История крупнейших коллекций искусства – это почти всегда захватывающая интрига и нередко без хэппи-энда. Собиратель рискует потерять деньги или стать жертвой мистификации, а бывает – и жертвой в прямом смысле слова. Вероятно, ни один коллекционер не избежал печальной участи обманутого мошенниками лоха, но порой и сам не прочь смошенничать. Что же такое частная коллекция произведений искусства, для чего она создается и так ли уж важно, как и кем она собиралась?
В январе этого года миллиардер Дмитрий Рыболовлев, 391-й в мировом списке Forbes и 26-й в российском, проиграл в Нью-Йорке иск к аукционному дому Sotheby’s. Ранее он судился в разных юрисдикциях с арт-дилером Ивом Бувье, и тоже безрезультатно. Рыболовлев утверждал, что Бувье при содействии Sotheby’s обманывал его, продавая ему картины по гораздо более высокой цене, чем они стоили на самом деле, а разницу присваивал. Ответчики резонно заявляли, что никто не вынуждал Рыболовлева платить такие деньги.
Для нас эта история – повод поговорить о частных коллекциях прошлого и настоящего. Русские олигархи появились на международном арт-рынке в 90-е годы прошлого века. Они взвинтили цены на русское искусство, которого, честно говоря, в западных музеях почти нет, аукционные дома завели у себя русские отделы, началась охота за шедеврами. В результате появились коллекции Петра Авена, Романа Абрамовича, Вячеслава Кантора и Дмитрия Рыболовлева. Их почти никто не видит, часто они вообще не покидают хранилищ. Кроме того, сейчас многие их владельцы находятся под санкциями и не могут совершать сделки с художественными ценностями, а власти Украины считают, что сокровища должны быть конфискованы и вырученные средства направлены на восстановление страны.
Участвовать в разговоре я пригласил Раду Ландарь и Ладу Умштеттер. Они родные сестры-двойняшки, обе искусствоведы. Рада живет и работает в Бостоне, читает детям и взрослым лекции в тамошнем Музее изящных искусств, а те, кто не может доехать до Бостона, смотрят эти лекции на Youtube. Лада до недавнего времени была директором Женевского музея искусства и истории, а в прошлом году стала директором Женевской высшей школы искусств и дизайна.
– Лада, что такое частная коллекция, как она собирается и зачем она нужна? Чем тут отличились русские олигархи?
– Вопрос очень интересный о русских олигархах. Рыболовлев, наверное, пример самый замечательный и известный. Потому что интерес к коллекциям в 90-е годы – с чем он связан? В первую очередь – это быть как те люди, у которых так называемые "старые деньги", которые давно собирали, у которых коллекции поколениями существуют. Это, с одной стороны, престиж, а с другой – инвестиция. И очень важно понять, какую цель ты преследуешь. Почему бы не инвестировать в искусство? Можно покупать дома, можно покупать бриллианты, золото, а можно покупать произведения искусства. Второй тип коллекции – это когда тебе хочется собрать коллекцию на какую-то тему, когда у тебя есть собственный личный интерес. Конечно, самые лучшие коллекции – это коллекции, где есть присутствие самого человека, его личности, его интереса. Опять же нельзя забывать, что известные коллекционеры, Третьяков или Морозов, принимали на себя очень большие риски. Они собирали современное искусство, молодых художников, и не было понятно, поднимутся они в цене или их забудут через год. Их интуиция, это ощущение собственное очень сильно сработало.
Конечно, наши олигархи хотели, с одной стороны, инвестировать, потому что все-таки обидно не инвестировать, раз уж ты покупаешь так дорого, а с другой стороны, сделать вид или себя самого даже убедить, что ты великий коллекционер, любитель искусства. Таким образом, они оказались, и Рыболовлев, наверное, идеальный этому пример, между двух стульев. Потому что у тебя нет своей собственной интуиции, своего собственного интереса. Даже если ты обращаешься к экспертам, ты должен как-то чувствовать, проверять, оценивать, чтобы твоя личность в этой коллекции присутствовала. А у тебя ее нет, поэтому ты ориентируешься на эксперта, в данном случае – на одного конкретного эксперта, которому, судя по всему, он абсолютно, безоговорочно доверял очень странным образом, для меня это до сих пор загадка.
"Когда вы имеете дело с произведениями искусства, вы не тратите деньги – вы их вкладываете". "Подпасок с огурцом" из цикла "Следствие ведут Знатоки". Сценарий Ольги и Александра Лавровых. Режиссер – Вячеслав Бровкин. В ролях Никита Подгорный и Людмила Хитяева. 1979
– Сегодня собрать значимую коллекцию очень трудно. Я имею в виду не только качество полотен, но и культурное значение всего собрания в целом.
– Конечно, начиная собирать так поздно, в конце 90-х годов – начале 2000-х, собрать, даже если у тебя очень много денег, фантастическую коллекцию очень сложно, практически невозможно. Потому что самые ценные вещи находятся уже либо в частных, либо в государственных собраниях.
Это такой классический Остап Бендер от искусства
– У всех крупных коллекционеров есть консультанты. Это выдающиеся эксперты, умеющие найти, атрибутировать и оценить вещь. И обеспечить, чтобы клиент купил ее по минимально возможной цене. Но у Бувье, похоже, цель была иная.
– Бувье – это особая тема, я его лично знаю. Понятно, мир маленький, тем более он из Женевы. Я очень много работала с его компанией транспорта Natural Le Coultre, это действительно важная компания по перевозке произведений искусства, она работает со многими музеями, этих компаний очень мало. Я просто хочу сказать, что это такой все-таки, на мой взгляд, классический Остап Бендер от искусства. Конечно, он вертелся в этом кругу, он не великий специалист, он просто понимал, к кому обратиться, у кого более-менее есть что купить, он великий махинатор. Он очень харизматичный человек, он просто убедил Рыболовлева, что он человек, на которого можно рассчитывать.
"Чего же вы не торгуетесь?" "Двенадцать стульев". Режиссер Марк Захаров. В ролях Андрей Миронов и Анатолий Папанов. 1976
– Вместе с тем Бувье, как и великий комбинатор, чтил уголовный кодекс. Он не делал ничего противозаконного, что и подтвердили суды.
– Абсолютно. Ясно, что он не делал ничего нелегального. Да, это, конечно, неэтично. Более того, это даже не столько вопрос этики, я бы сказала, а просто мир этот маленький – мир богатых людей, мир экспертов. Ты можешь это сделать раз, два раза, но в третий раз ты потеряешь всех клиентов. Естественно, существует практика взимания комиссионных. Например, какая-нибудь галерея ищет для какого-то богатого человека, у которого нет ни времени, ни желания этими поисками заниматься, но есть деньги, ищет какое-то произведение, находит его на аукционе, покупает, потом ему перепродает. И совершенно нормально, что эта галерея или этот эксперт берет комиссию. Но комиссия – это 15, 20 процентов, что уже немало, но это не может быть 50, это не может быть 70 процентов.
– Рада, в Советском Союзе, как ни удивительно, тоже были частные коллекционеры. Как это было возможно? Ведь они владели своими шедеврами, честно говоря, на птичьих правах. Им легко было вменить нетрудовые доходы, спекуляцию или что-нибудь подобное.
– И в XIX веке, и на рубеже на рубеже XIX–XX, и в 90-е годы ХХ века люди с умом и минимальным опытом понимали, что огромное значение имеет имидж, престиж. Ты не можешь два раза войти в одну и ту же реку. Ты можешь обмануть, но потом твои дивиденды резко падают. Вот пример очень хороший из советского времени. Когда был застой брежневский, закручивали после оттепели гайки для всего общества, то другая была ситуация с советскими элитами. Здесь как-то немножко приоткрыли все-таки заслонки. Стали появляться новые советские коллекционеры на фоне очень крупных, таких как Николай Харджиев, Георгий Костаки. Так вот, пример: Нина, в девичестве Бондаренко, которая вышла в 30-е годы замуж за американца Стивенса, стала Нина Стивенс. Какие-то там были сложные отношения у этого иностранца с советской страной, но так или иначе Нина Стивенс стала в Москве в арендованном красивом особняке, будучи супругой Эдмунда Стивенса, собирать салоны. Она пыталась перещеголять тогда знаменитого Георгия Дионисовича Костаки.
- Я бывал в этом доме на улице Рылеева, теперь опять Гагаринском переулке, частично видел эту коллекцию. Но я приходил не к Нине, а к Стивенсу. Он был журналистом британских и американских газет в сталинском Советском Союзе. И интересовал меня именно он.
Выяснилось, что большинство работ – абсолютно откровенные подделки
– Пример Нины Стивенс очень любопытен. Ходили нехорошие слухи про то, как она подставила, в частности, Владимира Мороза, еще одного коллекционера. Этого мы не знаем, мы не проверяли. Ему пришлось отдать, подарить свою коллекцию разным государственным учреждениям, сесть в тюрьму. Это были редкие случаи для больших коллекционеров, но дело не в этом. Нина Стивенс решила перещеголять Костаки и в Америке устроить в 1967 году выставку авангарда. Через дипломатические ходы, как водилось в те времена, были перевезены картины из ее коллекции, еще какие-то. Она рассчитывала на успех, на продажи. Стивенс, как известно, собирала все, она хотела быть лучше всех как коллекционер. Вдруг довольно быстро выяснилось, что большинство работ, представленных на выставке, – абсолютно откровенные подделки. Естественно, тут же она стала просто держательницей салона. Вести речь о том, чтобы к ней относились в художественном мире по обе стороны границы как к серьезному человеку, который представляет художественный рынок, было уже невозможно. (Подробнее о Нине Стивенс и ее коллекции можно прочитать в блоге искусствоведа Ларисы Кащук.)
– Лада, а как в случае с русским авангардом понять, подделка это или нет?
– Здесь вопрос насмотренности очень важен. Три кита, на которых базируется атрибуция картины или произведения искусства какого-то, – это, во-первых, техническая экспертиза, которая становится все более и более точной, провенанс вещи, ее история и третье, которое на самом деле первое, – это насмотренность эксперта. Потому что очень часто первые два кита очень сложны. В частности, период, когда создавался авангард – это время исторических пертурбаций. Люди могли взять любой предмет, хоть табуретку, сделать из нее доску и на ней нарисовать. Не хватало материалов, материалы брались откуда угодно. Техническая экспертиза уже сложна в этой ситуации. Провенанс – то же самое, потому что ясно, что любые истории возможны. У бабушки на чердаке или у тетушки под кроватью случайно нашлось – это было реально. Но, с другой стороны, это можно было выдумать, не задокументирована история вещи.
Насмотренность – это то, что как раз мало кого обманывает. Мы с Радой присутствовали на многих экспертизах, очень любопытных, с великими специалистами, и это очень впечатляет. Я вспоминаю большую коллекцию, которую оценивал Сарабьянов, великий эксперт авангарда. Огромная коллекция, совершенно фантастическая, мы смотрели ее несколько дней подряд. Провенанс и техническая экспертиза давали все и ничего: ничего подтвердить нельзя было. Они были очень качественные, эти работы. В итоге вердикт Сарабьянова был, что вся коллекция – это фальшивка. Не потому, что он никогда не видел этих вещей: ясно, что он мог чего-то не видеть, что-то могло действительно храниться на чердаке бесконечно. Но он всех этих художников видел сотни, тысячи картин, он мог в своей голове, как в компьютере, выстроить линию и понять, эта картина как-то входит в эту линию творчества или не входит, заметить, что что-то тут не так, может быть, какая-то деталь, которая не работает, – вот что такое насмотренность.
"То есть как копия?! Ах, копия..." "Возвращение Святого Луки". Сценарий Владимира Кузнецова и Бориса Шусчтрова. Режиссер – Анатолий Бобровский. В ролях Олег Басилашвили, Всеволод Санаев, Паул Буткевич. 1970
– Рада, вы уже назвали имена выдающихся советских коллекционеров, Харджиева и Костаки. Как они собрали свои коллекции и что с ними стало в дальнейшем?
Тебя в любой момент могут подсидеть, прищучить, отобрать коллекцию или ты сядешь в тюрьму
– В каком-то смысле Харджиев был таким гуру для Костаки, он его ввел в профессию, можно сказать. Потому что, войдя в круг более старшего, более опытного товарища Харджиева, Костаки очень быстро уловил все возможные связи, все возможные выходы, дома, где надо бывать, семейства какие-то – это было очень всегда важно. Вообще это все какие-то бесконечно сложные детективные истории. Страх советских коллекционеров, что тебя в любой момент могут подсидеть, прищучить, отобрать коллекцию, или ты сядешь в тюрьму, или тебя убьют, или как у Костаки в 1976 году был пожар на даче в Баковке, под предлогом которого икон очень большая коллекция ушла... Костаки с греческим паспортом от папы, в посольства разные папа его устроил и братьев его, начинает в 40-е годы коллекционировать европейское искусство, голландцев, никакой не авангард. Потому что комиссионки завалены, администрация комиссионок боится по высоким ценам выставлять этот поток европейских работ, просто чтобы не привлекать внимание...
– Солдатики привозили.
– Солдатики привозили. Дмитрий Владимирович Сарабьянов, святой человек, интеллигент, чужого не возьмет, будучи солдатом, привез целую библиотеку. Я не ставлю в вину, я бы сделала то же самое на его месте, к сожалению или к счастью. Он не брал меха, он не брал фарфор, были ценности для каждого свои. Они шли как трофеи, давайте относиться как к трофеям. И вот комиссионки наполнились большим количеством европейских плохих и хороших вещей, и Костаки стал их коллекционировать. В какой-то момент ему стало понятно, что разобраться, что из этого подлинное, что нет, невозможно. Костаки оказывается в каком-то семействе, в котором на стене висит работа, как он потом в автобиографии написал, Ольги Розановой "Зеленая полоса". Какие-то прекрасные искусствоведы потом сделали исследование, что нет, это была другая работа...
– Тут такая история. Действительно детектив. Как выяснилось сравнительно недавно, в 50-е годы прошлого века из ростовского музея были похищены и заменены копиями картины Казимира Малевича и Любови Поповой. Примерно как в советском детективе "Подпасок с огурцом". Первая висит сейчас в Музее современного искусства в Нью-Йорке, вторая – в Салониках. "Зеленую полосу" украсть не сумели и заготовленную, но не пригодившуюся копию продали Костаки. Но к тому времени, когда Костаки купил эту поддельную "Зеленую полосу", у него уже была "Парикмахерская" Розановой. В своих мемуарах он просто ошибся.
– Костаки так запомнил. И когда он увидел эту работу Ольги Розановой, он пишет: для меня как будто в темной комнате свет включили, окна все открыли. Какие голландцы, которых я не понимаю? Он продает все коллекцию, у него есть средства, у него хорошая зарплата, потому что он то шофер, то завхоз в посольствах разных, небольшие должности, но они дают ему определенный иммунитет в Советском Союзе. Он не попал ни в какие тюремные ситуации ровно потому, что был приписан к дипломатическим посольствам. Как-то так он всю жизнь этим занимался, обалденно хорошая зарплата, три квартиры на Вернадского соединил. Он был знаком с Родченко, с Татлиным, с Крученых, с Удальцовой. Некоторые художники с радостью продавали и отдавали свои работы именно Костаки. Костаки держит рынок, он держит его очень крепко, он создает имена художникам, нонконформистам, не только авангардистам.
Он начинает с 1955 года в зарубежных поездках бывать. В Швеции он лечит почки, например. Ну а где Швеция, там и Париж. Костаки начинает разыскивать, заводить знакомства со звездами русского авангарда – Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, вдова Кандинского Нина. Он встречается с Марком Шагалом. Костаки – это фирма. Все знали, что если вещь из коллекции Костаки, он ее получил либо от Шагала, либо от жены Шагала. Поэтому, когда Костаки в 1976 году узнает о пожаре на своей даче – кагэбэшном, не кагэбэшном, – он принимает решение об отъезде. Он ведет переговоры с советским государством: я отдаю большую часть коллекции Третьяковке, в музей икон – пожалуйста, кому хотите, мы проведем с искусствоведами совещания, разделим мою коллекцию на две части. Вы мне дадите возможность уехать на родину как бы, в Грецию. Часть коллекции я заберу с собой, вы мне дайте право на отъезд, а часть я подарю.
Ты боишься Советского Союза, чувствуешь, что тебя обманут, но тебя обманывают жулики с другой стороны
Это путь Костаки, очень умный путь. А, скажем, Харджиев боялся советскую власть. Он не был завхозом ни в каких дипломатических миссиях, я не понимаю, откуда он деньги брал, потому что он почти ни на каких должностях не работал. Но Николай Харджиев огромное количество собрал за свою жизнь, из рук напрямую брал у художников-авангардистов. Он брал эти вещи не для того, чтобы их коллекционировать. Изначально он не собирал коллекцию, он писал потрясающие тексты критические, замечательные воспоминания, замечательные комментарии. И как архивариусу авангарда, как человеку-исследователю, филологу по образованию – Костаки-то по образованию никто, а Харджиев филолог, все как надо, – ему нужны все эти вещи как рабочий материал для исследования. Ни у Костаки, тем более ни у Харджиева нет практически никаких документов о покупке, например, любимого Харджиевым Малевича: мол, я купил у Малевича в таком-то году такую-то картину. Он и покупал-то очень мало. Боялись, не сохраняли все эти бумажки. Очень страшно было светиться всеми этими документами. Поэтому юридически Харджиев был совершенно не защищен.
Харджиев понимает, что он очень боится оставаться стареньким уже вместе со своей супругой Лидией Чагой, скульптором замечательным, в квартире один с этими сокровищами. Он понимает, что какие-то люди знают о его вещах, несмотря на то что над дверью у него висит табличка "Никогда не беспокоить". Профессор университета приходит – он через дверь с ним разговаривает, боится снимать цепочку. Он боится этого советского государства, он боится с ним иметь дело. Уже Костаки не стало, он переехал в Грецию, лечился долго в Швеции – ничего не помогло, его не стало в 1990 году. А Харджиев живет еще в России. В 1993-м переезжает. Он переезжает не как Костаки, он не договаривается с дьяволом – к сожалению для него, наверно. Он через очень странных подставных владельцев галерей подписывает какие-то бумажки, что они дадут ему два миллиона в счет шести Малевичей. Некая польская владелица галереи, соответственно, подписывает эту бумажку, каким-то тупым образом, совершенно невероятным, увозит эту коллекцию, она не доходит до уехавшей пары стариков, Харджиева и его супруги. Он ходит неделю и орет: где мои бумажки, где мой Хлебников? Обманули старика просто. Он неожиданно погибает. Через короткое после переезда время кто-то стукнул по голове жену, она с лестницы голландского дома сваливается и умирает. А вскоре и Харджиев умер.
Это страшная кончина 90-х годов, когда ты боишься Советского Союза, ты не хочешь со Швыдким, министром культуры, договариваться, ты чувствуешь, что тебя обманут. Но тебя обманывают, обманывают жулики с другой стороны. Мы говорим о том, что надо быть профессионалом, но Харджиев был прекрасным профессионалом. Он был такой недоверчивый, на цепочке держал дверь, никому лишний раз не говорил ни о чем. И вот как судьба обошлась с ним.
Я иногда думаю: почему советское государство разрешало иметь такие коллекции, иметь дачу в Баковке, например, в случае Костаки, иметь большие квартиры, такой иммунитет давало? Ведь в тюрьму сажали людей типа Владимира Мороза, коллекционера помельче, чем эти монстры коллекционирования. Почему им можно было, почему держали этих людей с такими богатствами, не придушив, не придавив, не отобрав сразу? Наверное, потому, что органам – схематично назовем так страну Советов, Россию отчасти и сейчас так можно назвать тоже – органам было очень важно, чтобы были рассадники вроде бы не совсем закрытые. Одно дело квартира Дмитрия Владимировича Сарабьянова, где все-таки хозяин знает всех, кто к нему пришел в дом. А были такие салоны, открытые квартирники, как у Костаки. Так вот, органам было нужно, чтобы там оседали люди, иностранцы, не иностранцы – чтобы все были если не под контролем, то на виду. Это было очень удобно – держать такие точки, через которые можно было проталкивать дезинформацию дурацкую свою, вывозить какие-то книги, которые нельзя было печатать, но нужно было советскому государству, чтобы они были напечатаны для какого-то скандала. Но это никак не умаляет достоинств Костаки.
– Который открыл миру русский авангард. Принимая на себя все связанные с этим риски: и риск конфликта с советской властью, и риск прогадать, остаться с холстами, которые ничего не стоят. Сегодня собрать полноценную коллекцию старых мастеров, или импрессионистов, или сюрреалистов нереально, их просто нет в продаже, поэтому затея Рыболовлева, а она заключалась именно в этом, изначально была обречена. Иное дело современное искусство. Именно его собирают, например, Роман Абрамович и Дарья Жукова – они хоть и развелись, но продолжают совместно владеть коллекцией, причем Роман Аркадьевич, как недавно выяснилось, за две недели до начала войны в Украине продал один процент своих акций в управляющем фонде Дарье Александровне, у нее стал 51 процент, а у него 49 – чтобы коллекция не попала под санкции.
Но современное искусство – это как раз рискованная инвестиция. Лада, сколько на самом деле стоит современное искусство? Грубо говоря, если я законсервирую лох-несское чудовище, его никто не купит, а если Дэмьен Херст законсервирует кильку, на аукционе будут драться за нее.
Что художник считает произведением искусства, то и есть произведение
– Это очень хороший вопрос, не такой простой на самом деле. Потому что ы абсолютно правильно сказали, что сегодня те коллекционеры, которые хотят по-настоящему сделать свою коллекцию престижной, коллекционируют современное искусство. Можно показать себя каким-то новатором, показать, что ты готов брать на себя риски. Риски действительно большие. Цены формируются рынком, они формируются теми же галеристами, экспертами, которые очень часто их взвинчивают, создают ажиотаж вокруг художника. Вы назвали Дэмьена Херста – это очень хороший пример. Или Джефф Кунс, который уже давно сам ничего не делает, там целое производство, которое на него работает, сотни людей делают эти вещи. Сказать, сколько они будут стоить через 20, 30 лет, мы не можем, у нас нет никакой гарантии, что они не упадут в цене. Конечно, это связано еще и с тем, что люди по-настоящему богатые, которые бросаются в это коллекционирование престижное, для них этого по большому счету не такие большие деньги. Они могут себе это позволить.
– Рада, хотите что-то добавить?
– Должна сказать спасибо большое Марселю Дюшану в хорошем и плохом смысле. Это он сформулировал: что художник считает произведением искусства, то и есть произведение искусства. А если вы не доверяете художнику, значит он в ваших глазах не художник. Сколько стоит работа нонконформиста в 70–80-е годы на рынке советском? 80 рублей при зарплате средней инженера 120 рублей. А сколько стоит в то же самое время Оскар Рабин? Костаки сказал, что стоит 500 рублей. Представляете, сколько зарплат, на 120 если разделить. В то же самое время, если зайти в комиссионку, можно было еще найти Аристарха Лентулова, авангардиста уже известного тогда, за четыреста рублей. А Оскар Рабин пятьсот. Кто сказал? Костаки сказал, мы ему доверяем.
"Разумеется, искусство принадлежит народу. А картины принадлежат мне". "Подпасок с огурцом". В ролях Борис Тенин и Людмила Хитяева
– И наконец, еще одна сенсация последнего времени, и тоже не без детективного оттенка. Коллекция Элия Белютина и Нины Молевой, завещанная президенту России. Рада, вам слово.
– Для Москвы того времени было несколько странно слышать открыто хвастовство коллекцией Тинторетто, Тициана, Рубенса. Было очень странно видеть, как по этому дому, завешанному до потолка картинами как бы Рубенса, а может, и Рубенса, как бы Тициана, а может, и Тициана, ходили мириады кошек. Согласитесь, это, безусловно, некий колорит, интересно было побывать у Молевой в доме недалеко от Маяковки с этими великими произведениями искусства, которые никто никогда не просвечивал никакими лучами, ни в каких выставках они не участвовали. С этой коллекцией очень странная вещь: чтобы стать музеем или быть переданным в музей, собрание должно быть изучено экспертами, должен быть установлен провенанс работ, как мне кажется. (Реплика Лады: "Я бы сказала, что теперь, после всех ситуаций, связанных со Второй мировой войной, это становится просто очевидностью, просто правилом, законом: невозможно принять в музей вещь, провенанс которой неизвестен, даже самую удивительную, самую замечательную".)
Элий и Нина всегда говорили: это не мы начали эту коллекцию, это наши деды. Дед Билютина и дед Молевой, два Ивана начали коллекцию. Один военный, Нины Молевой, другой был крестьянином, который стал собирать коллекцию. Но тут началась революция, выяснилось, что холсты недурственно горят, нечем было топить, а было холодно. Тот, который Белютина дедушка, Иван Гринев, свернул все свои картины замечательные, которые он в большом количестве собрал, у него были деньги, он хотел открыть музей, кем-то вроде Третьякова стать... Когда он понял, что надо все это как-то спрятать, потому что сейчас либо национализируют, либо спалят, он все это завернул в рулоны, все холсты. Жил он в доходном доме в двенадцати комнатах, там был очень странный перепад этажей, зазор был в два метра. Чтобы этот зазор как-то уничтожить, сделали такую странную чердачную каморку в два метра, туда Гринев положил все эти тысячи работ, и каморку законопатили. После чего родился Элий Белютин, он потом женился на Нине Молевой. Белютин, конечно, знаменитый художник. Вроде как андеграунд, он был в эпицентре бульдозерной выставки, потом приехали к Белютину американские представители, предложили ему грин-карту, они отказались, он стал невыездным. Биография самого Элия очень "википедийна", очень мало мы знаем. Про Нину Молеву знаем очень много. Она и комсомолка, и пионерка, и просто красивая женщина. Войну проходит как театральная актриса, и потом вся ее карьера связана с органами, связана с ЦК.
Создавалось впечатление об их высоких связях на тайных этажах власти
В итоге, когда они встретились и поженились, каким-то образом Моссовет или кто другой решает удовлетворить просьбу этой семьи и вернуть хотя бы три больших комнаты из 12-комнатной квартиры, принадлежавшей когда-то дедушке Белютина. Это три комнаты, над которыми как раз находится тайная каморка. Они полгода не открывают чердак – боятся, что там ничего нет, что коммуналка все ограбила. Там все есть, никто не нашел. 1968 год, пишут в газетах об этом. 75 процентов по закону советскому должны были у них забрать как найденные сокровища, достояние республики. Никто у них ничего не забирает. То есть какая-то удивительно странная история.
Куча людей проходит через эту квартиру, иностранцев в основном. Но одна из этих картин никогда не попадала ни на одну выставку. Нина Молева работала инструктором по вопросам культуры в ЦК КПСС (консультантом отдела культуры. – В. А.). Все задавали вопрос о происхождении коллекции. Но никто не осмеливался их спросить в лоб. Все заведомо знали, что любой ответ будет враньем. Супруги Белютин и Молева производили впечатление профессионалов, которые хотят выглядеть любителями, понимаете? Создавалось впечатление об их высоких связях на тайных этажах власти. Это всегда очень неприятно для коллекции. В любом случае думать об этом очень интересно, как о всяком любопытном сериале криминального плана.
