Украинский режиссер Алина Горлова сняла документальный фильм про курда Андрея Сулеймана. Герой бежал от войны в Сирии, но она догнала его на родине матери в Донбассе, где Андрей все эти годы работал волонтером Красного Креста. Сегодня сама Алина находится в обстреливаемом российскими войсками Киеве. Она отказалась уезжать, потому что сочла своим долгом помогать согражданам справляться с тяготами войны.
Картина "Этот дождь никогда не закончится" украинско-латвийско-немецкого производства получила первый приз в программе "Балтийский фокус" фестиваля документальных фильмов "Артдокфест", прошедшего в начале марта в Риге. Корреспондент Радио Свобода взяла интервью у Алины Горловой восьмого марта.
– Алина,вы сейчас в безопасности находитесь?
– Да, я нахожусь в Киеве, в квартире, где мы с моими друзьями решили объединиться и жить вместе, чтобы не переживать друг за друга и чтобы было как-то веселее, что ли.
– Хочу сразу сказать, что мы поддерживаем вас, и мы о вас горюем, и очень за вас болеем. Вы герои, конечно.
Есть болезненные амбиции у врага поиграть во Вторую мировую войну
– Спасибо, нам очень ценна эта поддержка. Но проблема заключается в том, что мы не знаем, к сожалению, как долго мы сможем выстоять. Потому что есть болезненные амбиции у врага поиграть во Вторую мировую войну. И повторить какие-то подвиги, которые, видимо, не дают покоя Путину, которыми он хотел бы гордиться и войти в историю. Поэтому ситуация гораздо сложнее, и, думаю, все это на инстинктивном уровне чувствуют: что человек не будет останавливаться. Сколько мы здесь продержимся, я не знаю. Настроены мы по-боевому, мы не проиграем и не собираемся проигрывать. Но если это все-таки произойдет, я не знаю, что будет дальше. Прибалтика меня очень беспокоит.
Вы не представляете, сколько здесь его людей. Он их не то что не жалеет, они для него вообще ничто. Я общалась с военными, и они говорят: "Мы их победим, но есть один момент: он присылает и присылает новых людей. Мы их убиваем, а он их шлет еще и еще". Этот водопад из людей имеет свою силу, и мы можем в какой-то момент не выдержать этого натиска. Возможно, закончится техника у него. Он долго ее копил. Я понимаю всех, такая безвыходная ситуация, и вроде как никто не может вступиться своей армией на территории Украины.
– Европейцы очень боятся атомной войны.
– Мне кажется, что мы можем этот момент только отсрочить. Бояться этого – рационально, но если мы не выстоим, то Путин вступит на их территорию. После Донбасса, после того как тут все произошло, я просто вижу, как начнется в Прибалтике "защита русского населения". Этих людей уже даже не будет никто спрашивать. Нас же тоже никто не спросил ни о чем.
– Давайте поговорим о вашем фильме. Он, в общем-то, тоже о войне. Расскажите, пожалуйста, историю вашего героя Андрея Сулеймана.
– Он жил в Сирии, в городе Хасеке. Его мама – украинка, отец курд. Они познакомились в Донбассе еще во времена Советского Союза, когда с Востока к нам приезжали учиться на нефтеперерабатывающие специальности. Отец Андрея встретил Галину, его маму, и у них произошла большая любовь. Он решил ее увезти в Сирию, в Курдистан. Нужно понимать, что курды – не арабы, они более светские люди, не заставляют своих женщин носить платки, женщины работают, у них достаточно развито равноправие. Они приняли маму Андрея, и там он и родился. Они там прожили более двадцати лет. Там родился еще его младший брат. Когда началась война, Андрею было 16 лет, и пришлось экстренно уезжать. Они не могли, естественно, ничего лучше придумать, как выехать туда, где у них был дом, то есть в Донбасс. Меньше чем через год начались военные действия и там. И в этот момент люди стали организовывать разные гражданские инициативы, думать, чем они могут помочь, и таким образом Андрей попал в Красный Крест волонтером, где он, собственно, работает до сих пор.
– Сейчас он работает там?
Когда была война в Сирии, они договорились даже с ИГИЛом
– Здесь очень интересный момент. Я попыталась поговорить с Андреем, но, к сожалению, он эвакуировался в Славянск. Я хотела спросить, чем конкретно сейчас занимается Красный Крест. Я планирую до него достучаться и узнать, как там обстановка, потому что очень сильно не хватает сейчас их присутствия. Я не знаю вообще, куда они делись. То есть, по сути, мы сейчас занимаемся тем, чем должен заниматься Красный Крест. Эвакуируем, например, бабушку из квартиры, сажаем в автобус, который едет в Западную Украину. Или покупаем ей лекарство. Или еды покупаем людям, которые с детьми сидят и не могут выйти по каким-то причинам, или просто у них нет денег. Мы выполняем сейчас работу за них. Где они? Почему они не присутствуют сейчас здесь? Я не понимаю. Возможно, они сейчас в процессе переговоров, ищут возможности договориться об организации коридоров или еще чего-нибудь. Потому что, когда была война в Сирии, они договорились даже с ИГИЛом. И они смогли зайти в Ракку, которая была полностью занята ИГИЛом. Поэтому сейчас мы их очень сильно ждем, они делают прекрасные вещи.
– Более подробных сведений об Андрее у вас нет?
– Я знаю, что у него все хорошо, он вывез свою семью из города возле линии фронта в более безопасное место. Чем он занимается, я не могу узнать пока. Тут, понимаете, какая история сейчас: очень оборваны коммуникации со всеми. Во-первых, все очень заняты чем-то, все быстро перемещаются, и я даже не всегда знаю, где мои друзья. Уехали ли они уже за границу, или они еще где-то на западе Украины.
– Вы стали снимать Андрея, не зная, как будут разворачиваться события?
– Да, абсолютно. Изначально у меня была достаточно скромная идея снять короткометражку про Донбасс. Я хотела сделать черно-белый фильм, придумала визуальное решение. Хотела снять фильм про молодого парня из этого региона. В процессе поиска мы встретили Андрея Сулеймана. Когда мы услышали его историю, то начали показывать проект по маркетам и индустриальным платформам. И в самом начале познакомились с [латвийским продюсером] Илоной Бичевской, которая сразу увидела в этом фильме потенциал и присоединилась к нам.
– Когда вы снимали, как он возит гуманитарку в Донецк и Луганск, как расстается с девушкой, вы еще не знали, что ваша дорога заведет вас в Сирию?
Они говорили, что никогда подобного не снимали, потому что в их культуре это не принято
– Это мы как раз предполагали. Но мы не знали, что дорога заведет нас в Ирак и Германию. Мы не предполагали масштаба их семьи, которая разбросана по миру.
– Каков был ваш маршрут? Его отец умер? ..
– Да. В Украине. Он вез его в Сирию. В самолет положили тело, привезли в Иракский Курдистан, и оттуда уже на машине перевезли через границу с Сирией, чтобы похоронить на родной земле. Суть заключалась в том, что Андрея не пустили в Сирию, он так и не смог туда попасть. Это не очень явно видно в фильме. Проблема была в том, что у них идет мобилизация, и он не хотел попасть в воинские ряды, государственные сирийские, мы с вами знаем почему. Поэтому мы вели похоронную процессию до моста через Тигр, и там уже, на той стороне, ее встретила сирийская группа, с которой мы изначально договорились. Процесс перевозки тела был очень длительный, мы не спали больше тридцати часов, пока все это снимали, и хорошо, что на той стороне процессию встретила группа со свежими силами и смогла все это запечатлеть.
– Кто снимал на той стороне, сирийцы?
– Да, сирийцы, два оператора, Хейбар Отман и еще один парень, они есть в титрах. Они говорили, что никогда подобного не снимали, потому что в их культуре это не принято. Но все равно все согласились, что для фильма это нужно.
– Таким образом фильм из украинского стал по большей части сирийским, он переместился в "третий мир".
Уже непонятно, где первый мир, где третий, все смешивается
– По большому счету, да, никто не ожидал этого. Мы были изначально не готовы к такому фильму. Если бы нам вначале кто-то сказал, что нам придется снять такое кино, не знаю, поверили бы мы сами, что сможем его сделать. Но все происходило постепенно, и нам не оставалось ничего другого, как решать, как нам снимать. И большое спасибо нашим копродюсерам, потому что без них мы бы сами вряд ли смогли снимать в других странах.
– Когда я смотрела фильм, у меня возникло ощущение, усиленное нашими нынешними знаниями, что война с ее последствиями и разрушениями, которую вы запечатлели в Сирии, двигается из "третьего мира" в "первый".
– Да, и уже непонятно, где первый мир, где третий, все смешивается. Наши люди бегут в Польшу, в другие страны, и я знаю, что в Польше люди уже тоже очень нервничают и думают, куда им дальше бежать. Может произойти масштабное переселение народов, если Россия продолжит свои великодержавные попытки восстановить то, что невозможно восстановить.
– Меня задела реплика одного из иракцев, курдов. Он спросил у Андрея: "Что там за люди живут? Толерантные?" И Андрей ответил: "Когда как". Я довольно много писала о недавнем европейском миграционном кризисе. Мы задавали вопрос латвийским властям, политикам, простым людям: "Как вы относитесь к беженцам?" К ближневосточным беженцам все относятся плохо. А к украинским заранее уже готовы были отнестись хорошо. А как вы считаете, стирает ли беженство национальность?
Невозможен никакой диалог с большей частью населения Российской Федерации, это как коллективный Путин какой-то
– Да думаю, что не стирает, в том-то и дело. Вы же сами и ответили на этот вопрос. В Украине тоже люди по-разному реагируют. Просто мне кажется, что люди тогда в Европе, и у нас в Украине не понимали, что это такое. И, к сожалению, когда ты это сам видишь, ты понимаешь, что это люди не прибежали просто просить денег или использовать шанс поселиться в Европе и жить за чужой счет, что это не их выбор, что на самом деле они не хотели бы никуда ехать. Наши герои не собирались никуда уезжать и до последнего сидели в своих домах. И вот когда ты, наконец, видишь полную картину, когда это происходит рядом с тобой, у тебя меняется к этому отношение. Потому что ты понимаешь, что это может произойти и с тобой тоже, и ты перекладываешь их опыт на свой.
Я сейчас мало смотрю уже что-либо из России, потому что невозможен никакой диалог с большей частью населения Российской Федерации, это как коллективный Путин какой-то. Тем не менее я смотрела интервью с людьми из Ростова, который находится в 80 км от границы с Украиной, и у них совершенно другое мнение на этот счет. Там было гораздо меньше людей, которые поддерживают Путина. Конечно, это определенная выборка, но, даже несмотря на это, у людей гораздо больше открыты глаза на сложившиеся обстоятельства. Они видят, очень близко к этому находятся и понимают, как это выглядит на самом деле. Они там не хотят войны так, как люди в России, которые находятся черт-те где за тысячу километров и которых это пока еще не касается. Пока еще.
– Вы считаете, что людей, зомбированных пропагандой, к реальности может вернуть только непосредственный острый тяжелый опыт?
– Да, я думаю именно так.
– Вы снимали военный парад. Потрясающая армия у вас, она в фильме выглядела очень впечатляюще, может быть, до войны довольно милитаристски.
– Да. Видите, как меняется взгляд.
– То есть вы осознанно давали такой контекст?
Мы будем держаться до последнего, что нам еще остается
– Да, была милитаризация, безусловно. Я не закладывала негативного отношения, но это была сцена про милитаризацию. Но вот белорусы признавались, что, когда смотрели эту сцену, чувствовали, наоборот, спокойствие, они видели, что эта страна защищена. У белорусов с их опытом было другое отношение к этим кадрам. Мы будем держаться до последнего, что нам еще остается. Просто цена… Главный вопрос, который сейчас есть у всех украинцев. Все говорят: "Мы знаем, что мы победим, но какую цену мы заплатим?" Нам от него плохо и хочется плакать каждый день.
