Журналист Сергей Куропов, девять лет назад уехавший из Москвы во Вьетнам, получил политическое убежище в Канаде. До этого он столкнулся с преследованием вьетнамских властей и попытками депортации в Россию.
Сергею в этом году исполняется 40 лет. Он родился и вырос в Москве. Работал журналистом на разных телеканалах: на московском ЦАО-ТВ, на Третьем канале, на "Вести Москва". В 2013–14 годах трудился на "Москва-24".
– В 2014 году случился "Крымнаш", – рассказывает Сергей Куропов. – Я работал в неполитическом сегменте, в экологической программе, то есть просто рассказывал о московской экологии, о том, как обустраивают парк Лосиный остров, как роют каналы для предотвращения лесных пожаров. И хотя все это довольно далеко от политики, тем не менее пропаганда дотянулась даже туда: нас заставили делать спецрепортаж про клумбу в виде полуострова Крым с российскими флагами, которую высадили на Поклонной горе. Это задание я выполнять уже не стал и уволился. В апреле уехал с женой и сыном во Вьетнам, взял билеты в один конец.
Мне было важно уехать из России, а куда – не имело особого значения
Во Вьетнаме я прекрасно жил до 2022 года. У меня уже был вид на жительство. Дело в том, что с женой мы вскоре расстались, они с сыном вернулись в Россию, а я во Вьетнаме встретил девушку, мы поженились, и у нас родились две дочки. Жили спокойно, ничто не предвещало резких перемен. Но, как мы знаем, 24 февраля прошлого года началась война в Украине, о чем я стал довольно активно писать в фейсбуке. И в июне наступили последствия.
– Почему вы уехали именно во Вьетнам?
– Мне было важно уехать из России, а куда – не имело особого значения. Мы раньше отдыхали с семьей во Вьетнаме, имели минимальное представление об этой стране. Нам нравилось: море, лето, тепло. Я тогда рассматривал Вьетнам как перевалочный пункт, но так получилось, что задержался на девять лет.
– Как складывалась ваша жизнь во Вьетнаме?
– Первые полгода у меня была дистанционная работа, я писал сценарии для одной из программ на канале "Москва-24". Потом наступил обвал рубля, соответственно, зарплата существенно уменьшилась, и я оставил эту работу. Стал гидом – великолепная работа с людьми, с туристами, которые приезжают во Вьетнам, и ты их возишь в разные интересные места. Сначала я работал в туристических компаниях, с 2018 года – уже на себя. У меня был канал в YouTube – исключительно туристический, он имел некоторую популярность. Люди, находя меня там, писали мне, записывались на экскурсии. Я сам арендовал автобусы, отели, делал двухдневные экскурсии с ночевкой. Это была прекрасная работа, я о ней вспоминаю как о лучшем времени своей жизни! И деньги она приносила неплохие, и психологическая обстановка была прекрасная: все счастливые. Я нашел очень много новых друзей среди своих туристов.
В 2020 году началась пандемия ковид-19, туризм прекратился. Около трех лет я работал учителем английского языка: утром – в детском саду, вечером – на курсах в детском культурном центре. Это приносило существенно меньший доход, чем туризм, но, в принципе, тоже нормально. Жизнь там довольно дешевая. Хотя, конечно, жить можно по-разному: кому-то и пяти тысяч долларов будет мало, а кому-то полутора достаточно. Полторы-две тысячи долларов на семью во Вьетнаме вполне обеспечивают достойный уровень жизни, даже если твои дети ходят в платные школы.
– Какой же он, Вьетнам?
Просто свобода, море, песок – хорошая, счастливая жизнь!
– Прекрасная страна! Наверное, главная характеристика – это свобода: не политическая, не гражданская, а именно бытовая свобода. Никаких правил, можно делать все, что хочешь – не в том смысле, что можно все нарушать, просто все открыто, люди очень открытые. Масса заведений, через каждые три шага – на самые разные вкусы, разная кухня. Нет правил дорожного движения, нет правил поведения на улице. Просто свобода, море, песок – хорошая, счастливая жизнь.
– А местные люди – какие они?
– Очень открытые, дружелюбные. Это даже может быть дружелюбность, местами переходящая в панибратство. На Западе не принята такая близость с человеком, с которым ты только что познакомился. А здесь, только знакомишься, тебя могут и по плечу похлопать, и налить чего-нибудь. За почти девять лет во Вьетнаме я не только ни с кем не дрался, но даже голос ни на кого ни разу не повышал, то есть конфликтных ситуаций вообще не было. Даже если какое-то мелкое ДТП или что-то подобное, никто никогда не кричит. Очень добрая безопасная страна, не страшно отпустить детей вечером гулять, не страшно самому ночью ходить.
– Как вы познакомились со своей второй женой?
– Тао была моей учительницей вьетнамского языка. Расставшись с первой женой, я пришел к выводу, что во Вьетнаме все-таки задержусь надолго: мне нравится, я хочу жить в этой стране. Соответственно, я принял решение учить язык. Нашел учительницу, и так получилось, что у нас начались отношения, и вскоре она стала моей супругой. Этот урок вьетнамского языка продолжается уже восемь лет. Мы поженились в марте 2016 года. Нашей дочке Соне шесть лет, Вике полтора года.
– На каких языках вы говорите в семье?
– С женой – по-английски, с дочками сложнее. Младшая совсем маленькая, а с Соней я раньше разговаривал по-русски, но с 24 февраля я перестал, мы с ней сейчас тоже общаемся только по-английски. И это не потому, что я какой-то русофоб, переношу сложившуюся ситуацию с войной на язык. Нет, просто перспектив поехать в Россию уже нет и, полагаю, не будет, поэтому нет смысла учить ее еще и русскому, у нее и так уже два языка – английский и вьетнамский. Поэтому сейчас с детьми я общаюсь на английском. А между собой они по-вьетнамски говорят.
– Ментальность восточных и российских людей все-таки очень разная. Не было проблем в этом плане?
– Нет. Я часто слышу этот вопрос о ментальности, но не думаю, что это вообще имеет значение. Даже если и есть эта разница, то зачастую она минимальна. В любой национальности могут быть совершенно разные люди. Моя супруга – абсолютно европеизированный, вестернизированный человек, она мыслит по-западному, смотрит западное кино, слушает западную музыку, причем все это было еще до меня. Понятно, что в ней есть и нечто коренное, вьетнамское, но никаких проблем с менталитетом я не увидел. Мы с самого начала понимали друг друга с полуслова.
они даже сами удивились, что все легально
В общем, мы жили счастливо, пока в июне 2022 года ко мне на работу в детский сад не ввалились четыре полицейских. Они стали очень активно проверять документы: и детского сада, и непосредственно мои. На вопрос, в чем проблема, они говорили: мы проверяем иностранцев, легально ли они работают. У меня огромное количество друзей тоже работают учителями английского, и процентов 99 работают нелегально. Но я был чуть ли не единственный в городе, кто работал легально: у меня был трудовой контракт с этим детским садиком. Так как у меня имелся постоянный вид на жительство, мне не требовалось разрешения на работу.
Сейчас я понимаю: они хотели найти подтверждение того, что я там работаю нелегально, и депортировать меня в Россию именно на этом основании. Но не вышло, они даже сами удивились, что все легально. Однако они этим почему-то не удовлетворились и назавтра пригласили меня в отдел миграционной полиции. Я пришел, и там мне устроили допрос. Слово "Украина" на том этапе еще не произносилось. Они спрашивали, кто я, когда приехал, что тут делаю, биография и так далее. Очень подробно, дотошно – часа четыре я там провел.
В итоге у меня отобрали карту резидента. Это главный документ иностранца во Вьетнаме, без него вы не можете выехать из страны, даже перемещаться по ней, вас просто не пустят ни в один отель: там всегда нужен какой-то документ, подтверждающий, что вы легально находитесь в стране. Когда выдают карту резидента, визу в паспорт уже не ставят. Соответственно, когда они отобрали у меня карту резидента, у меня остался только российский загранпаспорт с визой, просроченной на полтора года. То есть они лишили меня возможности перемещаться по стране и даже уехать: выехать из Вьетнама тоже нельзя, если у тебя нет документа о том, что ты там легально.
сказали: Россия затребовала твоей экстрадиции, и мы сейчас думаем, что с тобой делать
Хотели забрать и российский паспорт, но я его не отдал, буквально чуть ли не выхватил из рук у полицейского и показал ему на задней страничке текст, где написано, что паспорт хранится у владельца за исключением предусмотренных законом случаев. По сути, меня нужно арестовать, чтобы отобрать паспорт. Я спрашиваю: "Вы меня арестовываете?" – "Нет". – "А почему ты у меня тогда паспорт забираешь?" Он разозлился, ушел что-то спрашивать у начальства. Потом вернулся и говорит: "Ладно, паспорт можешь себе оставить". Я говорю: "Карту резидента отдай". А он: "У меня ее уже нет, я отдал начальству". Я говорю: "Тогда давай мне какой-нибудь документ, что ты у меня ее изъял, и на каком основании". Он мне дал какую-то бумажку без печати, на ней просто написано, что карта резидента изъята, а печати нет. Печати, говорят, мы на такие документы не ставим, только на регламентированные документы. Это была какая-то нелепая комедия! Было понятно одно: ему начальство приказало отобрать у меня документы, чтобы я никуда не делся.
Затем меня еще несколько раз вызывали на какие-то допросы, беседы. На этом этапе они уже начали говорить про Украину, и неофициально, без протокола сказали: Россия затребовала твоей экстрадиции, и мы сейчас думаем, что с тобой делать.
– Экстрадиция – серьезная международная процедура. Для этого должны быть серьезные основания: например, уголовное дело на вас в России.
– Скорее всего, оно заведено, просто мне об этом не сообщают. А я там прописан в квартире, в которой никто не живет, и неизвестно, приходили ли какие-то повестки. Единственное, что мне известно: меня пока нет в розыске. Я это выяснил по базе МВД, но, возможно, скоро я там появлюсь.
Есть важный момент: законная экстрадиция происходит после запроса через Интерпол, запускается механизм экстрадиции. Но Интерпол, начиная с 24 февраля, с Россией больше не сотрудничает, все российские запросы просто игнорируются. Мой запрос об экстрадиции был связан с тем, что Вьетнам – дружественное России государство. Похоже, все это было без Интерпола, по дипломатической линии, просто из посольства России в МИД Вьетнама. Поэтому меня как раз и не экстрадировали (но это, конечно, всего лишь мои предположения). Кроме того, не было прямых рейсов Вьетнам – Россия, их отменили с начала войны, самолеты Сайгон – Москва и Ханой – Москва не летают. А через третьи страны экстрадировать невозможно, если это именно такая экстрадиция. Если бы это была экстрадиция через Интерпол, тогда да, а если это, по сути, согласованное похищение, тогда на пересадке в Стамбуле, Дубае или Сеуле я могу поднять шум и попросить политического убежища. Поэтому они просто боялись меня экстрадировать через третьи страны, а напрямую не было возможности. Если бы я был Навальным, скорее всего, пригнали бы отдельный самолет, но я же не Навальный...
– Какие же претензии предъявляли к вам вьетнамские власти?
решение принимается наверху, потому что дело политическое
– Я тысячу раз спрашивал: какой закон Вьетнама я нарушил? Мне не отвечали, просто говорили, что решение принимается наверху, потому что дело политическое. В июле я написал запрос о политическом убежище во Вьетнаме, мне выдали письмо о том, что он принят. Но никакого результата так и не последовало. На словах сказали: тебе не светит никакое политическое убежище, потому что это было бы откровенно недружественным жестом по отношению к России. Я попросил справку о том, что мне отказано в политическом убежище. Они говорят: мы не даем таких справок. Во вьетнамской Конституции есть статья 49, в которой черным по белому написано, что Вьетнам предоставляет политическое убежище разным категориям иностранцев, одна из них – "борцы за мир". Я говорю: вот у вас статья Конституции. Они отвечают: у этой статьи нет правоприменительной практики, никто никогда за всю историю Вьетнама не получал здесь политического убежища, и ты тоже не получишь.
– Что же вы предприняли дальше?
– Я понял, что нужно как-то себя защищать, ведь если ничего не делать, меня просто рано или поздно отправят в Россию, и я сразу из аэропорта поеду в СИЗО, а чуть позже – куда-нибудь в Мордовию шить телогрейки. И я обратился в УВКБ ООН (Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев). В июле написал туда запрос, мне на него сразу ответили и стали со мной работать. Работа продолжалась до ноября.
– В чем заключалась эта работа? Что нужно, чтобы получить статус политического беженца через эту организацию?
– Нужно быть политически преследуемым, и это проверяют, то есть выдумать какой-то кейс не получится. Собственно, в чем заключалась работа – это длительные многочасовые изнуряющие видеоинтервью с полным разбором твоего кейса, с уточнением всех деталей, дат, имен, всех самых, казалось бы, незначительных нюансов. Система построена так, что обмануть ее практически невозможно. Одно интервью длилось восемь часов, весь рабочий день: мы начали, затем перерыв на обед, и потом опять. Почему интервью были именно по видео – тоже важный момент. Вьетнам – авторитарная страна, офиса УВКБ ООН там нет. Поэтому я связывался с таиландским, бангкокским офисом, который территориально ближе всего. Его сотрудники полностью проверяли мой кейс. В ноябре они приняли решение о придании мне статуса международного беженства и международной защиты.
– Что в вашем случае послужило доказательством того, что вы подверглись политическому преследованию? Ведь все эти разговоры с полицейскими были устными, и никаких официальных документов у вас не было.
мне дали отдельный документ, позволяющий приехать в Канаду без паспорта
– У меня были видеозаписи того, как они вваливаются в детский сад: там есть камеры наблюдения, и я потом просто попросил скопировать мне это видео. У меня было видео, где они приходят ко мне домой и увозят меня на допрос. Кроме того, несколько раз я включал диктофон, когда меня допрашивали. У меня были видеозаписи, были аудиозаписи, еще кое-какие документы, в частности, письмо о принятии у меня запроса на политубежище во Вьетнаме. Были скрины и ссылки в фейсбуке на то, что я писал о вторжении России в Украину. Из всего этого я составил достаточно объемный файл, который как раз и стал набором доказательств.
– Итак, вас признали политическим беженцем. Что происходило дальше?
– После того, как тебя признают беженцем, УВКБ ООН запрашивает у разных стран политическое убежище для тебя. Если вы, находясь в какой-нибудь третьей стране, неважно, в России, во Вьетнаме, где угодно, обратитесь, скажем, в канадское посольство за политубежищем, у вас даже не примут запрос. Канада не рассматривает заявления на политическое убежище из-за рубежа, вам просто скажут: идите в УВКБ ООН. И только когда УВКБ ООН признает вас беженцем, от них они принимают заявление.
И вот, в начале декабря мне пришло письмо с вызовом на собеседование в консульство Канады. Там тоже было довольно долгое интервью, они снова проверяли все мои документы и доказательства по делу, очень подробно меня опрашивали. Где-то через неделю вызвали всю нашу семью на фотографирование, откатку пальчиков и вклеили визу. С визой у меня была большая сложность. Моя жена и дети – граждане Вьетнама, у них нет никаких проблем, им просто вклеили визы в паспорта, а у меня же полицейские отобрали карту резидента, и визы, соответственно, тоже не было. Существовала опасность, что вьетнамцы меня просто не выпустят. Поэтому мне дали отдельный документ, позволяющий приехать в Канаду без паспорта.
– Билеты в Канаду вы сами оплачивали?
– Когда запускается механизм беженства, подключаются организации, которые покупают вам билет. В нашем случае это была организация IOM, они бронировали нам билеты, а оплатило их правительство Канады. Мы вообще не тратили своих денег, только кучу нервов потратили на все это. Эти деньги мы должны вернуть в течение восьми лет, есть соответствующее долговое обязательство.
– Вьетнамцы вас выпустили без проблем?
– Да нет. Когда я показал в IOM свой спецпропуск в Канаду, они сказали: ты можешь все-таки постараться получить выездную визу от вьетнамских копов? Ведь это канадский документ, вьетнамцам он не указ, он позволяет тебе ехать в Канаду, но не накладывает каких-либо обязательств на вьетнамского таможенника. Ты въехал сюда по российскому паспорту, и ты все равно есть у них в базе, они все равно могут тебя не выпустить даже с этим документом. Сотрудники IOM даже отказывались бронировать билеты, пока я не получу выездную визу. Это стало большой проблемой.
Я постоянно звонил в соответствующие инстанции и задавал простой вопрос: я арестован во Вьетнаме? Нет, они говорят. Я блокирован во Вьетнаме? Нет. Я хочу уехать. Они отвечают: а вот с этим сложнее. Получается, что я блокирован во Вьетнаме. В итоге Тао сказала: давай я сама попробую все сделать. И кончилось тем, что она вместе с дочками ворвалась в кабинет к начальнику миграционной службы, устроила сцену, говорила: смотрите, дети, мы не можем уехать в Канаду из-за этих дядей в форме, пусть им будет стыдно! Дядям в форме стало стыдно, они сказали: ладно. И только после этого мне поставили выездную визу.
– Как вам сейчас живется в Канаде?
– Мы прилетели только две недели назад. Летели 30 часов, с двумя долгими пересадками. Конечно, что адок, тем более с маленькими детьми. Тем не менее добрались, все хорошо. Сейчас нам содействует канадское правительство, оформляют документы. Мы с женой уже открыли банковские счета, получили банковские карты, оформили номер социального страхования. На днях получим карты постоянного места жительства, и можно устраиваться на работу, начинать новую жизнь в Канаде. А пока мы просто гуляем, радуемся снегу – дети же его никогда не видели! Гуляем по Виндзору, заходим в магазины, интересуемся ценами, знакомимся с разными людьми, познаем Канаду. Живем пока в отеле, его нам оплачивает местная организация по приему беженцев. Мы уже получили деньги по программе помощи беженцам: там некоторая единовременная выплата и ежемесячная помощь, так что скоро снимем квартиру.
– Какие у вас планы?
– Становиться канадцем. Ведь ни во Вьетнам, ни в Россию я на данном этапе вернуться не могу. В России меня сразу посадят, а во Вьетнам, я полагаю, меня сейчас просто не пустят, потому что, скорее всего, я числюсь в базе как нежелательная личность. В любом случае мне нельзя туда возвращаться, пока Россия имеет такое влияние на эту страну. Я приготовился к тому, что проведу в Канаде очень продолжительное время. В планах – искать работу, обеспечивать семью, просто жить и радоваться жизни.
– В какой сфере вы собираетесь искать работу?
Вьетнам – мой дом
– В гуманитарной сфере. Я хочу работать в той же организации, которая помогает нам здесь, в Канаде, занимается приемом, размещением, адаптацией и помощью эмигрантам. Там не только беженцы, много категорий эмигрантов.
– А чего вообще хотелось бы, где вы мечтали бы жить, чем заниматься, если исключить существующие политические условия?
– Мне прекрасно жилось во Вьетнаме, ничего другого мне не надо. Если бы у меня была возможность жить там дальше, я бы туда вернулся.
– То есть вы вернулись бы именно во Вьетнам, но не в Россию?
– Да, Вьетнам – мой дом. Хотя вьетнамские власти поступили со мной таким образом, я не испытываю враждебных чувств по отношению к этой стране. Несмотря ни на что, меня же не отправили в Россию. Мы сейчас можем только гадать почему, тем не менее я не в России, я не сижу в тюрьме, я в Канаде, меня выпустили из страны. Я все-таки надеюсь на то, что Вьетнам рано или поздно будет на стороне добра, станет в большей степени независимым от России, исключит настолько большое ее влияние, что она может затребовать возврата политических эмигрантов. Я почти уверен, что так оно и будет, это просто вопрос времени.
– Ваши политические взгляды претерпевали какие-то изменения? Вы ведь все-таки раньше работали на центральных российских телеканалах. Или в те годы работа там еще не требовала верноподданничества?
– Не требовала. Тем более что я никогда не работал в политическом сегменте. Новости были типа где-то прорвало трубу, обычные городские новости. Я никогда в жизни не делал пропагандистских сюжетов.
– А за кого вы голосовали в России? Кому симпатизировали из политиков?
– Голосовать я, пожалуй, не ходил никогда. Симпатизировал демократическим политикам: Немцову, пока тот был жив, Навальному.
– Что касается других людей на телевидении, ваших коллег, какие там были настроения тогда, какие они сейчас?
– Отношения с коллегами стали невыносимыми после "Крымнаша". С того момента и работать там, и общаться стало невозможно. Это постоянно приводило к конфликтным ситуациям не только с коллегами-журналистами, вплоть до операторов, звукорежиссеров и водил, которые могли устраивать какие-то ватные "концерты" во время поездки на съемку. До 2014 года все было абсолютно нормально. Мы сидели все вместе в Останкино на первом этаже в баре, либералы спорили с "патриотами", спорили – в хорошем смысле, без каких-то агрессивных, оскорбительных вещей. Это были нормальные здоровые дискуссия. Но после 2014 года все это приняло совершенно уродливые формы, потому я и уехал. До 2014-го еще можно было быть либералом на российском телевидении.
– Есть ли у вас сейчас какие-то связи с бывшими коллегами?
– Связь только с теми, кто там больше не работает. Тех, кто остается там, я вычеркнул из своей жизни. Думаю, добрая половина моих коллег сейчас за рубежом, к российскому телевидению они не имеют отношения. Людей разбросало по миру – с этими людьми я поддерживаю отношения.
Если в Нячанге открыто говорить что-нибудь за Путина и за Z, то можно и в дыню выхватить
– Много россиян во Вьетнаме, стало ли больше в последнее время после начала войны и особенно мобилизации?
– Да, после начала "могилизации" русских стало больше раз в пять. Мы их в шутку называем "сентябрята". Нячанг, где я жил, – это курортный город, очень популярный у россиян, и до пандемии там жило около десяти тысяч русскоговорящих, выходцев из стран бывшего СССР (там были не только россияне, но и украинцы, и белорусы, и казахи, и армяне). К 2021 году эта цифра снизилась где-то до тысячи. 9 из 10 человек просто уехали: кто-то – в другие страны, кто-то – на родину, может быть, тысячи полторы россиян осталось в Нячанге. А в сентябре-октябре 2022 года, я думаю, уже было близко к 10 тысячам, но это люди уже совсем другой категории, именно те, кто скрывается от "могилизации". Они грустные, как правило, крайне ограничены в средствах, просто пережидают, не хотят в армию, не хотят превратиться в труп под Бахмутом или Соледаром. Потом вьетнамцы ужесточили визовый режим, и многие покинули страну.
– А какие были настроения среди тех, кто жил в Нячанге, до мобилизации?
– Друзей мы выбираем сами, поэтому мой круг общения – это были исключительно люди схожих со мной взглядов. С путинистами я, разумеется, не общался. Я вообще не могу сказать, что там много таких. Если там открыто говорить что-нибудь за Путина и за Z, то можно и в дыню выхватить. Там много украинцев, как и радикально антипутински настроенных россиян. На человека, который будет открыто выступать за войну, будут смотреть просто как на кусок говна. Так что, может, такие и были, но они помалкивали.
