После начала войны в Украине множество людей уехали из России за границу. В последние месяцы социологи уже не раз исследовали настроения в этой группе. А что происходит с теми, кто остался в стране, но не согласен с происходящим? Ведь таких людей несравнимо больше.
Социолог Любовь Борусяк в середине мая провела свое собственное исследование под условным названием "Почему мы остаемся?". Буквально за несколько дней она обработала 500 анкет с ответами на составленные ею вопросы. Вот что рассказывает Любовь Борусяк о своем проекте.
– Я выложила анкету на Google Forms, дала на нее ссылку у себя в фейсбуке и предложила всем желающим поделиться ею со своими знакомыми. До этого я проводила интервью с уехавшими, и теперь мне нужна была примерно такая же целевая аудитория, чтобы это были сопоставимые данные, то есть аудитория тоже образованная и тоже протестно настроенная. Я хотела получить 100–150 анкет – обычно этого достаточно для того, чтобы сделать выводы.
Я выложила эту ссылку ночью 10 мая, и уже в 12 часов 11-го опрос пришлось прекратить, потому что люди заполнили уже 500 анкет, их количество росло как на дрожжах, и было ясно, что я просто не смогу все обработать, если оно будет и дальше расти с такой скоростью.
Одновременно я поняла, что попала в очень больное место: этим людям очень хочется высказаться, им не хватает возможности предъявить себя социуму. Некоторые даже писали мне, благодарили за то, что, участвуя в этом опросе, они получили психотерапевтический эффект, им стало легче, когда они узнали, что таких людей много, что они не одиноки. Это меня поразило! Я поняла, что если бы не закрыла этот опрос, то были бы тысячи анкет. Очень многие сожалели, что не успели поучаствовать в опросе. Людям хочется говорить о своих проблемах, но им негде это сделать.
– Кто эти люди, каков их возраст, социальный статус, где они живут?
Я попала в очень больное место: этим людям очень хочется высказаться, предъявить себя социуму
– Возраст самый разный, от 18 до 70, примерно пятая часть опрошенных моложе 30 лет, больше половины – от 30 до 50, прочие старше. Женщин больше, чем мужчин. Это жители крупных российских городов. Подавляющее большинство опрошенных – москвичи, примерно каждый десятый – житель Санкт-Петербурга, есть также саратовцы, екатеринбуржцы. Это люди с высшим образованием, среди них есть научные работники, школьные учителя, преподаватели вузов, студенты, пенсионеры, а также представители разных гуманитарных профессий, НКО, благотворительного сектора, IT-сектора.
– Что удалось выяснить о настроениях этих людей?
– Один из первых вопросов был о том, что люди почувствовали, когда узнали о начале этой "спецоперации". Тут респонденты выражали свои чувства большим количеством очень сильных эпитетов. Самый популярный тип ответов был – "страх, ужас, шок", то есть это было такое же сильное чувство, как и у тех, кто уехал: эти люди испытывали ровно те же ощущения. Второй тип реакций – непонимание, ступор, отрицание. У людей в голове не укладывалось, как такое может происходить. Еще один тип популярных ответов – это "гнев, возмущение, ненависть".
Приведу некоторые высказывания. "Это катастрофа. Сейчас глубокая ненависть к тем, кто продолжает стрелять, бомбить и убивать мирных людей". Или: "Восприняла как конец света. Было очень тревожно за будущее России, своей семьи и себя. Страшно, что надежды на то, что страна будет меняться в лучшую сторону, скомканы и выброшены в мусорное ведро".
Как и у покинувших страну, у многих оставшихся или пока еще остающихся участников этого исследования тоже в первый момент появилось желание уехать, 2/3 из них в какой-то момент задумывались об отъезде, а окончательное решение остаться к моменту опроса приняло меньше половины, многие пока еще не решили. Они следят за ситуацией, и если она будет сильно ухудшаться, могут передумать, а некоторые почти уверены, что рано или поздно они уедут. Кстати, у большинства есть друзья, которые уехали, не исключено, что у кого-то из них я брала интервью в ходе предыдущего исследования. Все мои респонденты принадлежат к примерно общей социальной группе. Если говорить вообще о людях, не поддерживающих спецоперацию, то их, по опросам Левада-центра, примерно 20% - это огромное количество людей, большинство из которых, конечно, никуда не уедет. Если счет новых эмигрантов идет на сотни тысяч, то остающихся – на миллионы. Это величины разных порядков.
При этом если эмигрантов сейчас многие исследователи стали изучать, к ним обращено большое внимание, то несогласные остающиеся – это молчаливая, незаметная группа, о ней как предмете изучения пока еще никто не думает, насколько я знаю. И мало того, что она незаметная, многим ее представителям сейчас тяжело, так как им пытаются вменить чувство вины из-за того, что они остаются в стране, ведущей военные действия. Думаю, отчасти именно поэтому многим захотелось принять участие в этом опросе. Ведь в последнее время можно говорить о появлении чего-то похожего на норму: несогласным с происходящим следует уехать из России. Их нередко обвиняют в том, что, оставаясь в стране и платя налоги, они тем самым поддерживают режим, а потому тоже несут ответственность за его действия. Однако большинство моих респондентов с этим не согласны.
– Как чувствовали себя ваши респонденты через два с половиной месяца после начала войны?
Это катастрофа. Сейчас глубокая ненависть к тем, кто продолжает стрелять, бомбить и убивать мирных людей
– Надо сказать, что такие острые чувства, как страх, ужас, шок, сейчас, конечно, сгладились. История показывает, что люди всегда адаптируются к тяжелой ситуации, это практически неизбежно, иначе они бы просто не выживали. В экстремальных или квазиэкстремальных условиях все равно возникает какая-то притирка к ней: нужно жить, работать, растить детей, варить суп, наконец.
Если говорить о типичных страхах, о которых писали люди в анкетах, то чаще всего называли страх из-за возможности наступления не точечных, а более массовых репрессий. Вторая группа страхов связана с будущим, которого не будет у них самих и особенно у их детей. Я назвала это страхом перед абортируемым будущим, будущим, которого может не быть. По-прежнему сохраняется изначальный страх перед всеобщей мобилизацией, который стал для многих, особенно в первые недели спецоперации, основной причиной бегства из страны. А вот страх перед скорым закрытием границ, тоже очень сильный в начале, значительно ослаб: сейчас в это мало кто верит. У людей создалось впечатление, что их скорее выгоняют, чем удерживают, по принципу "баба с возу – кобыле легче", что задерживать их власти не стремятся.
Абсолютное большинство респондентов на вопрос о том, что будет происходить с российской экономикой, отвечают, что ситуация с ней будет ухудшаться, но вот безработицы, нищеты, голода практически никто не боится, об этом не пишут. Я думаю, что пока ухудшение экономической ситуации в стране на жизнь людей влияет слабо, они еще не почувствовали его на себе. Среди опрошенных все-таки большинство москвичей и петербуржцев, а в мегаполисах нормальная бытовая жизнь, инфраструктура, продукты – все это есть, да и особого роста безработицы нет.
Ушел и еще один страх. В марте люди очень переживали, что исчезнут, станут дефицитом многие лекарства. В аптеках начался настоящим бум: люди делали запасы. Сейчас про это практически не пишут: то ли лекарства появились, то ли запасы не закончились.
– Поскольку ваши опрошенные – люди, несогласные с режимом, логично предположить, что уехать из России им все-таки хочется. Тем не менее, они по-прежнему остаются в стране – чем они это объясняют?
– Первый тип ответов можно сформулировать так: "Это мой дом, моя страна", иногда с добавлением: "а не их". С одной стороны, в сознании таких респондентов существуют обобщенные "мы", то есть несогласные, а с другой – "они", то есть власти, и, по мнению людей, не надо путать одно с другим. Вот что писали в анкетах: "Не хочу убегать из страны, хочу сохранить то важное, что смогла здесь создать", "Здесь дом, язык, среда, там ничего этого не будет, придется начинать с нуля", "Мой отъезд не остановит войну". "Уехав, я не отменю свое место рождения, биографию. Это моя страна".
Надежды на то, что страна будет меняться в лучшую сторону, скомканы и выброшены в мусорное ведро
Второй тип ответов связан с ресурсами, которых недостаточно для переезда в другую страну: нет денег, некуда ехать, нет знания иностранных языков и прочее. Кое-кто даже несколько укоряет уехавших, говоря, что многие из них кинулись за границу в панике, совершенно об этом не думая. Некоторые из тех, кто все-таки собирается уезжать, пишут, что они готовят для этого ресурсы. Ехать не пойми куда, не пойми зачем, без всего, по их мнению, неправильно. Уехать, не имея достаточных ресурсов, безрассудно – потом придется вернуться или застрять в чужой стране и самим нуждаться в помощи, в то время как есть группа людей, гораздо больше в ней нуждающихся, – это украинские беженцы.
Третья группа – это те, кто отвечает перед другими людьми и не может, не имеет права сбросить с себя эту ответственность. Чаще всего говорят об очень пожилых и больных родителях или о детях. Одна женщина написала, что ее маме очень много лет и если она уедет, то мама умрет, а потому она не имеет никакого морального права ее бросить.
Есть еще такой популярный мотив нежелания уезжать, как чувство своей нужности стране и обществу, а потому и ответственности перед ними. В этом опросе участвовало очень много людей (их была примерно треть), которые преподают в школах и вузах, занимаются научной работой (преимущественно в гуманитарной сфере). Они пишут, что если такие люди, как они, прекратят учить детей и студентов, то это будут делать совсем другие люди, с совершенно другими взглядами и ценностями, и это кажется им большой потерей для социума. Еще одна тема, близкая к предыдущей, это профессиональный долг вообще, профессиональная ответственность – таких ответов тоже много.
Моим респондентам кажется важным еще и то, что, несмотря на неблагоприятные условия, нужно продолжать бороться, а это можно делать только изнутри.
– Что именно готовы делать эти люди в таких сложных условиях? Ведь многие и уезжают именно из-за чувства безнадежности: почти все ранее существовавшие возможности с началом войны перекрыты.
– Они приводят разные примеры того, что все-таки можно делать – пикеты, например, но главное, по мнению этих людей, – гражданское участие, просвещение, взаимопомощь. Тема взаимопомощи вообще очень сильно представлена: "Мы должны, насколько это возможно, сохраниться как группа, которая имеет какой-то общественный вес и влияние на общество, на поддержание гражданского общества". Очень печальный тип ответов, а их довольно много, касается необходимости и важности в нынешних условиях просто выжить, сохранить себя, свое достоинство, что не очень просто под таким давлением.
И все-таки больше людей написали о необходимости помогать слабым, действительно нуждающимся в помощи, делать для этого все возможное. Чаще всего здесь называют, конечно, украинских беженцев, а также независимые СМИ, арестованных, уязвимые группы населения. Если учесть, что в опросе участвовало довольно большое количество людей из благотворительных фондов и НКО, то это особенно понятно. Респонденты пишут, что надо жертвовать деньги правозащитным организациям, помогать протестующим юридической поддержкой, передачами в ОВД или спецприемник, писать письма политзаключенным; нужна гуманитарная помощь, волонтерская работа.
От детей зависит наше будущее, а потому детей, которые остаются в России, нельзя отдавать государству
Еще одна важная тема – просвещение самых разных групп населения по самым разным каналам: чаще всего через интернет, но не только, есть еще и офлайн-мероприятия, разговоры с людьми, лекции и прочее. Довольно многие пишут, что были неправы, когда считали, что надо жить в пузыре единомышленников, не вступать в коммуникацию с людьми других взглядов, не пытались их переубедить. Ведь среди них не только те, кто твердо придерживаются позиции, что государство во всем право, а спецоперация была необходимой. Немало людей сомневаются, чего-то не понимают, не имеют достаточной информации, чтобы делать выводы. Если мы перестанем быть снобами, пишут некоторые респонденты, будем общаться не только с людьми своего круга, это может быть полезно.
Следующая группа ответов, тоже довольно большая, хотя и меньшая по числу, касается того, что очень важно заниматься воспитанием детей, своих и чужих, формировать у них правильные, гуманистические взгляды, в силу возможностей оберегать их от пропаганды. Среди опрошенных много учителей и родителей. Они уверены, что от детей зависит наше будущее, а потому детей, которые остаются в России, нельзя отдавать государству – "это наша обязанность". Многие говорят о том, чего делать не надо: не молчать, не давать режиму раздавить остатки общества, не сдаваться и чаще всего – не бояться! Все эти призывы всегда завершаются восклицательным знаком, иногда даже несколькими, чтобы подчеркнуть их важность.
– Сейчас много говорят о коллективной вине или о коллективной ответственности россиян за войну в Украине. Вы задавали такие вопросы в этой анкете?
– Да, конечно. Сразу скажу, что коллективную вину абсолютное большинство респондентов отвергают, сторонников этой концепции мало. Больше (примерно треть) тех, кто признает существование коллективной ответственности, но большинство полагают, что ответственность должна и может быть только личной. Некоторые добавляют, что, нравится нам это или не нравится, но отвечать все равно придется. Почти все уверены, что у остающихся вина и ответственность не выше, чем у уехавших, что отъезд из России ничего в этом плане не меняет. Очень мало тех, кто полагает, что остающиеся несут большую ответственность, поскольку, например, платят здесь налоги, как мало и тех, кто возлагает повышенную ответственность на уехавших, потому что они бросили и так слабое общество в трудное время.
– Существуют ли какие-то обстоятельства, при которых люди, несогласные с режимом, но пока остающиеся в России, могли бы ее покинуть? Что для этого должно произойти?
– Это усиление политических репрессий, их реальная опасность для респондентов и их близких, их детей. Вот некоторые такие высказывания: "Прямая угроза преследования властями меня или моего мужа или репрессивные законы, еще более ухудшающие будущее моего ребенка-инвалида", "Прямая угроза жизни и здоровью, моральному и физическому, мне и моим близким", "Введение смертной казни", "Массовые репрессии, непосредственная угроза попасть в тюрьму". Или невозможность достойно продолжать свою работу, оставаясь в России, особенно в тех профессиональных областях, где высока идеологическая составляющая (например, в образовании, гуманитарных науках, особенно истории).
– А как у вас возникла идея изучить именно тех, кто остался в России?
Почти все уверены, что у остающихся вина и ответственность не выше, чем у уехавших
– У меня было ощущение, что люди, которые остались в стране, которым сейчас здесь тяжело (в отличие от согласного с происходящим большинства, чувствующего себя вполне неплохо), тоже хотят быть услышанными, выйти из социального подполья. И мало того что они находятся в этом подполье, им за это еще и часто приходится оправдываться. Я почувствовала, что им хочется предъявить себя обществу, хотя бы приняв участие в исследовании, написав ответы на предложенные вопросы. Мне показалось несправедливым, что практически все внимание уделяется только тем, кто совершил некое действие, то есть уехал за границу. Я ведь тоже свое первое апрельское исследование посвятила эмигрантам, это казалось самым естественным и логичным. А теперь мне хотелось проверить такую гипотезу: оставаться – это бездействие или это тоже какое-то осознанно принятое решение, тоже своего рода социальное действие?
И действительно, с какого-то момента, когда начала уходить паника первых недель спецоперации, любое решение – как уехать, так и остаться – становилось все более осознанным. Все-таки в состоянии паники многое происходит импульсивно, на то она и паника. В конце февраля – начале марта многим из моих нынешних респондентов, как и уехавшим, хотелось все бросить и улететь "туда, где принимают". Но они тогда этого не сделали, начали взвешивать свои ресурсы и возможности: что они выиграют и проиграют, какова их зона ответственности, начиная со своей семьи и кончая обществом, что могут сделать полезного. Когда группа может предъявить все это обществу, это становится социальным действием. Другое дело, что возможностей предъявить свой неотъезд у таких людей очень мало.
Но вернемся к началу разговора: все-таки твердо решили остаться в России не очень многие респонденты. Меньше половины сказали, что не уедут ни при каких обстоятельствах, причем это часто или люди пожилые, у которых явно уже не будет ресурсов, или те, чья деятельность связана русским с языком, лежит в гуманитарной области. Все понимают, что одно дело – айтишники, у которых есть все ресурсы (их, кстати, в это исследование попало мало, а вот среди уехавших, которых я интервьюировала, не меньше половины), другое дело – гуманитарии, представители тех профессий, на которые не очень большой спрос за пределами страны. А если ты останешься без работы, на что ты будешь жить? Как среди уехавших, так и среди оставшихся (а это люди высокообразованные) мало тех, кто готов резко снижать свой социальный статус, идти (условно) из доцентов в посудомойки.
У меня было интервью с девушкой-социологом, которая сейчас находится в Израиле, поехала туда на полгода учиться и за это время окончательно определиться, что делать дальше. Я ей сказала, что люди хотят работать по профессии, заниматься квалифицированной работой и этим отличаются от эмигрантов первой, послереволюционной волны, которые шли в таксисты и модистки. На это она заметила, что, может быть, те, кто шел в таксисты или модистки, на родине не работали, у них не было такой необходимости и квалификации, а потому не было и ресурса, в отличие от современных эмигрантов, у которых этот профессиональный ресурс есть.
– Какие выводы можно сделать из этого исследования?
– Первый вывод: эмиграция будет продолжаться. Она будет более плавной, не будет такой массовой, как в начале марта, когда были скуплены все авиабилеты. Она станет более продуманной, люди будут уже осознанно к этому готовиться. Тем не менее, она продолжится, и чем хуже будет ситуация, тем больше людей уедут. Сколько их уедет, не очень понятно, но, конечно, это не миллионы.
Этим людям, оставшимся в России, очень трудно. Они как бы потеряны для общества, их не видно, но они существуют
Сейчас очень многие неправильно поняли цифру о числе пересекших границу, которую опубликовали пограничные службы. Сразу появилось огромное количество публикаций в социальных сетях, что все эти почти четыре миллиона людей – эмигранты. На самом деле это все россияне, которые в основном ездили на новогодние каникулы, в командировки и по другим надобностям. Уверена, что эмигрантов среди них меньше 10%. Да это и дальше будут не миллионы, но еще какое-то значительное число людей, видимо, уедет. Если употребить тут термин "утечка мозгов", который я не люблю, то уезжают преимущественно именно мозги, и некоторое оскудение страны в этом плане произойдет. Другое дело, что будет дальше, начнет ли воспроизводиться интеллектуальная часть общества, какие будут для этого условия.
Другой вывод: этим людям, оставшимся в России, очень трудно. Они сегодня как бы потеряны для общества, их не видно, но они существуют, им хочется каким-то образом быть артикулированными и представленными в социуме, потому что они чувствуют себя очень уязвленными. Политическая оппозиция была разгромлена еще до начала войны, и это очень сказывается на настроениях людей. Все понимают: опасность настолько велика, что активно участвовать в политической борьбе означает жертвовать собой. На это готовы совсем немногие. Люди скорее настроены на какую-то гражданскую активность до тех пор, пока она возможна, на просветительскую деятельность, на свою профессиональную деятельность, которая понимается уже не просто как профессиональная, а как гражданская. Но все это – до какого-то предела.
