Кинорежиссер Роман Качанов – о службе в Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ), войне в Украине, однокурсниках из ВГИКа: Федоре Бондарчуке, Иване Охлобыстине, Тигране Кеосаяне – и об артистах, поддержавших "СВО".
Видеоверсия программы
Первая война за 50 лет
Мумин Шакиров: Война меняет людей, даже тех, кто не принимает в ней непосредственного участия. Почему многие деятели искусства с кажущейся легкостью переходят на сторону зла? Я поговорил с Романом Качановым, прославившимся в начале 2000-х комедиями: "ДМБ" о буднях срочной службы и "Даун Хаус", вольной экранизацией "Идиота" Достоевского. Мы попытались понять, как такие люди, как Федор Бондарчук, Иван Охлобыстин, Тигран Кеосаян, наши с Романом вгиковские однокурсники, делают казавшийся еще недавно невозможным выбор. Также Роман рассказал о своем опыте службы в армии Израиля и о том, как новая война застала его 7 октября в Тель-Авиве, в доме, где он живет.
Роман, мы с давно знакомы, учились вместе во ВГИКе, поступили в один год: вы – на сценарный, я – на режиссерский. С нами вместе учились Федор Бондарчук, Тигран Кеосаян, Иван Охлобыстин, Александр Баширов, Рената Литвинова. Так что переходим на "ты".
Роман Качанов: Да, я тоже предлагаю перейти на "ты", мы "на картошку" с тобой ездили и, можно сказать, из одного котла хлебали картофельный суп.
Мумин Шакиров: Где конкретно тебя застала террористическая атака ХАМАС 7 октября? И какова была первая реакция?
И израильская армия замечательная, и большой опыт есть у страны, и люди профессиональные, а то, что стала возможной террористическая атака 7 октября, – это недостатки менеджмента, но разбирательство будет после войны
Роман Качанов: Я уже 31 год израильтянин, хотя провел большую часть времени вне Израиля. Не буду вникать в нюансы, как я им стал, но сам факт, что с 92-го года. Я никогда не терял со страной связь, я сюда приезжал, знал общие тренды. Я прилетел 2 октября, за четыре дня до начала войны. И утром я услышал, что что-то бахнуло, зазвучали сирены воздушной тревоги, потом – скорой помощи. И я спокойно спал дальше, поскольку знаю, что иногда что-то прилетает, а когда уже прилетело, но не по тебе, то можно спать дальше. И я подозреваю, что так же среагировали очень многие жители страны. Но потом это все не закончилось, а все только развилось, и это уже была беспрецедентная атака. И это была первая война за 50 лет – с войны Судного дня.
Мумин Шакиров: Как такое могло случиться с Израилем? Принято считать, что на Ближнем Востоке у него самая мощная армия и опытные спецслужбы, о которых всегда ходили легенды.
Роман Качанов: Я уже говорил, что ответ на этот вопрос надо искать в качестве работы партии и правительства. Но я бы не стал сейчас на этом фокусировать внимание, потому что сейчас еще идут военные действия, и собственными руками и ртом не хочется вносить раздрай в общество. Хотя вопрос отчасти риторический. И израильская армия замечательная, и большой опыт есть у страны, и люди профессиональные, а то, что стала возможной террористическая атака 7 октября, – это недостатки менеджмента, но разбирательство будет после войны, и, я думаю, с понятным результатом.
Помочь ЦАХАЛ и Израилю
Мумин Шакиров: Служил ли ты в армии, как большинство граждан Израиля?
Роман Качанов: Да. И это была забавная история, если вообще что-то, связанное, особенно в нынешнее время, с армией, можно называть забавным. В далеком 96-м году, когда мне было 29 лет, я прилетел в Бен-Гурион в гости после трехлетнего отсутствия в Израиле. Меня отозвала девушка в военной форме и сказала: "Молодой человек, вы задолжали стране 3,5 месяца военной службы". Имелись в виду военные сборы, а не служба по призыву. Я прошел военные сборы, кстати, на границе с Газой. Только тогда граница была не так четко очерчена, потому что тогда Газа была нашей.
Мумин Шакиров: Как это выглядело, исходя, естественно, из твоего возраста? Оружие брал в руки?
Роман Качанов: Подъем в 4:30 это выглядело. Военная форма. Винтовочка у меня была М-16. Более того, она и сейчас есть. Ее номер вписан в мой военный билет. Здесь военный билет как карточка. То есть гипотетически она где-то существует, хотя за 30 лет могло что-то измениться.
Мумин Шакиров: Я слышал историю, что помочь армии хотят почти все жители и граждане Израиля. Даже какой-то отставной генерал, которому далеко за 60, устроился водителем и доставляет на фронт гуманитарные грузы, перевозит солдат Армии обороны Израиля. Не возникало ли у тебя желания сделать что-то подобное?
Было ощущение, что тебя хотят убить просто потому, что война, а не потому что лично ты кому-то противен
Роман Качанов: Мне близко под 60, и, если смотреть на эту ситуацию трезво, взять меня в армию – это принять на себя определенную ответственность за мое здоровье, сон, правильное питание, правильное засыпание и просыпание. В принципе, генерал, наверное, мог обратиться в войска и попросить, чтобы его взяли на какую-то должность, а я не питаю по этому поводу иллюзий. Меня, конечно, не взяли бы. Но пользу можно приносить, не только засоряя собой линию фронта и мешая всем заниматься делом (я имею в виду – в силу возраста и в силу того, что с 98-го года я не освежал свои боевые навыки). Я как могу, конечно, участвую во всем этом. Стали понятны беспрецедентные масштабы этого бедствия... Сейчас идешь по улице – и горе охватывает: на столбах висят портреты семей или каких-то людей, которые смотрят на тебя и говорят, что нужна свобода этому, свобода... Конечно, возникло желание сразу чего-то предпринимать, и не у меня одного, а у сотен тысяч людей, которые приехали сюда со всего мира, и здесь тоже пошли в армию. Как генерал, о котором ты вспоминал. Понятно, что это некий обобщающий образ. Я делаю все что могу. Я участвовал здесь в марафоне как деятель культуры, и моя дочь Гара тоже: она пела, а я рассказывал, какой я хороший, как я переживаю. И в это время бросали деньги на поддержку. Условно говоря, за мое 10-минутное выступление пришло 20 тысяч долларов, которые сейчас пойдут на помощь армии и тылу, я думаю, что это дело... Я думаю, что у меня есть способы поучаствовать в поддержке армии и в поддержке страны.
Настоящее и будущее в Израиле
Мумин Шакиров: Как протекает жизнь в том месте, где ты живешь?
Роман Качанов: Живу я в Тель-Авиве, в центре. По нему все время и стреляют. По Иерусалиму все-таки стреляют поменьше практически, потому что и значительное арабское население, и всякие святыни, дорогие в том числе и мусульманам. Изменилось все. Потому что нынешнее поколение, включая и меня, не жило при войне. Мы не говорим о наших украинских товарищах, которые имели возможность получить это "удовольствие". Но дело не в том, что ракеты летят. Понятно, что их по большей части сбивают, хотя всякое могло быть. Рядом со мной, с моим домом, где-то в 600 метрах, упала в дом ракета. Было ощущение, что тебя хотят убить просто потому, что война, а не потому что лично ты кому-то противен, хотя, может быть, и противен. А потому что просто хотят убить тебя, твоих родственников, соседей, детей, всех. Потому что враги, потому что война. Это вообще очень странное ощущение… Я все-таки, как ни странно, оказался более-менее подготовленный к этому всему. И я специально выводил себя, детей, мы немножко гуляли. И когда звучали сирены, мы заходили в гостиницу... Заходили в гостиницу, на подземную парковку, и, в общем, было безопасно. Но, когда мы выходили из дома, город был пустой. Сейчас стало полегче. В том смысле, что уже стал наполняться гомоном город, естественно, пошли поезда, поехали автобусы... Тель-Авив – очень молодежный город, здесь прямо от края до края в мирное время огромная молодежная тусовка, уходящая за горизонт, на улицах. В кафе, на траве лежат, на стульях сидят. И как-то стало все немножечко возвращаться. Но все тоже очень противоречиво и очень неожиданно, потому что в воздухе и просто в кадре присутствуют портреты заложников, люди молятся за здравие солдат... Религиозные люди, конечно, начинают молиться, нерелигиозные могут это сделать молча или иначе. И это, конечно, все производит очень странное впечатление.
Мумин Шакиров: Когда звучит тревога, ты спускаешься в бомбоубежище или прячешься в комнате безопасности – мамаде?
Роман Качанов: В доме, где находилась моя предыдущая квартира, было большое бомбоубежище на этаже, а в этой квартире прямо у меня есть комната, оборудованная как бомбоубежище. И в ней даже не прячусь, если принимать вашу терминологию, – я, можно сказать, в ней живу. В ней же находится моя спальня. Ко мне приходят мои дети. Когда сирена срабатывает, то семья соединяется, и они приходят ко мне.
Я всегда воспринимал себя встроенным не в русскую, а все-таки в мировую культуру
Мумин Шакиров: Связываешь ли ты свою жизнь теперь в Израилем? Или это временная остановка?
Роман Качанов: Я никогда это особо не скрывал, что воспринимал и не педалировал этот вопрос, но Израиль всегда для меня был постоянным местом жительства, постоянной остановкой. Израильское гражданство, если по формальным признакам, я получил даже раньше, чем российское.
Мумин Шакиров: Напомню нашим зрителям, что ты не просто уехал из России, но и занял твердую антивоенную позицию. Обратной дороги у тебя нет. В этом контексте ты будешь жить постоянно в Израиле или перемещаться по Европе, как ты это делал последнее время?
Роман Качанов: Так я и в Европе нахожусь по израильским документам. Многие недавние израильтяне, которые наши бывшие соотечественники, чтобы иметь "запасной аэродром", оформили себе кое-какие израильские документы, если имели на это право, но еще не воспринимали страну как страну, и, конечно, когда начался кипеж, они отсюда поуезжали. Я не осуждаю, это решение каждого, тем более что бывшие соотечественники большой пользы для обороноспособности вряд ли могли принести. Но все-таки я чувствую, что я нужен здесь, и если я отъеду, то на неделю или на две по работе.
Мумин Шакиров: Немного странный вопрос. Что в тебе есть еврейского? И как это проявляется? Или проявлялось в России, к примеру?
Роман Качанов: Это, как говорится, лучше видно со стороны. Я себя никак не выделял среди русских, татар, армян, представителей гордых среднеазиатских республик, когда обучался в институте, когда работал в кинематографе. Как, в общем-то, никто из нас особо себя не выделял… Я уже сказал, что ассоциирую себя с Израилем даже в большей степени, чем со странами бывшего СССР. Конечно, я мог родиться в Узбекистане, в Украине, в Белоруссии. И я бы тогда автоматически стал узбеком? Я ничего не имею против узбеков, равно как и против белорусов. Но есть некая константа – это как раз связь с этой землей, с этой страной, потому что она была и до развала СССР, и существует и сейчас.
Израиль больше чем родная страна, он есть в моем сознании, и он – некая постоянная
Мумин Шакиров: Некоторые мигранты при переезде в Израиль, получив паспорт, иначе смотрят на мир: соблюдают Шаббат, ходят в синагогу, иначе читают Тору и переосмысливают как-то свою жизнь. У тебя что-то подобное происходит? Или ты остаешься ментально русским художником, который снимает фильмы в России для своего зрителя?
Роман Качанов: Тут несколько моментов. Я сижу без кипы. И понятно, что традицию я чисто автоматически не впитал. И такое соблюдений традиций необязательно для жителей Израиля. Я всегда воспринимал себя встроенным не в русскую, а все-таки в мировую культуру, и в этом мне помогало наличие у меня еще одной возможности идентифицироваться как израильтянину. И более того, это мне даже помогало, наверное, в некоторых моих произведениях. Потому что, когда я что-то делал, я все-таки соизмерял замах не с российскими или постсоветскими трендами, а все-таки с мировыми. И может быть, это даже немножечко сказалось на качестве и количестве моих произведений. Но это не мне судить. А почему я делал на русском языке... Да лень... Чтобы работать в мире, надо было учить языки. А русский вроде основной язык. И опять же на территории бывшего Советского Союза после победы демократии появились перспективы, которые не предвещали ничего плохого, и, в общем-то, было не зазорно поработать на российской территории. В принципе, я делал для российского зрителя, как мне кажется, довольно много.
Мумин Шакиров: Я просто хочу понять: Израиль для тебя духовно близкая и родная страна или "запасной аэродром"?
Роман Качанов: Израиль больше чем родная страна, он есть в моем сознании, и он – некая постоянная. Он родной, да, он есть, да, он, я надеюсь, будет... Сейчас же хотят уничтожить Израиль. Я думаю, что мы сейчас предпримем определенные усилия, чтобы этого не случилось.
"Ястребы" войны
Мумин Шакиров: Мы с тобой учились во ВГИКе вместе с Федором Бондарчуком, Тиграном Кеосаяном, Иваном Охлобыстиным, Александром Башировым. Двое из них – Охлобыстин и Кеосаян – сегодня "ястребы" пропаганды и войны. Охлобыстин и Бондарчук снимались у тебя в "Даун Хаусе". Федор член политсовета "Единой России", был в первых рядах прокремлевской "Молодой гвардии", вхож в Кремль. Охлобыстин выстроил себе образ православного фашиста. Думал ли ты тогда, сидя с ними на одной лекции, за одной партой, что они станут на стороне тьмы?
Роман Качанов: Когда я учился, развивался, не думал об этом... Тем более что они все по-разному ушли, может быть, не так уж глубоко, в каком-то совсем маргинальном направлении. Я не думал в тот момент, что вообще вся ситуация в Российской Федерации пойдет в маргинальном направлении до такой степени. Если бы я так думал, так я бы там просто не работал. Но сейчас в целом говорить о том, что происходит с людьми там, на территории разворачивающегося нового-старого фашизма, вообще очень проблематично. Потому что я понимаю: сознание у людей там меняется, выходят какие-то отрицательные качества, что мы считаем отрицательным. И, собственно, само это время вытаскивает порочные черты у людей.
Те, которые создают эту питательную среду для искренних "ястребов", для вынужденных быть "ястребами", может быть, без удовольствия, но в силу каких-то обстоятельств... работают на государство
Мумин Шакиров: Охлобыстин мобилизует нацию на убийство людей в промышленных масштабах. Речь же не идет о характеристике в профком. Ты его снимал в том числе в картинах "ДМБ" и "Даун Хаус". Стало ли для тебя это шоком и каким-то переосмыслением своего взгляда на коллегу-вгиковца? Если бы с его подачи, извини меня, не гибли сотни тысяч людей в Украине, я бы не поднимал градус этого вопроса.
Роман Качанов: Ты и не поднимаешь градус вопроса. Дело в том, что ни Иван, ни Тигран меня сильно не удивили тем, что они себя так повели. В этой ситуации они так проявились. Но это не их исключительная черта. А те люди, которые делают чистые интертейменты, не орут:"Гойда!"– они вроде не ставят себя как разжигатели войны. Но, создавая такой благоприятный фон, думаешь, они меньше приносят пользы для режима и вреда для прогрессивного человечества, чем отъявленные негодяи? Более того, негодяи даже полезны для этих серединных молчунов, потому что он всегда может сказать: "Вот Иван – "ястреб". А я же не "ястреб", я тихо что-то... плачу налоги на танки, я же не развлекаю себя, людей, своих зрителей и создаю благоприятный фон, благоприятную среду". Один Иван не может создать благоприятную среду. Среда – это работа десятков, сотен, тысяч, если не миллионов, персонажей. И те, которые создают эту питательную среду для искренних "ястребов", для вынужденных быть "ястребами", может быть, без удовольствия, но в силу каких-то обстоятельств... работают на государство. А без среды они не были бы такими. Поэтому я бы не выделял особо Ивана, Тиграна как пропагандиста (не в том смысле, что я их оправдываю). Они по-разному, но тем не менее работают на одном поле. Я думаю, что это общая тенденция, изменяющая сознание и трансформирующая все внутри Российской Федерации.
Мумин Шакиров: Мы же плотно общались в институте: ты – позже на съемочной площадке, я – в мастерской Таланкина, делали совместные этюды с ребятами. И, казалось, там добро и зло не поменялись местами. Как ты на это реагируешь сегодня?
Роман Качанов: Мы и снимались, мы даже как-то контактировали. Я бы не стал никого называть друзьями. Это их прерогатива – называть или не называть меня своим другом. Но для меня не было большим сюрпризом, если бы, предположим, Иван вдруг проявил какие-то человеческие или общечеловеческие качества. Понятно, что эти люди (если при нынешнем положении вещей их вообще можно считать людьми) – они очень для внутреннего пользования. То, как они живут, как они себя позиционируют, делает их не представляющими никакой ценности для общего мирового искусства, для общего мирового процесса развития. Это мое глубокое мнение, я могу ошибаться. И понятно, что их такое поведение, такая позиция связана еще и с тем, что они, не сильно конвертируемые, что-то собой представляют только на той географической территории, которая называется "Российская Федерация". Это не было для меня сюрпризом. Возьми гипотетическую ситуацию. Предположим, Иван выступил в поддержку Украины, Тигран выступил в поддержку Украины, имярек выступил в поддержку Украины. А что бы они делали по жизни дальше? Тиграна бы выгнали с телевидения, а Иван и так очень плохо коммуницирует, как ни странно, даже в России, потому что он и там-то, по большому счету, никому не нужен. Он же дутая фигура, и то еле-еле надулась. Ни Иван, ни эти люди никогда себя ни с каким мировым искусством не ассоциировали. И ни в каком практическом плане они не представляют никакой ценности, я готов под этим подписаться. Поэтому отчасти у них и выбора нет.
Никого не учили жить во время войны, когда страна, в которой ты жил и с которой ты себя ассоциировал, представляет агрессора
Мумин Шакиров: К слову о конвертируемости художника. Тот же Федя Бондарчук – конвертируемый. Почти все его работы вызывают интерес у публики и критиков. Он мог бы спокойно обойтись без интимных связей с Кремлем, "Единой Россией" и далее по списку. Всегда был востребован как большой профессионал. Так же?
Роман Качанов: Он в "Единую Россию", в Кремль вошел еще до основного угара. Уже какой-то угарчик начал появляться, но все-таки еще были качели. И я не исключаю, что именно Федор туда был приглашен, а не сильно рвался. И опять же, в отличие от персонажа, которого мы с тобой упоминали до того, Федя нигде "Гойда!" не орет. Может быть, в его ситуации это и некий поступок, потому что, я думаю, предложения поучаствовать ему, мягко говоря, поступают. Именно за счет его близости со всей этой тусовкой. Ты развернул некую палитру разных людей, и у них всех разное положение. Конкретно в ситуации с Федей я бы не был столь категоричным. Может быть, стоило бы вернуться к этому разговору, когда войны закончатся, когда виновные понесут наказание. И может быть, стоит это в какой-то момент обсудить с самим Федором. Не в том смысле, что я его выгораживаю, я так думаю.
Мумин Шакиров: Молчание сегодня – это соучастие или единственный выход сохранить свое доброе имя?
Роман Качанов: В большинстве случаев соучастие. В то же время я не берусь их осуждать. То есть я их осуждаю, но... Никого не учили жить во время войны, когда страна, в которой ты жил и с которой ты себя ассоциировал, представляет агрессора. Никто не учился быть революционером, никто не учился быть Сахаровым, быть исключительным. Мы с тобой говорим о творцах как о неких селебрити, но надо понимать, что это такие же люди, как и остальные, а местами, может быть, более уязвимые именно за счет того, что они на виду. Я не берусь их осуждать каждого по отдельности, но сама тенденция, конечно, преступная. И это тоже общее место. Потому что во многих же произведениях, во многих ситуациях осмыслялся германский национал-социализм, итальянский фашизм, советский тоталитарный сталинизм, постсталинизм. И понятно, что самые виноватые – не те, кто орет и рвет на груди тельняшку, самым виноватым потом оказывается молчаливое большинство. И если с откровенными отморозками все понятно, то молчаливое большинство потом разводит ручки и говорит: "А что мы могли поделать?" Те, которые "что могли поделать", только они что-то и могли поделать, потому что это миллионы, миллионы и миллионы людей. А единицы куда-то за собой ведут, но, если нет материала, с чем работать, они никого никуда не приведут. Поэтому молчаливое большинство – это и есть тот самый материал питательный для всяких "-измов". Конечно, молчание и позиция "я-то тут при чем, моя хата с краю, я ничего не знаю" являются питательной средой для фашизма.
Мумин Шакиров: Сколько людей должно погибнуть в этой войне – еще полмиллиона, миллион, пять миллионов, 10 миллионов, чтобы те, кто молчит, из творцов и лидеров общественного мнения, встали и сказали: "Не могу молчать!"? Или эта песня не про них?
Роман Качанов: Эта песня не про этих людей. Я никогда не изучал другую генерацию, скажем, тех, до тридцати. Я, правда, и эту генерацию особо не изучал, но поскольку я сам к ней отношусь и имею много таких знакомых, я понимаю, что большинство этих людей значительную часть жизни прожили еще в Советском Союзе. Они еще отчасти "совки" и Сталина помнят, и ГУЛАГ. По фигу, сколько там будет людей. У них всех соседей по лестничной клетке вырежут, будут вести в газовые камеры за то, что они евреи, армяне, неправильно думают или левши, например, а все будут сидеть и спокойно не замечать. Собственно, то же, что и сейчас. Это огромная трагедия, это огромная беда, но это не лечится... Если ты живешь на лестничной клетке, а с тобой еще живет десять семей, из них Путин девять может вырезать. Но если он не тронет конкретно ту семью, которая десятая, или семью того или иного персонажа, которого мы сейчас вспоминаем, то все сделают вид, что ничего не заметили. Это безнадежно.
Правда и вымысел в фильмах и в жизни
Мумин Шакиров: Как бы ты сейчас снял фильм "ДМБ"? Кто из твоих героев – солдат-срочников – пошел бы воевать в Украину?
Роман Качанов: Зрительское восприятие кино или какого-то литературного, кинематографического произведения как жизни, что эти люди ходят сами, ходят воевать в Украину, писают, женятся, разводятся и умирают, – это большой, конечно, косвенный комплимент для автора, для меня, но никто бы из них никуда не пошел. Это художественное произведение. Более того, не я считаю это художественным произведением, это время доказало. И, более того, мы можем закольцевать весь этот разговор... Это мне надо было попасть в 29 лет здесь, в Израиле, в армию, чтобы понять очень простые вещи. Во-первых, что армия является частью жизни. Во-вторых, взглянуть на это все глазами взрослого человека, причем еще здесь, в пустыне, рядом с Газой, чтобы появился фильм "ДМБ". Потом включились люди, появились актеры, я позвал оператора Ивана помогать расписывать, художника. Это полностью художественное произведение, полностью мой вымысел. С таким же успехом можно рассуждать, пошли бы герои "ДМБ" сейчас топтать сапогом агрессора (я, естественно, с иронией это говорю) землю Газы. И они находятся на своем месте, в своем времени, в своей стабильности. Никто бы никуда не пошел.
Многих людей, которые связали себя с Российской Федерацией, заставляют вести себя по-проститутски, но некоторые это делают с удовольствием
Мумин Шакиров: Будут кульбиты и сальто, если сменится власть? Или эти персонажи, которых мы упомянули, останутся со своим мировоззрением?
Роман Качанов: Мне хотелось бы, чтобы были кульбиты и сальто, для этого власть должна смениться, а вектор – перемениться на 180 градусов. При нынешнем положении вещей это все из области ненаучной фантастики... Сто процентов они будут, и сто процентов у всех будет отмазка: я ошибался, меня обманули, меня запугали. Дай бог, чтобы этот вектор сменился. Они могут стоять только на этой территории, только в этом компосте. И конечно, они вместе с этим компостом начнут каяться.
Мумин Шакиров: В картине "Мефисто" Иштвана Сабо главный герой продал душу не дьяволу, а нацистам. Честолюбивый актер в исполнении Клауса Мария Брандауэра завел дружбу с Германом Герингом и очень пожалел об этом. Кого ты видишь идеальным "Мефисто" из картотеки наших творческих деятелей, вхожих или обслуживающих Кремль?
Роман Качанов: Тут есть какие-то очевидные люди, которые отчасти были произнесены, отчасти нет. Но тут очень коллективная история. Советское кино, вырвавшись из советского кино, ушло... Что значит советское кино? Прежде всего это тотальная ложь, когда какие-то фиги в кармане показываются в лучшем случае. Но в любом случае люди думают одно, делают другое. И самое главное всего этого – экономическая основа, что деньги распределяются через некие государственные... лизание ж… у государства: кто лучше отлизнул, тот получил больше бюджета. Ничего более конкретного, чем бабло, к сожалению, цивилизация еще не придумала. Оно несовершенно. Я имею в виду, трактовка всего через деньги. И под этот коллективный образ "Мефисто" можно записать даже не девять человек из десяти, а 99 из 100. Потому что если к Мефисто все-таки тянулась сама власть, то там все бегают традиционно и сами думают, как бы залезть куда без мыла. И это не считается чем-то позорным. Я могу так говорить, потому что я этого не делал. Я, может быть, там один такой и был. Может быть, большего количества просто не выдержал бы, что называется, материал. Поэтому такие активные Мефисто – это собирательный образ, и не только кинематографистов, каких-то людей, которые что-то пытаются предпринять за бюджетные деньги. И таких очень много. Это имеет отношение не только к искусству. Плюс партия, плюс все эти фрики, которые захватили Кремль... Дело не в том, что они географически захватили Кремль, а в том, что они захватили действительно финансовые потоки. Без них там действительно хрен чего сделаешь, я имею в виду что-то большое. Поэтому многих людей, которые связали себя с Российской Федерацией, заставляют вести себя по-проститутски, но некоторые это делают с удовольствием.
Мумин Шакиров: Кто тебя в этой истории разочаровал своим молчанием или приспособленчеством к обстоятельствам, а кто, может быть, приятно удивил?
Если я буду снимать на английском языке, я все равно буду делать свое кино
Роман Качанов: К сожалению, большинство меня не удивило… Я не имею в виду конкретно наших однокурсников, им до восьмидесяти уже ближе, чем до тридцати. Но что все сообщество, включая очень молодых людей, у которых вся жизнь впереди, которые в любом случае будут жить без Путина, их навязчивое желание праздновать, казаться веселыми, делать вид, что у них все в порядке (а это есть, я за это ручаюсь), – меня, конечно, сильно удивило. Я имею в виду совсем молодых актеров. И они дальше важнее для культуры, чем какие-то громкие имена, которые мы бы сейчас ни называли. Михалков, Бондарчук, Кеосаян, Охлобыстин – в любом случае они уже пенсионеры. Некоторые уже в прямом смысле слова, а некоторые очень близки. Уже очень сложно не выражаться... Можете прогуглить мой фильм "Марш утренней зари", предположим, где я сознательно взял только молодых и очень молодых людей как актеров. Для меня было сюрпризом молчание многих людей, которые идентифицировали себя с украинской общностью. Или даже не их молчание, а активные действия. Многие люди, которые вербально, сознательно говорили, что "мы, в принципе, борцы с режимом". Понятно, грубо говоря, когда это было неопасно, они были борцами с режимом. Но когда сейчас возникла вся эта фашистская ситуация, они вдруг перестали быть борцами с режимом. Это тоже несколько surprise. В то же время такие моменты расставляют точки над "i", сразу все становится понятно. Если не обманывать себя и не обманывать благодарных зрителей, то, в принципе, все понятно. "Там фашизм! Мы должны встать..." Они очень плохо играют. Помимо того, что они поддерживают своей очень хреновой игрой общий тренд на общее сумасшествие, они еще и очень плохо играют, я тебе могу сказать как режиссер. Эти наши товарищи, которые нам совсем не товарищи, с таким же успехом могли выйти и начать кричать: "Оставьте нас у корыта! Мы согласны хлебать эти помои, только не выгоняйте нас". Очень плохо играют. Стыдно.
Мумин Шакиров: Насколько сложно внедриться в киноиндустрию Израиля, которая сегодня выпускает фильмы и сериалы мирового уровня?
Роман Качанов: Вообще не сложно. Мне это всю жизнь упрощало. 31 год я идентифицирую себя как израильтянин. А то, что я идентифицировал себя гражданином мира, – это, я думаю, со всеми происходит в подростковом возрасте. Другое дело, что у меня потом была возможность не менять этого ощущения. Это особенно было почетно в Советском Союзе, когда вообще не было возможности выехать, и для того, чтобы чувствовать себя гражданином мира, нужно было вникать в запрещенную музыку, в запрещенные книжки. Я вообще не чувствую и никогда не чувствовал какой-то необходимости что-то внутри себя перестраивать. Если я буду снимать на английском языке, я все равно буду делать свое кино (а я даже кое-что иногда немножечко снимал, на испанском я сейчас снял и на украинском).
Мумин Шакиров: Если творческий человек хочет снимать кино в России, то он, к примеру, идет со своими идеями в студию "Мосфильм", на телевидение или к известным продюсерам. Как в Израиле это происходит? Куда бы ты пошел?
Роман Качанов: Я, честно говоря, и в России особо не ходил – как-то ко мне приходили. Что значит – ко мне приходили? Если правильно выстраиваются целеполагание, ощущение себя, то я думаю, что я найду общий язык с любыми продюсерами. Просто в вопрос закладывалось некое униженное положение: ты идешь к продюсерам и что-то просишь. Нет, надо, чтобы это было взаимное сотрудничество. Во всяком случае, я так всю жизнь живу. И в России я так всегда жил и никуда я особо не ходил. Может быть, это чисто моя особенность. Дело в том, что я довольно рано стал довольно известным режиссером. И вообще, я снимать-то начал в 23 года. Кстати, первый фильм у меня вообще был снят еще в Советском Союзе, в 91-м году. Что значит – известным режиссером? Я на телевидении часто появлялся? Нет, мои фильмы стали известными. И, в принципе, я как-то всегда был сам по себе. Все люди, которые меня хоть мало-мальски знают, подтвердят. Некоторые считают это моим достоинством, некоторые считают моим недостатком, подавляющее большинство, ясное дело, вообще об этом не думают.
Общее между войной в Украине и в Израиле
Мумин Шакиров: Война в Украине коснулась нас косвенно, вынудила покинуть Россию. А война в Израиле – это то, что ты видишь своими глазами. Эти события рождают сюжеты для фильмов? Или чешутся руки сделать что-то? Или это пока не твоя тема?
Роман Качанов: Война в Украине не была чужой лично мне, я думаю, и тебе, и многим людям. Потому что все-таки я, как минимум как художник, должен пропускать через себя эту боль. И эмпатия – это одна из частей моей профессии и моей жизни.
Мумин Шакиров: Я не произносил слова "чужая", я сказал, что она коснулась нас косвенно. На нас с тобой не падают и не падали российские бомбы. В Израиле иная ситуация.
Это не только война в Украине и не только война в Израиле, а это мировой конфликт между добром и злом, между светом и темнотой
Роман Качанов: Более того, я воспринял войну в Украине как свою вину, свою боль и так далее, потому что я все-таки имел возможность влиять на сознание людей, говорящих на русском языке. Но я в то же время видел большое число беженцев, я общался с большим числом украинских граждан, когда покинул Российскую Федерацию. Я это ощутил на себе, чувства многих украинцев. Более того, когда здесь все началось, мне писали и звонили в основном украинские товарищи и спрашивали: "Может быть, тебе нужна какая-нибудь помощь? Может быть, чего-то еще?" Отсутствие эмпатии и понимания, что происходит в Российской Федерации... Не то что мне из Российской Федерации никто не звонил, но это были единичные случаи. Но все мои знакомые украинцы мне так или иначе написали и поинтересовались моей судьбой здесь, под бомбами. Конечно, это еще больше сроднило со всей украинской историей. Плюс еще понимание того, что это не только война в Украине и не только война в Израиле, а это мировой конфликт между добром и злом, между светом и темнотой, оно только подтвердилось. Потому что корни одни и те же. Мы с тобой учились в одном институте, и все эти аятоллы, шейхи и российские кагэбэшники тоже учились в одном институте. Поэтому корни одни и те же.
Мумин Шакиров: И все-таки война в Израиле рождает какие-то сюжеты или пока это надо переварить?
Роман Качанов: Безусловно, порождает. Более того, с началом трагедии в Украине уже я уже стал понимать, что сюжеты, которые были привлекательными, истории – то, что могло цеплять меня и зрителей, – уже стали принципиально другими во всем срезе, скажем так, европейского или азиатского кино. А сейчас и израильские, и украинские события, и всякие оценки этих событий меняют не только мое сознание. Они полностью меняют мир и полностью меняют искусство как часть этого мира и как часть культуры всего мира. Глобус не такой большой, и история у него плюс-минус общая, как и культура. Это будет совершенно другая история. Но некоторые вещи сейчас просто делать смешно в плохом смысле этого слова. А некоторые смешные вещи, которые должны быть смешными, не будут смешными. Некоторые вещи, которые должны зацепить, не будут цеплять. То есть меняются полностью темы, подходы, взгляды на количество эмоций, на число сюжетов, на их содержание. Тут даже не вопрос в том, чтобы найти эти сюжеты – они сами находят тебя. Тут вопрос, что надо делать совершенно что-то новое, то, что не совсем или совсем не похоже на то, что было до начала этих войн.
Мумин Шакиров: Почему так сложно российским режиссерам, даже самым талантливым, стать частью как минимум европейского мейнстрима, не говоря об американской индустрии? Почему сложно конвертироваться в западное кино?
Роман Качанов: У всех очень здорово заморочена голова и засорены мозги всеми вскриками: "Великая русская культура! Великая московская культура! Великая культура в пределах Бульварного кольца!" Людям сложно стать частью чего-то, если они не воспринимают себя внутри этого потока. Хорошо, так учили. Это очень понятно.
Мумин Шакиров: Я об этом спрашиваю потому, что ты сейчас невозвращенец, поэтому придется искать проекты за пределами России, может быть, в Израиле, может быть, в Европе, может быть, на Востоке.
Роман Качанов: Я знаю, что некоторые мои фильмы смотрели и западные, и восточные зрители. Кино еще очень сильно зависит от технических вещей: от продвижения, качества перевода, от бюджетов, которые есть на продвижение. Но я никогда не разделял, что я для российских зрителей буду снимать плохо, а если когда-нибудь приеду в Лондон, в Лос-Анджелес, буду снимать хорошо для какого-то отдельного американского зрителя. Это хрень собачья! Ты или делаешь хорошо, как можешь, или все равно делаешь как можешь, только уже не очень хорошо. Я все-таки старался выкладываться полностью вне зависимости от адресата, и уже остальные вопросы не ко мне, а к ним.
