В Рунете пишут об уходе одной из ярчайших фигур русской эмиграции – Марии Васильевны Розановой.
Сегодня в предместье Парижа Фонтене-о-Роз умерла Марья Васильевна Розанова, жена Андрея Синявского и ярчайший персонаж третьей волны эмиграции. О ней ходили замечательные истории (быть может, она сама их придумывала) о том, что она по делам летает на метле.
Талантливая, сильная, несгибаемая – земля ей пухом.
Марья Васильевна Розанова, вечный источник силы и света.
Слово "умерла" в ее случае табуировано. "Смерти нет!" – настаивала она всегда и, думаю, знала, о чем говорила.
Болела Марья Васильевна уже, к великому несчастью, долгое время, а на протяжении последних полугода была в совсем тяжёлом состоянии. В любом случае, примириться с тем, что случилось, для меня немыслимо.
Синявские – это неотъемлемая часть моего собственного существования, общение с Марьей Васильевной и Андреем Донатовичем – это не просто след в моей душе, но то, что можно вырвать только с мясом. Поэтому неприменима для меня в этом случае даже хрестоматийная формула: "Но с благодарностию: были". Они для меня всегда ЕСТЬ.
С ней было удивительно легко и весело – несмотря на всю разницу в возрасте и статусе. Впрочем, слово "статус" к ней никак не подходило – с ее-то уровнем самоиронии и внутренней свободы!
Пусть продолжается умный и веселый разговор, в который она нас втягивала всей своей жизнью
Мария Васильевна Розанова, уход которой мы сегодня оплакиваем и которая только несколько дней не дожила до своего 94-летия, была для меня воплощением редкого сочетания ума и жизненности – живоумия. Умные люди бывают несколько отстраненными от жизни, а нередко и методологически одержимыми, в плену предрассудков любимой мысли. А люди живые иногда так торопятся жить и чувствовать, что не успевают думать. В Марье Васильевне все это совмещалось, без методологии и церемоний, это была чистая радость умного общения, хотя от ее острого языка доставалось всем, в том числе и собеседнику. Но и это было в удовольствие, потому что доставалось даже великому Синявскому, который в ее присутствии, сколько я мог заметить, предпочитал помалкивать. 😊
Светлая ей память, и пусть продолжается умный и веселый разговор, в который она нас втягивала всей своей жизнью!
Верная подруга великого диссидента. А кроме того, преподавателя Владимира Высоцкого. Синявский и Розанова записывали Высоцкого на магнитофон, когда еще мало кто понимал, кем станет этот молодой человек с гитарой.
С Марьей Васильевной Розановой я беседовал один раз в жизни, много лет назад. Была презентация какой-то нелепой книжки, совмещенная, как водится, с прекрасным ужином, и я оказался за столом рядом с МВ (кажется, добрая Юля Рахаева постаралась). Через какое-то время о. Михаил Ардов начал говорить тост.
– Искусству нужен Виктор Ардов... – пробормотала МВ.
– Как писсуар для леопардов, – выпендрился я.
– Там ещё другой вариант есть, – сказала она, глядя на меня в меру заинтересованно.
– Ага, "Как жопе пара бакенбардов", – с готовностью отрапортовал я.
– А откуда вы это знаете?
– Из эткиндовского сборника эпиграмм (тут надо пояснить, что эта книжка, которую мой папа привез из Парижа чуть ли не сразу по ее выходе в конце 80-х, была у нас в студенческие годы любимым общажным чтением, с успехом заменяя отсутствующий учебник советской литературы).
– А кто издал этот сборник, знаете?
– Конечно. Вы, МВ.
– Ага. Ну тогда я расскажу вам то, чего вы знать не можете. Эткинд этот сборник ещё в 70-х собрал, но его жена была категорически против издания – неприличного много, да и вообще несолидное занятие для великого филолога. Мы время от времени обсуждали, как было бы хорошо, но Эткинд вспоминал про жену, и этим все заканчивалось. И вот как-то врывается он к нам и кричит на весь дом: "Марья! Умерла! Можно печатать!"...
Потом она мне ещё комплект "Синтаксиса" передала, но это уже другая история.
Она заставила Галича три раза переговорить перед микрофоном Радио Свобода его сон о возвращении в Москву!
Более цельного, вдумчивого и смелого человека я не встречал в своей жизни. А какой невероятный напор, какая сила воздействия на всех и на её расслабленный денёк. Как она заставила Галича три раза переговорить перед микрофоном Радио Свобода его сон о возвращении в Москву!
Осенью 88-го года чета Синявских пригласила меня и Дафну на ужин. За столом речь зашла о статьях Сани Подрабинека и Валеры Сендерова в нашем еженедельнике "Экспресс-Хроника", в которых они осуждали Андрея Донатовича за его фразу -– что у меня с советской властью эстетические разногласия. Мне пришлось, помнится, нелегко, приходилось отдуваться за обоих. Мол, здесь столкнулись две противоположные оценочные системы. Я понимал, что мои друзья практически встали на ту же позицию судьи в процессе над Синявским и Даниэлем, и, естественно, я не мог об этом умолчать. С другой стороны была слишком велика пропасть, отделяющая диссидентов от советского произвола. Большая часть вопросов была от Марии Васильевны, Синявский помалкивал, напор со стороны супруги был столь велик, что он лишь подливал водочки и мы с ним чокались.
Как же было хорошо с ними. Андрей Донатович подписал мне только что вышедшую книгу "Спокойной ночи" -– Володе Рябоконю с пожеланиями доброго утра!
Потом я несколько раз брал у них интервью для Немецкой волны. Незадолго до смерти Синявского они вдвоём приезжали в Амстердам к Флоре Гольдштейн и Игорю Голомштоку. Вот и всё, пожалуй.
Сегодня они, наконец, встретились. И Мастер, и его Маргарита.
Светлая долгая и уж точно Вечная память им обоим!
Марья Васильевна была непримиримым врагом Советской власти и всего чекистского
С конца восьмидесятых нас связывала взаимная симпатия. Она печатала меня в "Синтаксисе" (была и редактором, и корректором, и верстальщиком), я поставлял туда авторов, а потом в "Столице" перепечатывал из "Синтаксиса" всё, что мне нравилось, даже не спрашивая разрешения. Марья Васильевна выписывала "Столицу" и хлёстко рецензировала ее в телефонных разговорах. Почему-то она никогда не называла меня по имени или имени-отчеству, а только по фамилии. И это мне еще повезло, к Дмитрию Быкову она обращалась: "Пузан". А когда он у нее спросил, какая смерть, по ее мнению, самая страшная, она ответила: "Смерть от скуки". В ее первый перестроечный приезд в Москву я был в числе встречающих, из Шереметьево они с Синявским поехали к Даниэлям. Таможенники забрали у нее два чемодана с книгами, я потом это долго и нудно вытаскивал по частям.
Марья Васильевна была остра на язык, легко ссорилась с людьми. Она была большой оригинал: например, носила только то, что сама себе сшила.
Известна история, как ее в Париже пытался завербовать специально присланный кагэбэшник. Она сделала вид, что выслушала предложение с энтузиазмом и назначила ему встречу в кафе. Там расслабившегося гостя из Москвы арестовала французская полиция, Марья Васильевна об этом позаботилась. Когда его уводили, она громко хохотала ему вслед, как ведьма (кстати, писатель Максимов ее так и называл – ведьмой). А вот бежавший на Запад офицер 5-го управления КГБ подполковник Владимир Попов уже в наши дни подробно рассказал, как по заданию Ф.Д.Бобкова была разработана целая операция по компрометации Марьи Васильевны как якобы агента КГБ. Согласно плану, факт досрочного выпуска Синявского из колонии, а затем и за границу следовало представить как операцию КГБ по засылке во Францию агентов госбезопасности – Розановой и Синявского. И надо сказать, что в некоторых кругах эта клевета нашла-таки понимание: собственными ушами я слышал, что вот, мол, Розановой позволили вывести целый вагон имущества, и это неспроста.
На самом деле Марья Васильевна была непримиримым врагом Советской власти и всего чекистского. И нюх на агентов и провокаторов у нее был неплохой, чуяла за версту. Однажды перед эмиграцией она полоснула бритвой одного писателя, приставленного к Синявскому. Вкусы ее литературные были отменные, хотя и разнообразные, она отдавала предпочтение молодежи. Именно она издала в "Синтаксисе" "Молодого негодяя" и "Подростка Савенко" Э.Лимонова, первый роман В.Сорокина "Очередь" опубликован там же. Первый стихотворный сборник Геннадия Айги – тоже она. Ну и так далее. Не говоря о том, что в "Синтаксисе" выходило всё, что писал Синявский. Заслуги Марьи Васильевны перед русской литературой огромны.
И русская литература будет помнить о ней.
"Надо жить долго" – и увидишь третью волну репрессий
Мария Розанова (1929–2023) ушла из жизни в момент, когда в эмиграции в этом году уже прошло первое большое совещание независимых книгоиздателей, вытесненных из страны в результате очередной дьяволиады российской власти. В итоге прошла прямая линия между эмиграцией Синявского и Розановой высылкой Солженицына и Бродского в период 1972–74 гг. и сегодняшним днем, когда Дмитрий Глуховский и Дмитрий Быков в эмиграции и объявлены "иностранными агентами". Я – свидетель того, с каким пиететом в 1987–1989 гг. воспринимались в культурной Москве и "Синтаксис", и "Континент", и ИМКА-пресс, и вообще все книгоиздание за границей. Я в тот момент делал с друзьями самиздатский журнал "Параграф" и то, что он был замечен редакцией "Русской мысли", то что он попал к Синявским – это было абсолютное благословение по тем временам. Розанова прожила долго, можно сказать максимально долго. Думаю, что Россия не обманула ее ожиданий: "надо жить долго" – и увидишь третью волну репрессий. Первую ты видишь ребенком, вторую, когда тебе 30–40 лет, и третью глубоким стариком.
