Илья Зданевич (Ильязд). Восхищение: роман. – Изд. 5-е, исправ. и доп. / сост., подгот. текстов и примеч. С. Кудрявцева при участии Р. Гейро; илл. Б. Констриктора. – М.: Гилея, 2022.
В марте 1930 года произошло событие, на которое русский литературный Париж почти не обратил внимания. Под маркой эфемерного издательства “41°” тиражом 750 экземпляров был издан роман Ильязда “Восхищение". Настоящее имя автора секретом не являлось, им был Илья Зданевич (1894–1975) – один из основателей и пропагандистов русского футуризма, изобретатель “всечества” и “заумного языка", которым он написал несколько драм. В Париж он перебрался в ноябре 1921 года, не слишком результативно пытался объединить вокруг себя русских и даже французских радикальных художников и литераторов. К моменту выхода в свет романа он служил рисовальщиком по тканям на одном из предприятий Г. Шанель, вместе с женой – моделью Аксель Брокар – воспитывал двоих малышей. В тексте романа использовалось несколько обсценных слов, так что эмигрантские книжные лавки брать его для продажи не стали. Исключением оказался книжный магазин Якова Поволоцкого (1881–1945) на ул. Бонапарта, 13. Поволоцкий основал свое книжное дело еще в 1910 году, десять лет спустя открыл там же художественную галерею, и место оказалось точкой пересечения русского и французского авангарда. Например, в декабре 1920 года в галерее Поволоцкого состоялась выставка Ф. Пикабиа, одновременно парижские дадаисты устраивали перформансы.
У подножия гор расстилается сказочная столица неведомого государства
О читательском интересе к роману свидетельствует уведомление из магазина в архиве автора: “Настоящим информируем Вас о состоянии продаж вашей книги “Восхищение", которую Вы доверили нам в качестве генерального депозитария: 170 экземпляров по цене 10 франков. На дату 1/Х/1930. Были отправлены на рецензию по Вашей просьбе 10 экземпляров по цене 10 франков. Остаток в Вашу пользу: 1150,00 франков".
Печатных отзывов на роман было два. В том же 1930 году в эмигрантских “Числах" появилась рецензия поэта и художника Бориса Поплавского, высоко оценившего “особый мир" романа: “Мир, ограниченный прекрасными горными и морскими пейзажами, населенный какими-то неведомыми и фантастическими горцами, кретинами, зобатыми, разбойниками, монахами и женщинами, находящимися в перманентном состоянии религиозного экстаза. Внизу, у подножия гор, расстилается сказочная столица неведомого государства с мостовыми, мощенными фарфором, колясками и социалистами. Там происходят заговоры, похищения и революции, а над ними, на вершинах – дикая и трагическая жизнь горцев, их феноменальное суеверие и высокая трагедия заброшенных среди них нежных и мистических существ". Поплавский считался некоторым образом учеником Ильязда, трудно было ожидать от него негативной реакции, но общий знакомый – поэт Александр Гингер сообщал Зданевичу, что книга больше понравилась не самому Поплавскому, а его возлюбленной Дине Шрайбман (Татищевой). Второй отзыв был опубликован в конце 1931 года и на французском языке, зато в престижном “Нувель Ревю Франсез". Автором его был острый литературный критик Дмитрий Святополк-Мирский, и его оценка так же превосходна: “Наблюдательность и способность к обобщению, которые позволили бы Ильязду стать первоклассным этнографом или географом, переплетаются у него с неким литературным материализмом, наводящем на мысль о великом художнике материи Курбе... Но что в этой книге особенно ценно, так это стиль. Крах русской художественной прозы очевиден для каждого, кого заботит сегодняшний советский роман – тем более если сравнивать его с тем чеканным и изумительно точным языком такого политического писателя, как Сталин. В отличие от современных романистов, Ильязд пишет выдержанно, но без явной ритмичности, стиль у него богатый, но не вычурный, нейтральный, но не выхолощенный (как раз совсем наоборот!), искусный, но не скатывающийся в ‘художество' или картинность". Трудно сказать, насколько Мирский был осведомлен в биографии Зданевича, но он был прав: Ильязд совершил несколько экспедиций по Кавказу, с изучением культур малых народов, покорением труднодоступных горных пиков и описанием древней храмовой архитектуры.
Верующие вынули труп из гроба, наполнили гроб водкой и, стоя на четвереньках, хлебали прямо из гроба
С обоими критиками нужно согласиться: автора нельзя упрекнуть в недостаточной изобретательности и занимательности сочинения. Топография романа отличалась колоритностью: “Деревушка с невероятно длинным и трудным названием, столь трудным, что даже жители не могли его выговорить, была расположена у самых лесов и льда и славилась тем, что населена исключительно зобатыми и кретинами”. Увлекались туземцы музыкой, борьбой и чудовищным пьянством, похороны предпочитали свадьбам: “На кладбище верующие вынули труп из гроба, наполнили гроб водкой и, стоя на четвереньках, хлебали прямо из гроба”. Роман начинался описанием снежной бури и убийства юродивого монаха. Следом на страницах появлялась необыкновенная красавица Ивлита: “Тело ее было идеально, но одновременно не мертво, как все совершенное, а будило чувства самые сильные и настраивало зрителя на редчайший лад. Ее движения были неотъемлемы от плотского совершенства, глаза и голос указывали, что не только тело божественно". Тут же на лесопилке возникал и романтический герой – уклонист от имперской мобилизации Лаврентий – “порох, только и ждавший, как бы воспламениться". Разворачивался сюжет, достойный криминальной баллады, с благородными разбойниками, ограблением поезда, взрывом казначейства, солдатами и революционерами. Почти все персонажи погибали прямо на страницах романа, но это уже не смущало критика Мирского, пятью годами ранее ругавшего русскую литературу за проповедь культа смерти.
Тем не менее книга читательского успеха не снискала. Такова была вообще судьба Ильязда – романиста, остальные три его романа опубликовали посмертно. И сам он, будучи признан элитой парижского модернизма и как поэт, и как художник книги, более или менее широкой популярностью остался обойден. Первое издание “Восхищения" в России произошло в 1995 году, тираж – 1000 экземпляров, критический отзыв был один (А. Гольдштейн). Таков же тираж и нынешнего издания, есть все основания предполагать, что Ильязд остается “автором для немногих".
Зданевич рассказывал слушателям “историю падшего мужчины", поясняя потом, что мужчина этот – футуризм
Роман привлекает внимание исследователей. М. Йованович рассматривает его как сказочную аллегорию поисков мифических сокровищ, наподобие золота Рейна и Эльдорадо. “Восхищение” – это и эмоции искателей, и процесс “поиска”. Р. Гейро предложил изящную гипотезу: “Восхищение" есть роман “с ключом", зашифрованная история русского футуризма. Филолог обратил внимание на доклад Зданевича 1913 года, посвященный живописи Н. Гончаровой. Помимо прочего, Зданевич рассказывал слушателям “историю падшего мужчины", поясняя потом, что мужчина этот – футуризм. Гейро считает, что основные персонажи-мужчины имели прототипов: Лаврентий – это Маяковский, бывший лесничий (отец Ивлиты) – сам Ильязд, старый зобатый, дети которого следуют за Лаврентием, – Хлебников, влюбленный в Ивлиту Иона – Давид Бурлюк (у персонажа одна нога, а Бурлюк был одноглазым). Гейро указывает на противостояние в романе вневременных “всеков” Ивлиты и лесничего с пространственным футуристом Лаврентием. Также Гейро предлагает сопоставлять романические пейзажи Ильязда с живописью близких к футуристам художников – Пиросмани, Гончаровой, Ле-Дантю, Ларионова.
Эти идеи весьма содержательны и перспективны, но содержания романа не вполне исчерпывают. Пожалуй, для лучшего понимания “Восхищения" следует вернуться к его издательской истории, а также к биографии автора. Сперва – несколько штрихов портрету писателя, закончившего к середине 1927 года “Восхищение" (первая читка фрагментов зафиксирована 27 июня). Приехав в конце 1921 года в Париж, Ильязд немедленно попытался заявить о себе как о лидере русского авангарда – докладами, интервью, организацией группировок, коллаборациями с сюрреалистами и дадаистами (группа "Через", Русские Балы и т. п.). Он позиционировал себя апостолом катакомбной церкви – русского авангарда: “Я приехал из страны, где истинная жизнь искусства упрятана, от имени этого искусства говорят люди необразованные и ничтожные, оказавшиеся на первом плане лишь благодаря политической конъюнктуре" (из письма к Ф. Пикабиа, 22 января 1922). Вот как рекламировал его в 1923 году литератор А. Жермен: “Не без содрогания представляю вам ухающего поэта Илью Зданевича... Величие его в том, что из глубины своей Грузии он обогнал и поверг в прах дадаизм с футуризмом; и в том, что со страстностью лазурного путешественника, парящего над вершиной Эльбруса, он взмыл выше самых сумасшедших мечтаний робких европейских собратьев". Видный сюрреалист Филипп Супо вспоминал о Зданевиче в мемуарах как о человеке загадочном, хотя и симпатичном. Русскую колонию в Париже Ильязд со товарищи ничуть не уважали, но презрительно эпатировали. Свидетель, американский дадаист М. Джозефсон, вспоминал о вечере в Палате Поэтов 21 декабря 1921 года: “Филипп Супо прочитал вслух ресторанное меню как какое-то заклинание, то и дело останавливаясь, чтобы, между прочим, оскорбить аудиторию. В то же время он продолжал подчеркнуто неряшливо поглощать свой ужин, переворачивая тарелку и бросая кусочки еды в русских аристократов".
Подробную историю русского авангарда в Париже и участия в нем Ильязда можно прочесть в исследованиях Л. Ливака, А. Устинова и др. Говоря кратко, Илья Зданевич быстро оказался на обочине русской эмигрантской культуры. И тогда он стал устанавливать контакты с советскими институциями, упирая на свою принадлежность к “левому флангу" искусства. О создании группы “Через" – литературного крыла Союза русских художников в Париже было объявлено на ноябрьском банкете в честь приехавшего Маяковского. Основателями “Через" были Зданевич, художник В. Барт, журналист и издатель С. Ромов. Зданевич же стал секретарем Союза, а с 1925 года – его председателем. В ноябре 1924 года в Париже открылось советское полпредство, Ильязд сотрудничал с ним в качестве переводчика. В 1925 году группа “Через" и сам Зданевич принимали активное участие в советском разделе Международной выставки декоративных и промышленных искусств. Зданевич встречался с Штеренбергом и Мельниковым, наводил мосты между советскими конструктивистами и французскими авангардистами: “Дорогой Тцара, мне бы очень хотелось представить тебе моих друзей Мельникова и Родченко, которые организовали советский павильон и желают показать тебе свои работы. Я буду очень обязан, если ты сможешь прийти завтра в 4 часа в павильон Лорре" (письмо Ильязда к Т. Тцаре, 25 мая 1925). В знаменитом павильоне по проекту К. Мельникова экспонировались тогда же и издания “41°” – книги Зданевича (“лидантЮ фАрам"), Терентьева и Крученых. Ромов по представлению Отдела павильона СССР был включен в жюри Выставки по разделам Книгоиздания и Театрального оформления (см. письмо советского отдела к Ромову, 7 июля 1925, архив С. Ромова, РГБ). В январе 1926 года общее собрание Союза русских художников приняло резолюцию о том, что Союз должен стать артистическим центром советской колонии Парижа.
Естественно предположить, что Зданевич попытался в 1927 году опубликовать в СССР “Восхищение". В приложениях к нынешнему изданию романа напечатана его переписка июня 1928 года с жившим в СССР братом Кириллом (художником) и Федерацией объединений советских писателей. Сколько можно судить, в советской стране ознакомились с первыми главами (не менее пяти) и... отвергли по причине мистицизма, вневременности и неуклюжести языка. Судя по пространному письму Ильязда Федерации, он крепко рассчитывал на советское издание. Указывает на это и текст романа.
Во-первых, можно заметить довольно прозрачную параллель между первой главой романа Ильязда – о гибели монаха в горах и повестью эмигранта-возвращенца Алексея Толстого “Неверный шаг" (1912). Ее героем был необычный и искушаемый жизнью монах, который становился отшельником в горах, жил среди зверей и птиц, но падал в пропасть, увлекаемый дьявольскими силами. Толстой проницательно не предлагал это сочинение советским издательствам. Ильязд из своего парижского далека переоценил советский либерализм.
На протяжении всего романа Ильязд выразительно и резко критикует русскую империю и русскую церковь, изображая эти институции разложившимися и сгнившими: “Перекрытия обвалились и даже не были заменены черепичной кровлей, фрески опали, в окнах деревья. Один купол уцелел и чернел в высоте от тысяч летучих мышей, под ним ютившихся, и кал которых, покрывая плиты толстым слоем, наполнял церковь нестерпимой вонью". А вот как Ильязд характеризует политику имперского угнетения (“государственное самодурство"), а надо сказать, что императора зовут попросту Рукоблудным: “Задача, поставленная отряду, была: перебить как можно больше народу, перепортить добра и загадить помещений. Когда, к концу седмицы, от жилищ оставались грустные развалины, а за деревней – наспех вырытые и незасыпанные ямы, полные расстрелянных и придушенных, воцарялась эпоха общественного доверия". Невозможно не увидеть в этих и аналогичных строках романа Зданевича перекличку с кавказскими сочинениями Льва Толстого, прежде всего, с “Хаджи-Муратом".
Нас занимает только мир, где мы хотим установить равенство и целесообразное принуждение
Вероятно, что с прицелом на советское издание Зданевич вводит в роман тему революции. Ее олицетворяет человек в очках и с сачком по имени Василиск. Он излагает Лаврентию полевую марксистскую политэкономию, называет его “купцом смерти" и вербует в ряды активистов следующим монологом: “Партия – это общество, вроде вашего с зобатыми сообщества, но более многоголовое и преследующее несколько иные цели. Вы отнимаете деньги у имущих или у правительства, чтобы самим обогатиться. Мы стремимся отнять все у богатых, чтобы богатых не было, а все были одинаково бедными. Вам наплевать, что делается в миру; сидите в берлоге и выходите только на добычу. Нас занимает только мир, где мы хотим установить равенство и целесообразное принуждение. Вы ищете свободы, но вами движет необходимость, партия стремится к необходимости и потому свободна". Конечно, и здесь Зданевич слишком переборщил. Советские издатели – литераторы – цензоры не могли не вспоминать, читая о похождениях Василиска, подпольную деятельность на Кавказе Сталина – организатора “экспроприаций" (эксов), иначе говоря, крупных вооруженных ограблений. И не слишком лестная характеристика этого персонажа в романе очевидно уменьшала шансы “Восхищения" на публикацию.
Потерпев неудачу с издательской репризой в СССР, Зданевич попробовал осуществить выход “Восхищения" на французском языке. Валентин Парнах сделал перевод первых глав, но дальше этого дело не двинулось, и в списки европейской и советской рассылки изданного романа обиженный Ильязд Парнаха не внес.
Пожалуй, о невыходе романа на французском стоит сожалеть. “Восхищение" гармонично вписывалось в тогдашний этап литературного процесса во Франции. Почти одновременно с разочарованным авангардистом Ильяздом свой роман “Последние ночи Парижа" написал изгнанный из рядов сюрреалистов Филипп Супо. Оба романа построены вокруг авантюрного, криминального сюжета и его развенчания средствами сверхреализма; персонажи обоих романов совершают преступления с довольно загадочными мотивами, а некоторые из них пробуют бросить вызов как минимум мироустройству.
Супо преодолевал в своих “Последних ночах...” определенный тупик сюрреализма, то же самое можно сказать и о романе Ильязда. По сути своей, “Восхищение" – ранний экзистенциальный роман, предвосхитивший Сартра и Камю. Главный герой романа отчасти “Гамлет экзистенциализма": “Сознание, что он, Лаврентий, был и остается игрушкой, делало постылыми все жалобы и непутными содеянные подвиги".
Но и французским романистом не суждено было стать Илье Зданевичу. Он остался маргиналом русского зарубежья, хотя и выдающимся. К нему самому и его творчеству вполне можно отнести слова, которыми объяснял друг Борис Поплавский в письме к Ильязду смысл своего романа “Аполлон Безобразов": “Попытка оправдать нашу жизнь, роскошную и тайную... Аполлон игнорирует свою эпоху как нечто неприличное, хотя бы это неприличное и уничтожило его".
