Пришли за книгами: последней из сфер культуры российская власть зачищает книжный рынок. С 1 сентября запрещена продажа книг иноагентов, изымаются книги из библиотек и книжных, силовики обыскивают издательства. Одновременно расцвел тамиздат: десятки зарубежных издательств публикуют неподцензурную русскоязычную литературу.
Выживет ли книжная культура в России, и попадут ли запрещенные книги к русскоязычному читателю? Гости программы "Археология" издатели Александр Гаврилов (Vidim Books) и Георгий Урушадзе (Freedom Letters), писатель Александр Генис.
В России теперь своя книжная инквизиция и свой список запрещенных книг. С 1 сентября 2025 года были окончательно запрещены книги иноагентов, перед этим их смели с книжных полок. Изымаются книги из библиотек и книжных магазинов, силовики обыскивают книжные издательства. Одновременно расцвел "тамиздат". Свыше десятка зарубежных издательств публикует неподцензурную русскоязычную литературу. Что произойдет с той частью книжной культуры России, которая теперь развивается в эмиграции? И соединятся ли когда-либо эти две части книжной культуры?
Александр Гаврилов: "Государство засовывает ядовитые щупальца туда, где водятся интеллектуалы"
Сергей Медведев: Издатель Александр Гаврилов - один из участников ярмарки "Пражская книжная башня". Почему за книги принялись так поздно, когда уже зачистили СМИ, зачистили университеты, но книжный рынок до последнего момента оставался достаточно свободным?
Александр Гаврилов: У самих книжников такое объяснение, что репрессии движимы не смыслами как таковыми, а аудиториями. Сначала "гасили" медиа, у которых аудитории велики - телевидение и интернет, а также шла целевая адресная работа со всякими лидерами мнений вроде рок-музыкантов или чего-нибудь вроде такого.
Мы помним Суркова, встречающегося с Шевчуком и Гребенщиковым. Эти двое, правда, оказались ребятами опытными - они советских видали, а люди меньшего жизненного опыта купились и сейчас отрабатывают свою эту пайку на фронтах внутренней гражданской войны.
Кто-то должен оболванивать население
Дальше пришли за теми медиа, которые имеют меньшую аудиторию. Мы могли следить за тем, как шло наступление на радиостанции, и понятно, что сначала "утаптывали" те радиостанции, у которых были огромные по меркам радио аудитории. "Радио Шансон" первым получило живительное вливание от администрации президента Российской Федерации, а радио "Культура", несмотря на то, что оно на госсодержании (его было легко душить), довольно долго оставалось эфирно независимым. В этом смысле книги оказались отодвинуты позже многого другого, именно потому, что у них не было больших аудиторий.
Другое дело, что именно сейчас они оказались важны, потому что в ходе войны отечество наше родимое выяснило, что кто-то должен оболванивать население, а для этого нужны какие-то создатели смысла. Мы видим по многим направлениям - и в смысле университетов, и в смысле книг, и в смысле каких-то других форм интеллектуальной самоорганизации - как государство засовывает свои ядовитые щупальца в самые разные потаенные уголки, где вводятся эти самые интеллектуалы, которые могут влиять на население, влиять на образ будущего.
Сергей Медведев: Можно ли оценить, насколько велик в России этот рынок - условно говоря, публика нон-фикшен?
У тех людей, которые выехали в 2022 или позже, пока еще нет книжной полки, на которую поставить купленную у нас книжку
Александр Гаврилов: Это странная картинка. С одной стороны, совершенно очевидно, что это сотни тысяч. Типичная посещаемость книжной ярмарки нон-фикшен в Москве 30-40 тысяч человек за четыре дня. Понятно, что в городах-миллионниках такие же объемы. По России набираются сотни тысяч читателей. При этом, если мы посмотрим на тиражи интеллектуальных бестселлеров, то это почти никогда не сотни тысяч. Я буду говорить как один из трех создателей издательства Vidim Books: когда мы затевали наше издательство, мы с большой опаской двигались, потому что нас интересовали всякие умные книжки, которые и в России тоже не были бы безумно тиражными, не были бы лидерами тиражей. Но, тем не менее, нам хотелось, чтобы это читали. И мы очень опасались. Мы знали, что разница между тем, сколько читают в России, и тем, сколько читают за пределами России, она какая-то грандиозная. Мы на своих книгах видим, что они продаются примерно в 10 раз меньше, чем продавались бы в России.
Много говорят о том, какая волна эмиграции выехала из России с началом войны и началом тотальной мобилизации, но редко говорят о том, что предшествовавшая ей волна, инспирированная аннексией Крыма в 2014 году, была очень мягкая, но очень длинная и очень большая. И сегодня, когда мы анализируем своего потребителя, кроме того, что продаем наши книжки через магазины, мы еще и анализируем прямые продажи с сайта.
Мы видим, что это чаще люди, которые 10-15 лет живут в Европе или в Америке, что это люди, которые уехали раньше. У тех людей, которые выехали в 2022 или позже, пока еще нет книжной полки, на которую поставить купленную у нас книжку. А у тех, кто уехал после аннексии Крыма, уже и полочка есть, и тряпочка, чтобы протирать книжную полку.
Сергей Медведев: Мне кажется, что в абсолютных цифрах не совсем правильно это замерять. Сколько людей читало литературу, скажем, во Франции XVIII века? Тем не менее, они сделали французскую революцию. Может быть, имеет значение качество аудитории? Это лидеры общественного мнения, и у таких людей в будущем, возможно, будет доступ к принятию решений. Качество такой аудитории иное, чем аудитории слушателей "Радио Шансон".
Александр Гаврилов: Я согласен с этим, и мне кажется неправильным тот подход, который демонстрируют очень разные политические аналитики, говорящие о том, что влиятельны только те общественные инициативы, которые захватывают миллионы.
Мы видим, что в действительности в России смена власти потому, что этого захотели миллионы, не произошла ни разу на протяжении последних лет четырехсот. И даже Великая Октябрьская социалистическая революция, собственно, не являлась в действительности массовым народным восстанием, а была другим типом переворота, но в любом случае не имела никакого отношения к массовости.
Мне кажется, органы правопорядка это понимают и именно поэтому на самом деле та остервенелость, с которой осуществляются репрессии против книжного мира в последние месяцы.
Сергей Медведев: Где вообще сейчас мейнленд русской литературы находится? Он на географической территории России или там, куда писатели, издатели, и читатели снялись как стаи птиц, перелетели все вместе и теперь продолжают деятельность на новом месте?
Александр Гаврилов: Мне все нравится в этой метафоре, кроме слова "все", потому что очевидно, что, конечно, огромная часть культурной работы продолжает происходить [внутри России]. Когда я говорю "культурная работа", я имею в виду не только написание книжек, но и чтение книжек, осмысление книжек.
Та часть работы, которая делается тайком или на экспорт, она все равно делается там. В работе многих издательств, которые выпускают книги за рубежом, принимают участие люди, которые продолжают оставаться на территории России, и в написании книг, в подготовке книг все принимают участие. Важно понимать, что полной изоляции не существует, она невозможна. Люди, находящиеся в России, продолжают работать на свободное книгоиздание.
И наоборот, люди, занимающиеся свободным книгоизданием, понимают, что большая часть их читателей находится в России. Мы - одна десятая от внутреннего российского рынка, но одна восьмая от наших тиражей потребляется внутри Российской Федерации.
Цитируя Кембридж, принимаешь участие в действиях "нежелательной организации"
Сергей Медведев: Если человек занимается античностью, даже историей русской литературы, воспроизводство этого культурного слоя продолжается в этих деполитизированных слоях? Если исключить тему ЛГБТ и цитирование иноагентов.
Александр Гаврилов: Ты не можешь цитировать некоторое количество коллег, не можешь ссылаться на некоторое количество академических публикаций. Кембриджский университет теперь в России "нежелательная организация", а значит, всю античность, которая прошла через Кембридж - а там приличная школа античности - ее всю нельзя цитировать, потому что в этот момент ты, оказывается, принимаешь участие в действиях "нежелательной организации". То есть, ты совершаешь преступление по статье "экстремизм".
Георгий Урушадзе: "Мы, можно сказать, даже вынуждены публиковать то, что запрещено"
Сергей Медведев: Ваше издательство Freedom Letters выпустит в 2025 году примерно 120 книг. Георгий, гак вы оцениваете укдиторию этих книг? Сколько из них попадают в Россию, сколько читают за рубежом?
Георгий Урушадзе: Все наши книги попадают в Россию, так или иначе. Несмотря на запреты, все наши книги есть в России. Мы сделали недавно поставку новых 20 книг. В электронном виде вообще все есть, поэтому можно сказать, что 100 из 100 наших книг попадает в Россию.
Сергей Медведев: Вы ориентируетесь на не подцензурную литературу или на любую литературу, включая те книги, которые запрещены в России?
Можно только мечтать любому издателю, чтобы такие авторы у него были
Георгий Урушадзе: У нас есть несколько направлений. Большинство из них в России не приветствуются, российские издатели их печатать не могут. Вот так получается, что мы, можно сказать, даже вынуждены публиковать то, что запрещено. Ну, и плюс мы, конечно, этого очень хотим, потому что это грандиозная литература. Среди наших авторов Сорокин, Быков, Генис. Можно только мечтать любому издателю, чтобы такие авторы у него были. Естественно, любой читатель продолжает их покупать, продолжает их читать, и они этого более чем достойны.
Сергей Медведев: Тиражи Сорокина сейчас сопоставимы с теми, что были до запрета?
Георгий Урушадзе: Абсолютно. И они даже печатаются в России. "Иноагентские" книги распространяются с маркировкой, иначе их просто не возьмут продавцы. В книге Сорокина "иноагент" только я, как издатель. Мы в новом тираже мою фамилию убрали, чтобы не ставить вот эти самые "плашечки". Но все равно магазины, которые продавали, вынуждены были "плашки". На всякий случай. Чтобы никто точно не привязывался.
Вы не можете эти книжки запретить, потому что маленький чип размером с сим-карту телефона вмещает всю ленинскую библиотеку или всю библиотеку Конгресса США. Наши книжки уж подавно, их не так много - порядка 300 за два с половиной года. Эти книжки тоже влезут на любую симку, куда угодно.
Мы - издательство для тех, кто находится в эмиграции, хотя бы во внутренней
Их провезти легко - есть страны, с которыми нет таможенных границ. Кроме этого, где вы найдете миллион лишних пограничников, весь этот багаж досматривать? Плюс есть интернет.
Сергей Медведев: Какое количество авторов у вас из России и из иммиграции?
Георгий Урушадзе: Я не считал, честно говоря, эту статистику, думаю, что 50 на 50. Ну, может быть, сейчас уже преобладание зарубежа. И наша задача уважать их и давать им все те же самые возможности и для публикации, и для чтения. И мы на российскую аудиторию продолжаем в этом смысле работать. Кто-то про нас написал, что это издательство для тех, кто находится в эмиграции, хотя бы во внутренней.
Александр Генис: "Я прекрасно представляю себе, что будет"
Сергей Медведев: Писатель Александр Генис в Америке. Я оказался впервые в Нью-Йорке в 1989 году, приехав учиться, и сразу на меня обрушилась волна изданной в эммиграции русскоязычной литературы. Это был один из самых крупных выносов мозга в моей жизни - количество книг, я из Нью-Йорка вернулся с пятью ящиками книг. Тогда практически все это еще не было издано в Советском Союзе. И Шаламов, и Надежда Мандельштам, и Авторханов - все, что было доступно [в СССР] только в "слепых" копиях, там это были хорошо изданные книги. И вот я думаю, что, может быть, это все не зря было - этот объем эмигрантской литературы, книг и издательств, который на протяжении десятков лет нарабатывался, он сработал в конце 80-х, 90-е годы.
Александр Генис: Бесспорно, но то, что вы назвали, это не эмигрантская литература, это русская литература, которая издавалась на Западе. Потому что эмиграция, все волны эмиграции, они все мечтали об одном, о том, что два русла русской литературы, официальная советская литература и эмигрантская свободная литература сольются. Именно это произошло в 89-ом году. Господи, я прекрасно помню эти времена, когда печатали все на свете, причем где угодно. Я помню, что я напечатал статью в газете "Советский цирк", а на соседней полосе было эссе Андрея Синявского. Такой был цирк в то время.
Для нас всех "свобода" означала свободу слова
Но, конечно, была и собственная эмигрантская издательская деятельность. Золотой век эмигрантской литературы приходился на 70-е, 80-е годы. И это было время, когда все издавали свои книги. И издательств было так же много. Я понимаю, что сегодня происходит примерно то же самое.
Вы помните "Республику Шкид", когда каждый издавал свой журнал? Вот примерно так выглядела панорама издательская в Америке, в Израиле, в Европе. Каждый издавал журнал, каждый издавал книги. Писателей было больше, чем читателей. И вполне понятно почему. Потому что для нас всех "свобода" означала свободу слова.
Я хорошо помню, когда первый раз приехал в Москву, в 90-м году это было. Уже была какая-то свободная печать, и в киоске на улице подавали помидоры, и стояла синяя пачка книг «Самосознание Бердяева». Вот это было безумие.
И вся эта ситуация до боли знакомая. Может быть, поэтому важно понять, чем отличается одна ситуация от другой.
Сергей Медведев: Две ветви русской культуры - эмигрантская и российская - они расходятся, или они сейчас существуют в каком-то непрерывном общении?
Была эмиграция договаривающая, а не говорящая
Александр Генис: Вот сейчас как раз наступает точка разделения, потому что наша эмиграция - третья волна, писатели приезжали сюда, потому что их не печатали в России. Была единственная причина для того, чтобы писатель эмигрировал. Его лишили его читателей. Все были писатели, которые печатали то, что они написали в России, и там это нельзя было напечатать, нельзя было опубликовать, и они печатали это вне России. То есть, это была эмиграция договаривающая, а не говорящая.
Но со временем появились писатели, которые возникли в эмиграции. Ну, например, Довлатов, он не напечатал ни срочки в России, ничего такого, чем бы он мог гордиться. И он стал писателем эмиграции.
Или Бродский, который продолжал здесь свою карьеру. Она была совершенно другой, стихи его американской поры совершенно другие, чем петербургские. Солженицын, наконец, который писал здесь совсем не то, что он писал в России. То есть, поскольку я уже там был, я прекрасно представляю себе, что будет.
Издательства начнут расти, как грибы, это уже произошло. Потому что в нынешнем мире издательство гораздо проще основать, чем было в наше время.
