Вначале Черчилль и Рузвельт, лидеры ведущих западных демократий, координировали свои действия, ограничивая аппетиты своего союзника Сталина, доверять которому полностью не могли. Но на исходе войны, когда стало ясно, что Британская империя ослабла и доминировать в послевоенном мире будут США и СССР, Рузвельт и Сталин всё чаще объединялись против Черчилля – например, решая судьбу Европы на Ялтинской конференции.
Подобным образом выглядят и отношения трех описанных выше “каст”: они господствуют не в одиночестве, как полагает Пристленд, а в тандеме. Союз “людей меча” и “людей книги” приводит к появлению крупных политических проектов на религиозно-идеологической основе, вроде крестовых походов или Реконкисты. “Торговцы” остаются в проигрыше, но в результате доминирования двух других “каст” нередко открываются неожиданные экономические возможности, появляются новые торговые пути, позиции деловой элиты усиливаются, и постепенно расклад сил меняется. Относительно недавний пример – история послевоенной Европы. Ее подъему после нескольких десятилетий разрушительного совместного доминирования “воинов” и “мудрецов” (когда речь идет о вождях и идеологах тоталитарных режимов, это слово звучит особенно иронически) способствовал вначале американский “план Маршалла”, а затем – экономическая интеграция, на базе которой возник нынешний Евросоюз.
Если “торговцы” блокируются с “воинами”, начинается период экспансии, в ходе которой военно-политические интересы переплетаются с экономическими, как, например, в эпоху колониализма. Конкурентная борьба, усиленная военным противостоянием, ведет к разделу мира на сферы влияния и формированию соперничающих геополитических блоков. Именно так человечество пришло к одной из самых трагических дат своей истории – 1914 году.
Союз “торговцев” и “мудрецов” – очевидно, наиболее мирная комбинация, основанная на сочетании нематериальных ценностей и материальных интересов. Похоже, именно такая эра началась во второй половине ХХ века, принесла крах СССР и “социалистического лагеря”, новую волну глобализации и распространение либеральной демократии, одно время рассматривавшейся ее идеологами в качестве “светлого будущего всего человечества”. Этот период, очевидно, закончился: стеклышки в калейдоскопе истории снова пришли в движение.
Воин выходит из тени
Причины этого уже анализируют политологи, а в будущем наверняка подробно изучат историки. Большое видится на расстоянии, но некоторые факторы очевидны и сейчас. Глобализация открыла перед многими миллионами людей невиданные возможности, но в то же время захлопнула “окно возможностей” перед носом других миллионов. Миграционные волны напугали жителей Европы и США и привели к росту национализма и изоляционизма. Сомнения и разочарование в либеральной демократии становились сильнее по мере того, как долгие годы экономического роста сменились кризисом, а между либерализмом в его нынешнем понимании и демократией, интерпретируемой как власть большинства граждан, возникли противоречия. Радикально-прогрессистские воззрения немалой части политической и интеллектуальной элиты – “мудрецов”, в очередной раз не проявивших большой мудрости, – вошли в конфликт со взглядами и привычками голосующего большинства.
Вдобавок авторитарные режимы вроде российского и китайского оказались более сильными конкурентами демократических стран, чем предполагалось во времена, когда были популярны разговоры о “конце истории”. На агрессивность, проявленную Москвой, где при Путине сформировалась коалиция “воинов”-спецслужбистов и связанных с ними “торговцев”-олигархов, западные элиты, состоявшие из “торговцев”-глобалистов и либеральных “мудрецов”, не нашли своевременного ответа. Вторжение России в Украину принесло окончательное избавление от иллюзий: мир стал куда более опасным и непредсказуемым, чем был еще 15-20 лет назад. Политика заговорила языком вражды и войны, милитаристский этос стремительно вошел в моду.
Нынешние элиты США и России мыслят и действуют схожим образом, будучи симбиозом “воинов” и “торговцев”
Одновременно произошли изменения во взглядах части глобальной деловой элиты. Похоже, она тоже успела разочароваться в либерализме и увлечься смутными представлениями о некой новой модели общества, дирижируемой технократами. Поправение Силиконовой долины стало наиболее яркой иллюстрацией этого процесса. “Торговцы” потянулись под знамена “воинов”. Они дополнили набирающую обороты силовую политику культом сделки (трамповское art of the deal) между ключевыми игроками и презрением к обанкротившейся, по их мнению, политике многосторонних договоренностей, учитывающих интересы разных акторов. Новый “торгово-милитаристский” тандем сформировался стремительно, и наметившееся при Дональде Трампе сближение между Вашингтоном и Москвой объясняется именно этим: при всем объективном несовпадении интересов обеих стран их нынешние элиты мыслят и действуют схожим образом, будучи симбиозом “воинов” и “торговцев”.
Работа Дэвида Пристленда вышла в 2012 году, на исходе глобальной экономической рецессии, до аннексии Крыма и начала войны на востоке Украины, до Брексита и первого избрания Трампа. Тогда появились лишь некоторые признаки наступающих перемен. Тем не менее завершается эта книга так: “Кризис 2008 года не решил ничего. Запад восстановил прежний ориентированный на интересы “торговцев” (pro-merchant) мировой порядок, но проблемы, вызвавшие кризис, никуда не делись. И пока общество колеблется, Воин поджидает в тени”. С тех пор он вышел из этой тени и занял центральное место на мировой сцене.
Впрочем, даже если принять на веру теорию о чередовании трех символических фигур, сменяющих друг друга у власти, это не отменяет другого закона истории: в ней никогда ничего не повторяется полностью. В конечном итоге от самого общества зависит, какой путь оно выберет и на кого сделает ставку – хотя иногда кажется, что это делается вслепую или под влиянием минутных настроений. Как бы то ни было, выбор всегда есть, пусть даже это выбор между мечом Воина, мошной Торговца и книгой с путаными мыслями Мудреца.
Ярослав Шимов – историк и журналист, обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
