Графической визитной карточкой кинофестиваля в Триесте (TSFF) стал снимок украинского фотографа Олександра Рупеты: портрет бабы Гали. Завораживающая, порой чуть ироничная, но чаще – сосредоточенно-эпическая оптика, в которой предлагает увидеть свою страну Олександр, ставит его персональную выставку, проходящую в Триесте, в первый ряд событий украинской культурной жизни за рубежом.
Баба Галя – старожил живописного села Луганьске Донецкой области. У нее небольшой домик с парой уютных светелок и два преданных друга: дворовый пес и юная смышленая коза, которой позволено входить в дом, когда захочет. Общаться с псом нелегко: бедняга уродился слепым и глухим, зато с козой – проще простого. Вот и позировать для фотопортрета она без колебаний согласилась: такое ведь нечасто бывает. А в ее жизни так и просто впервые.
Теперь бабу Галю и ее козу знает вся Италия. От Удине до Палермо обе они стали едва ли не самым узнаваемым образом Украины. Об украинском акценте 34-го TSFF сообщили крупные национальные СМИ – и ни один фестивальный репортаж без бабы Гали и ее козы не обошелся.
Несколько дюжин баб Галь и столько же коз внимательно и немного отрешенно смотрели и со стен фойе, где я встретился с Олександром Рупетой, чьи работы помнил по публикациям в NYT, The Guardian и Natonal Geographic Traveler, но в экспозиционном формате никогда прежде не видел.
– Вы впервые в Триесте?
Меня притягивают страны, где будущее туманно
– Да. И не скажу, что вообще хорошо знаком с Италией. Да и большинство моих сюжетов совсем не о том мире, что принято называть западным. Помимо Украины, сильнее всего меня притягивают страны, которые условно называют развивающимися. Где никакой мейнстрим пока не устоялся, где политическая ситуация десятилетиями “дышит”, где будущее туманно, а настоящее полно контрастов и неожиданностей на каждом повороте.
– Афганистан?..
– Да, угадали. Афганистан вообще одно из моих любимых мест на Земле. Хотя не только. Это также Центральная и Южная Африка, где я провел много месяцев – и надеюсь еще не раз туда вернуться. И – как бы странно это ни прозвучало – Китай…
– Но как раз Китай представляется местом с весьма выраженным мейнстримом – по крайней мере тем, кто наблюдает его извне. Или даже посещал, но толком там не жил.
– Вот в этом “толком не жил” и кроется проблема – также и моя. Всякий раз, когда я выбираюсь в путешествие – а часто это происходит по конкретным заданиям: скажем, необходим убедительно иллюстрированный репортаж, – я задаюсь вопросом, насколько именно убедительным, а не просто эстетически привлекательным может быть фотоматериал, отснятый туристом? Глубоко ли удастся нырнуть в очень непростую, многослойную и совершенно новую для тебя реальность, если в твоем распоряжении всего неделя? Как долго вообще нужно прожить в той реальности, чтобы найти верную точку, верный ракурс, верную дистанцию? Если необъятен тот же Афганистан, где так много пустынных, казалось бы, никогда и никем не обжитых пространств, то что говорить о густонаселенном Китае?! Каким резервом времени нужно располагать, чтобы быть уверенным: твой фотоматериал не станет просто собранием поверхностных эффектов, пусть даже мастерски исполненных, этаким очередным экзотическим блюдом для избалованного читателя добротных международных изданий?..
– У вас появился ответ на этот вопрос?
Центральная Азия – невероятно густой, очень щедрый, сердечный, не желающий тебя отпускать мир
– Если бы!.. Я просто упрямо пытаюсь задержаться в каждой заинтересовавшей меня стране, в каждом городе, в каждом обнаруженном мной сообществе настолько, насколько технически могу себе это позволить. А если не выходит, то стараюсь туда вернуться. К счастью, помимо репортерских проектов, в которых обычно я работаю в компании авторов текстов и ограничен дедлайном, у меня есть и свои собственные. И вот тогда отсчет времени совсем иной. Самым продолжительным моим странствием была Центральная Азия, длилось оно полгода – и все равно в итоге кажется скоротечным. Это невероятно густой, очень щедрый, сердечный, не желающий тебя отпускать мир; сколько бы времени там ни провел, отъезд равносилен обрыву на полуслове, и тебя снова и снова тянет обратно…
– Понимаю. Таким было мое путешествие в турецкий Курдистан. Но, увы, даже вернувшись в те края, я больше не увижу ветхозаветных панорам Верхней Месопотамии: в ноябре 2019 воды Тигра погребли Хасанкейф, город с историей в 12 тысяч лет, и около двухсот окружавших его не менее древних селений ради строительства ГЭС Илису под личным патронажем президента Эрдогана. Добавлю, что этот потоп, обрушившийся приблизительно на те же места, что и библейский, мало кто в мире заметил… И, если позволите, вернемся к Китаю.
– С радостью. Ясно, что мой тамошний опыт очень фрагментарен: для такой страны даже год пребывания – ничто. А я провел там всего месяц. И все же, как кажется, мне удалось внимательно присмотреться к повседневной жизни ЛГБТ-сообщества в нескольких крупных городах…
– О которой на условном Западе известно лишь то, что, хотя однополые сексуальные контакты были декриминализованы в 1997 году, о равных правах для ЛГБТ-граждан в материковом Китае нет и речи. И точка, без подробностей.
В китайских мегаполисах существуют разветвленные и вполне процветающие субкультуры ЛГБТ
– Вот именно. Но хотя еще совсем недавно в Китае были клиники, предлагавшие “лечение от гомосексуализма”, сегодня в китайских мегаполисах существуют разветвленные и вполне процветающие субкультуры ЛГБТ, причудливо встроенные в ткань “большого” социума. На эти группы работает хорошо организованный, как все в Китае, нишевый бизнес, но, разумеется, ни прессы, ни чего-либо похожего на политическое представительство у китайского ЛГБТ-сообщества нет.
– Своего рода негласный общественный договор. Живите как хотите, но помните: официально вас здесь нет.
– Конечно. И такая лицемерная позиция присуща не только китайским властям. С подобным подходом я сталкивался и в Сербии, где тоже исследовал жизнь ЛГБТ-сообщества. Специфика же Китая в том, что там желания нарушать условия этого договора нет ни у одной из сторон. Мои китайские знакомые всякий раз предупреждали, что фотографии, которые мне позволяли делать без особых ограничений, могут быть опубликованы где угодно в Европе и Америке, но ни в коем случае не должны попасть в “суверенный” китайский интернет.
– Ваш китайский цикл Peach Margin с большим воодушевлением встретила европейская и американская критика. Но, насколько мне известно, это не единственная серия ваших работ, рассказывающая о жизни замкнутого либо намеренно маргинализированного сообщества. Я видел также ваши фоторепортажи о суфийской общине Северного Кипра, об этноменьшинствах Азербайджана…
– Да, подобных сюжетов хватает. Меня с детства привлекали люди, резко отличающиеся от окружающих масс. Это трудно объяснить словами, но инстинктивно всегда казалось, что они намного ярче, выразительнее. Иногда мне везло: удавалось прожить какие-то отрезки времени рядом с ними… Кстати, нет ли здесь в Триесте сообщества анархистов? Какого-нибудь сквота, где можно было бы “зависнуть” на месяц-другой? Я давно мечтал сделать серию фотографий о жизни такого комьюнити – и, думаю, в Италии, где, как в любой южноевропейской стране, существует давняя анархистская традиция, погрузиться в эту среду было бы особенно интересным.
– В этом смысле Триест не вполне типичный итальянский город. Modus vivendi здесь усредненно-буржуазный, ведь решительное большинство горожан относится к категории, по-итальянски именуемой dipendenti, то есть работающих по найму – и они надежно защищены социально. Контрастов мало, присутствие каких-либо “групп риска” – хотя бы даже очень заметного в Италии слоя мелких предпринимателей, главных творцов того, что в мире известно под маркой Made in Italy, – практически неощутимо. Все это наглядно показал период пандемии, не повлекший массовых банкротств. Наоборот: мало кто работал, а жалованья продолжали “капать”. Даже забастовки здесь редкое явление. Уж хотя бы поэтому градус политизации общества в Триесте ниже, чем в “большой” полуостровной Италии. И ничего даже отдаленно напоминающего не только римский Форте Пренестино, но и анархистские коммуны Болоньи, Милана или Турина вы здесь не найдете. Ближайший крупный сквот – в словенской Любляне. Как и везде, он вполне интернациональный, и итальянцев там немало. Отзывы хорошие, могу рекомендовать.
Меня не покидает ощущение, что самое страшное еще впереди
– Спасибо. И позвольте еще один вопрос. Я незнаком с местным контекстом, да и не все фестивальные встречи и презентации обеспечены английским переводом. Но из того, что я успел уловить, следует, что, несмотря на безусловную эмпатию итальянцев к Украине и украинцам, здесь неплохо работает российская пропаганда. Эту догадку подтвердили и мои здешние соотечественники. Насколько влиятельна она в Италии – и, в частности, в Триесте, где, в силу особенностей географии и истории, должна бы быть своя специфика?
– Это сложная тема с массой аспектов. Выделю самые яркие. Воздействие кремлевской пропаганды здесь не прямое, но в итальянских СМИ немало “полезных идиотов” – и “полезных” до такой степени, что их нетрудно принять за оплачиваемых агентов влияния. Хотя, так или иначе, все это следствия; причина же в том, что в Италии до сих пор не выработалось ясного – и массового – понимания, чем является нынешнее российское государство и насколько велика степень исходящей от него угрозы. Увы, это старая история: ведь точно так же здесь до конца не понимали, что за чудовищем был СССР. Да и на Российскую империю смотрели как на богатую экзотическую страну, где так любят и ценят все итальянское… В ХХ веке здешняя славистика достигла непререкаемых высот – замечу, главным объектом изучения была русская литература, а не, скажем, польская или украинская, – тогда как советология оставалась слабой и непопулярной. Нам-то ясно, что без понимания, чем был СССР, едва ли можно разобраться в происходящем с 1991 года на постсоветском пространстве, – а вот итальянцам не слишком. Добавьте антиамериканские настроения, прочно сидящие в сознании интеллигенции левых взглядов, сформированном в 1970-е годы, а среди людей этого поколения немало влиятельных. Но на прямой вопрос, что же плохого сделали Италии Соединенные Штаты, я ни разу не получил вразумительного ответа… И в виде вишенки на этом многослойном торте – город, где мы сейчас беседуем, с его репутацией центра “восточной экспертизы”. Кровавый развал Югославии не был для Триеста далеким “спором славян между собой”; о его причинах и последствиях здесь до сих пор продолжают спорить и много писать. Беда, однако, в том, что и военные действия в Донбассе с самого их начала здесь освещали, применяя накатанные “югославские” клише. И даже в прошлом году вот на этом самом фестивале весьма уважаемый кинокритик назвал происходящее в Донбассе “гражданским конфликтом”. Так что добро пожаловать в Триест! Надеюсь, ваша выставка откроет здешней публике другую Украину. С которой, к сожалению, она почти не знакома.
– Мои работы никогда не претендовали на объективность, ведь я не документалист. Но лично для меня именно та Украина, которую я привез сюда, ни в коем случае не “другая”, но самая настоящая!
– И не только для вас. Но не забывайте о контексте. Украина, которую сейчас постоянно показывают зарубежному читателю и зрителю, – это прежде всего страна – жертва агрессии в самых кошмарных традициях ушедшего века. Это место, где ежедневно творятся военные преступления, а массовые смерти стали обыденностью. И образ именно такой, растерзанной Украины понемногу становится привычным, как бы дико это ни звучало. А ваша выставка – вся без исключения – про жизнь. Которая продолжается, несмотря ни на что. Было ли вашим принципиальным желанием отобрать именно такой материал?
– Конечно. И к счастью, мой выбор никто не корректировал. Условие было единственным и очень простым: двадцать образов Украины. И – никаких кураторских концепций, никаких “специальных пожеланий” от принимающей стороны. Сам отобрал, сам развесил. Корпус экспозиции составил цикл фотографий, сделанных после 2014 года – и часто именно в тех районах, где уже тогда шли военные действия… Хотя тут непростая история. Ведь первоначально эта серия мыслилась своего рода посвящением памяти Василя Стефаника, отсюда и название “У нас все праздник”, адресующееся к его одноименному рассказу. Поэтому первые фотосессии прошли в карпатском Солотвине, в глубинке Ивано-Франковской области, из которой Стефаник был родом…
– И где Гуцульщина уже почти готова плавно перетечь в Буковину…
Разница между западом и востоком Украины сохранилась лишь в пейзажах, исторической архитектуре и версиях разговорной речи
– Да, можно и так сказать. Буковинские сюжеты в цикле тоже присутствуют: например, ряженые, присевшие передохнуть на провинциальном кладбище в праздник Маланки. Помню, на эту веселую троицу я очень удачно, хоть и по чистой случайности набрел… Так вот, уже вскоре я пересмотрел свою концепцию и решил не ограничиваться западными областями. Потому что после Майдана и особенно после событий начала 2014 года Украина стала стремительно меняться. Буквально на глазах таяло то взаимное недоверие между ее западом и востоком, которое издавна было настолько привычным, что воспринималось чем-то само собой разумеющимся. Но прошло всего несколько месяцев 2014 года, и мы оказались в другой реальности. Где разница между западом и востоком страны сохранилась лишь в пейзажах, исторической архитектуре и версиях разговорной речи. И я начал активно снимать материал для того же цикла в восточноукраинских областях. Это заняло несколько лет – и в результате оказалось, что сюжетов с востока даже больше…
– А в пейзажах какой Украины прошло ваше детство? Западной? Восточной? Южной?
– Родом я скорее из центральной, поближе к северу. Мама до сих пор живет в северных окрестностях Киева. В конце февраля мне удалось спешно эвакуировать ее в столицу; спустя несколько месяцев она вернулась домой. Местность, где она живет, каким-то чудом избежала оккупации и серьезных разрушений. Но, откровенно говоря, меня не покидает ощущение, что самое страшное еще впереди. И вполне возможно, что маму придется вывозить снова. Слишком уж медленно поступает помощь от наших союзников. Ясно, что в итоге мы выстоим. Боюсь только, что цена окажется намного более высокой, чем кто-либо сегодня может себе представить…
В 2017 году, когда Олександр Рупета фотографировал бабу Галю, ей исполнился 81 год. Дальнейшая ее судьба неизвестна. Известно лишь, что село Луганьске Бахмутского района уже не первый месяц находится в “красной” зоне боевых действий. Удалось ли бабе Гале эвакуироваться? Отказалась ли она выезжать, не пожелав бросить любимую козу? Как скоро узнаем мы, что случилось с ними – и с тысячами других стариков, отказывавшихся верить, что увидят не менее страшную войну, чем та, которую пережили когда-то в детстве?.. Как бы там ни было, думая об Украине, теперь каждый в Италии наверняка снова и снова вспомнит бабу Галю и ее козу. Потому что забыть о них невозможно.
