Гуманитарный коридор – понятие не только юридическое, правовое или военное. Человека необходимо поддержать психологической и лекарственной заботой, теплом и словом. Есть не только медицина катастроф, но и язык катастроф. Несколько миллионов украинцев покинули свои дома. Мировое сообщество поднялось на защиту новейших изгнанников. Об этой картине мира, создающейся на наших глазах, подкаст-сериал "Гуманитарный коридор". По ширине этого коридора будут судить о морали и ответственности нашей эпохи. Ведущие – Иван Толстой и Игорь Померанцев.
Иван Толстой: Наш гость сегодня – журналист, фотограф и переводчик Дмитро Кыян.
Игорь Померанцев: Дмитро, благодаря фильмам и книгам мы знаем, что такое итальянский, ирландский, еврейский Нью-Йорк. Существует ли украинский Нью-Йорк и что можно о нем сказать?
Дмитро Кыян: Когда я только переехал в США, в 2004 году, я обнаружил, что не непосредственно в Нью-Йорке, а в Нью-Джерси существует огромная украинская диаспора. Там находится кладбище бойцов украинской УНР, УПА. Более того, когда я учился еще в Харьковском университете, один из моих преподавателей был из Йонкерса, это полчаса на поезде из Нью-Йорка, по Гудзону вверх. Обычно думают, что люди украинского происхождения живут в Канаде, но огромное количество украинских фамилий встречается и в США.
На 2-й авеню после "революции достоинства" появилась организация "Разом"("Вместе"), она проводит регулярно какие-то встречи. Когда Вакарчук приезжал в Нью-Йорк, выступал в Колумбийском университете, еще где-то, то они были в центре. Регулярно они проводят сборы – проскакивает информация, что где-то украинцы в Нью-Йорке, туда приходишь и видишь огромное количество людей. В частности, только-только пошла волна по Нью-Йорку в 2014 году, после аннексии Крыма, вдруг где-то выскакивает, что в пятницу на Таймс-сквер – сбор. Я туда прихожу, а там весь Таймс-сквер в украинских флагах. Украина присутствует для меня постоянно.
Иван Толстой: Дмитро, а как вы сами оказались в Америке? Вы ведь из Украины?
Мне было сказано, что возвращаться в Москву не имеет смысла
Дмитро Кыян: Да, я вырос в Украине. В 1981 году отец решил из Казахстана уезжать домой в Украину. Я в армию пошел после школы, это еще был Советский Союз, 1987–89-й, потом учился в Харьковском государственном университете и уехал в Москву через год. Это был 1996 год, состояние постсоветской действительности, ничего не происходит. А там сразу все завертелось, создался журнал фотографический, я им занимался. Потом произошла типично российская история – был криминальный захват журнала и издательского дома. Я в это время был в Нью-Йорке, это осень 2004-го. У меня было большое интервью с Ирвином Пенном, великим американским фотографом, после интервью я гулял по улицам в районе Сохо, у меня раздается звонок на сотовый телефон – мне было сказано, что возвращаться не имеет смысла. Я просто приехал в Москву в ноябре 2004 года, собрал вещи и переехал в Америку.
Игорь Померанцев: Нью-Йорк – огромный город. Украинские беженцы растворяются в нем?
Дмитро Кыян: Я с украинскими беженцами связан таким образом, что через меня кто-то стал спонсором семей, когда люди переехали в Америку, кто-то просто перевез одного, другого человека. Понятие растворяться – очень американское. Я бы не сказал, что они очень растворяются. Я сам такой, и мы как-то друг для друга появляемся неожиданно. Когда я говорю, что "Разом" есть, вот ты себе живешь, помогаешь, что-то делаешь, переводишь, с кем-то связываешься, а потом – бабах, и выясняется в какой-то конкретный день, что вас очень много. Когда меня спрашивают: а русские, как они, – я говорю, что я их вообще не вижу.
Иван Толстой: Дмитро, я понимаю, что на ежедневной основе вы не пресекаетесь, но удается ли оказывать вам непосредственно какую-то помощь украинским беженцам?
Дмитро Кыян: С 2014-го я в этом всем нахожусь, после аннексии и развязывания в Луганской и Донецкой областях войны и непосредственно с приходом Гиркина в Славянск. Я уже с 2014 года занимался волонтерством с харьковскими нашими ребятами. Более того, я вылетел из Харькова в 2014 году последним рейсом из Украины в Вену и узнал, что был сбит "Боинг". После этого небо было полностью закрыто. Участие во всем этом – типично украинское. Каждый второй украинец точно совершенно связан с этими делами: волонтерство, общение с людьми еженедельное, ежедневное, у разных людей по-разному.
Но с масштабным вторжением, случившимся 24 февраля, это общение стало более плотным. Я не по беженцам говорю, потому что я занимаюсь только волонтерской деятельностью. Скажем, надо покупать дроны, "Мавики". Или моя работа заключается в том, что ты берешь какие-то статьи, они могут появляться в англоязычных изданиях. Одновременно я знаю, что из моих друзей кто-то непосредственно занимается покупкой генераторов, это явная необходимость сейчас.
Что значит купить дрон? Это как? "Девушка, здрасьте, дроны есть?"
Иван Толстой: Поясните, пожалуйста, для непонимающих, а я именно к этому числу отношу себя, что значит купить дрон? Это как? "Девушка, здрасьте, дроны есть?" – "Есть". – "Последней модели?" – "Последней. В кассу, пожалуйста". Вы покупаете дрон, взваливаете его к себе на спину, или он в разобранном виде, его привозит грузовичок к вам домой, вы потом переправляете каким-то образом? Вот я захочу куда-то дрон отправить, что я должен для этого делать, если я живу в Нью-Йорке?
Дмитро Кыян: Если я живу в Нью-Йорке, я дроны не покупаю сам, лично. Здесь на меня выходит человек из Польши, мой товарищ, и говорит: давай соберемся, кто может переслать деньги через PayPal. В Европе они закупаются, Польша – это основной пункт перевалочный, из которого все приходит. Ты связываешься с кем-то или сам нажимаешь на кнопку "переслать деньги", она связывает тебя с еще каким-то человеком, которого ты до этого вообще не знал, тебе дали его имя, и там уже покупаются эти дроны.
В моем конкретном случае были закуплены турникеты (разновидность жгута. – Прим. РС), дроны, медицина в Польше. Это было в январе. Я знаю, что в 30-й бригаде есть сейчас дроны, которые были закуплены недавно. Моя знакомая хорошая, это последняя киевская эмиграция 1988 года, умудрилась каким-то образом купить генераторы. У нее по старым связям живет огромное количество людей в Киевской области, и она мне недавно сказала, что помогла приобрести генераторы. Знаю, что есть организация в Нью-Джерси, у них есть огромный склад, но там они занимаются каким-то другими вещами. А вся механика идет через Польшу.
Игорь Померанцев: Эти поставки вооружений – легальные или это хоть чуть-чуть, но контрабанда?
Когда мы говорим 155, 152, 120, мы понимаем, что речь идет о калибре
Дмитро Кыян: Дроны – абсолютно легальные. Вся Украина живет в терминологии военного времени. Когда мы говорим 155, 152, 120, мы понимаем, что речь идет о калибре. Это – военная вещь. А дрон, скажем, "Мавик", стоит полторы тысячи долларов. Европа раскручивала постепенно, что значит легально, что можно купить, что нельзя купить. Насколько мне известно, это не относится непосредственно к военной технике, поэтому волонтерские организации по части закупки медицины, турникетов и дронов не связаны с этими моментами – легально это или нет. Это абсолютно легальная история, тем более сейчас, после нового Рамштайна. Сегодня идет массовое предоставление вооружения Украине, эти вопросы уже не стоят на повестке.
Иван Толстой: Дмитро, там, где деньги, оружие, тайна, там совершенно неизбежно проявление человеческой слабости – там воровство. Известно ли вам что-то о том, какими путями уходят закупаемые дроны, медикаменты на сторону? Ведь очень много разговоров о том, что часть поставляемого оружия, часть гуманитарной помощи не доходит непосредственно до страдающих украинцев, а появляется на каких-то других мировых рынках. Вы что-нибудь знаете об этом?
Дмитро Кыян: О мировых рынках я ничего не знаю, я знаю только, что когда я с матерью разговаривал, она у меня в Харькове, речь шла о гуманитарке, вдруг обнаружилось, что то, что было частью гуманитарной помощи, вдруг выскакивало в каких-то магазинах. Это было на ранней стадии – март, апрель прошлого года, когда вдруг мы узнали, что какие-то вещи оказывались там, где они не должны были оказаться. Даже в Черновцах что-то могло оказываться из гуманитарной помощи в магазинах. Но я не скажу, что это носит массовый характер, когда речь идет о чем-то серьезном. Турникеты и дроны – это такая категория вещей, которые вряд ли могут оказаться на стороне. Серьезные вещи, с чем я общаюсь на моей практике, явно не светились где-то в магазинах. Но я сталкивался с гуманитаркой, которая уходила в Харькове налево.
Игорь Померанцев: В 90-е годы прошлого века вы были редактором престижного московского журнала "Фото и видео" и публиковали, среди прочего, интервью с ведущими фотографиями мира: Ричардом Авидоном, Дэвидом Бейли, Ирвингом Пенном. Это были для вас плодотворные годы? Москва не вызывала у вас отрицательных эмоций?
Дмитро Кыян: Москва у меня начала вызывать отрицательные эмоции с появлением фамилии Путин, о котором я уже знал до того. Я приехал в Москву в 1996 году. Это тот момент, когда у Москвы было четыре года абсолютно свободной жизни, Москва была удивительным городом, там вдруг появлялись клубы абсолютно разной направленности, была свобода. Я уехал из Москвы в 2004 году. Когда мы сделали журнал, вокруг него сразу появились фотографы, ты становишься частью этого мира, какие-то выставки, экспозиции, галереи. Для меня эти четыре года в Москве – 1996–2000 – были абсолютно свободными.
Меня спрашивают: неужели, когда появился Путин, что-то не изменилось? Что-то изменилось очевидно, но последние четыре года 90-х это был абсолютно свободный город. Когда звонил из Москвы в Лондон Дэвиду Бэйли, например, я знал точно, что я окажусь в Лондоне, смогу вылететь, вернуться в Лондон, выйдет отличная статья. И вот эти ощущения московские того времени, сегодня кажется, что это была какая-то нереальная история. Представить себе, что такое возможно было применительно к тому, что сегодня происходит…
Иван Толстой: Когда разговариваешь с обычным американцем, он понимает всю глубину украинской трагедии?
Америку новости приходят "санитайзд" – вычищенные
Дмитро Кыян: Нет, не понимает. Надо все-таки видеть в американце человека, который живет своими заботами – налоги, обыкновенная американская жизнь. Но многие стали мне задавать вопросы активно очень с мая 2022 года. Надо понимать культуру, понимать язык. Все-таки в Америку новости приходят, есть такое слово "санитайзд" – вычищенные. Мы, украинцы, живущие с айфонами, получаем информацию из телеграмм-каналов, она обновляется каждую минуту. Доносить все это своим друзьям американцам я, конечно, могу, но я понимаю, что это для них много, они вряд ли поймут. Для них картинка – это "Нью-Йорк таймс", "Дэйли ньюз" для более образованных людей. А так иногда оказываешься в ситуации, когда думаешь: ну, а чего там ему расскажешь? Ну, скинешь пару ссылок, не более.
Я, когда смотрю на фотографии Нью-Йорка времен Второй мировой войны, это тот же город – люди живут мирной жизнью, хотят в бары, на джазовые концерты. И то же самое сейчас. Кроме огромного количества украинской символики. Идешь в районе Гринвидж-Виллидж, обязательно наткнешься на флаг украинский, или где-то в баре будет листок вывешен: "Если вы хотите здесь выпить с Толей, то это не к нам". Эта надпись, скажем, будет на плакате с подорванным Керченским мостом, который ошибочно называют Крымским мостом (Крымский мост – в Москве).
Иван Толстой: Что журналисты и политики неверно рассказывают об идущей войне? Какую ноту или ракурс вы добавили бы и изменили в разговоре о войне?
Дмитро Кыян: Я помню, что когда все началось в феврале прошлого года, только-только пошла информация в Америку, что там происходит, что есть где-то Украина и опять что-то началось, на меня вышел наш конгрессмен нью-йоркского округа с просьбой обратить внимание, как бы так организовать дела, чтобы начинались слушания в Конгрессе. То есть нужно подписывать письма, куда-то их отсылать. Это в моей практике было впервые.
Потом подошел журналистский корпус, это Си-эн-эн и другие журналисты из печатных изданий. Они подтягивались таким образом, что на меня кто-то выйдет из Украины, мы напишем статью, я позвоню своему товарищу, который в подразделении "Кракен" харьковском: "Напиши мне пару строк о том, как ты видишь ситуацию". И так эти статьи начинают проникать в американскую журналистику. Потом ты видишь, что ты такой не один, журналисты начинают интересоваться журналисты тем, что происходит в Украине. Это еще до Бучи, до Ирпеня.
И далее, здесь есть такое Стивен Колбер Шоу, и первые месяцы в блоках, которые у Стивена выходили ежедневно, два раза в неделю пару-тройку месяцев информация шла по Украине достаточно регулярно. Надо понимать, что Стивен Колбер – это такой ведущий вечернего шоу, с которого была сделана чистая калька Иваном Ургантом в России, недотягивающая, конечно, до Колбера. Это не профессиональная журналистка, как "Нью-Йорк таймс", Си-эн-эн, но даже не уровень таких шоу полуюмористических, надо понимать, что на шоу приходят послы, советники, и далее маховик раскручивается до принятия закона о ленд-лизе.
Сам журналистский корпус американский – это такая машина, которая работает, и ты знаешь, что обязательно что-то будет опубликовано
Потому что сначала были разговоры о том, как принимать эту войну, а потом просто пошла такая рутинная работа, когда ты видишь отличный материал исследовательской группы "Нью-Йорк таймс", расследование по убийствам в Буче. Эти журналисты уже работали в Украине, они уже были в Харькове, в Киеве, в Изюме. Сам журналистский корпус американский, на мой взгляд, это такая машина, которая работает, и ты знаешь, что обязательно что-то будет опубликовано. При том, что "Нью-Йорк таймс" очень сильно критикуют, многие называют это издание левым, я с этим немножко не согласен.
Игорь Померанцев: Вы выросли в Харькове, окончили Харьковский университет имени Каразина. Какие у вас отношения с родным городом? Он подвергается жестоким бомбардировкам. Ваш дом, ваша улица уцелели?
Дмитро Кыян: Игорь, вы задали сейчас вопрос, от которого у меня комок в горле, потому что названия улиц, которые я слышу, для меня это юность. Попадание в здание администрации 1 марта – для меня это живые понятия. Когда мы приехали в Харьков в 1981 году, я был ребенком, в те советские времена были такие истории, когда какая-то школа помогает строителям. Я своими руками носил, помогал строителям на Северной Салтовке воздвигать эти здания, которые сейчас разрушены. Северная Салтовка – это просто катастрофа. Это абсолютно для меня живые моменты.
Мой дом, а мы живем чуть южнее района ХТЗ, там, где сейчас моя мать 82-летняя, попал под обстрел дважды. Мать была в первый обстрел просто в шоке, ее отбросило взрывной волной, у нас выбило окно, убило женщину недалеко, одна из ракет упала около соседнего подъезда. Так что для меня Харьков это очень тяжелая история. Когда мне на сотовый телефон пишет друг, что сейчас он в госпитале, он попал под прямой удар очередного калибра… Он в "Кракене", с ним сейчас все хорошо… Каждый раз мне тяжело об этом говорить, потому что, с одной стороны, это мой город, а с другой стороны, это еще и то, что Харьков – это форпост Украины, самый ближний город к российской границе, который в первый день оказал ожесточенное сопротивление, когда на окружной мы разбили их. О Харькове могу говорить просто безостановочно, но сейчас я понимаю, что у меня комок в горле.
Я не вижу русской диаспоры здесь совершенно
Иван Толстой: Хорошо, давайте поговорим тогда не о Харькове, а о Нью-Йорке и вообще об Америке. Как взаимоотносятся друг с другом украинская и русская диаспоры, есть ли какая-то драма в этих отношениях, есть ли какие-то конфликты, выясняют ли отношения эти две группы?
Дмитро Кыян: Я не вижу русской диаспоры здесь совершенно. Представьте себе, когда я фотографировал российское консульство в Нью-Йорке, облитое нами красной краской, никакой российской диаспоры не было. По себе могу сказать, что я вдруг поймал себя на том, что я иногда реагирую на русскую речь своеобразно, такая сразу крутится антенна на выяснение того, кто этот человек. Кто-то сказал что-то по-русски и такой холод появляется неожиданный, иногда даже не осознанно. Но русскую диаспору я вообще здесь не вижу. Я отвечал на вопрос об украинских моментах – Йонкерс, Нью-Джерси, "Разом" в Нью-Йорке на 2-й авеню, но я никогда не видел, чтобы было русское присутствие.
Я человек горячий, могу иногда в ситуацию войти невозвратную, и я помню, когда в Одессе было в 2014 году и они пытались раскрутить эту историю, что бандеровцы, и так далее... Стояли на Юнион Сквер с какими-то плакатами россияне, но это выглядело весьма жалко. Стоит себе группа с дикими лозунгами о каких-то укронацистах, бандеровцах.
Игорь Померанцев: Нью-Йорк, в общем, великодушно отнесся к украинским беженцам?
Дмитро Кыян: Да, очень в массиве своем присутствие теплого отношения. Даже по себе чувствую, когда спрашивают, откуда я, и я говорю, что из Харькова, то это производит на людей впечатление. Нью-Йорк очень добро относится ко всему, что связано сейчас с Украиной. Какие-то знаковые вещи, присутствие цветов сине-желтых, это для меня стало чем-то постоянным, это стало просто идущим со мною с начала полномасштабного вторжения 24-го числа. Когда твой студент-американец может тебе сказать: слушай, предавай привет матери в Харькове. Или другой студент может сказать что-то о тех людях, которых он спонсировал, которые переехали сюда. Это стало чем-то постоянным, с этим живешь.
Игорь Померанцев: Дмитро, Харьков – это комок в горле. Огромное спасибо!
Иван Толстой: Спасибо огромное, Дмитро!
Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. Гуманитарный коридор. Моментальные истории жизни.
