- Как работу общественных наблюдательных комиссий в России превращают в имитацию правозащиты, и кто от этого выиграет.
- Замедление Твиттера, налоги для блогеров и цифровой суверенитет. Чего еще ожидать пользователям рунета?
НЕУДОБНЫЕ НАБЛЮДАТЕЛИ
Общественная наблюдательная комиссия Москвы по защите прав человека в местах принудительного содержания может лишиться одной из своих активных участниц – Марины Литвинович. За ее исключение из состава комиссии проголосовало большинство членов Московской ОНК.
Первые Общественные наблюдательные комиссии появились в России в 2009 году, вскоре после вступления в силу закона об общественном контроле. По идее, ОНК – это объединения энтузиастов, которые наблюдают за тем, что происходит в местах принудительного содержания, и защищают права заключенных. Но в последние годы в составы ОНК по всей стране попадает все меньше правозащитников. А тех, кто все-таки проходит отбор, как выясняется, могут легко убрать из комиссии. Именно такой сценарий сейчас развивается вокруг участия в ОНК Москвы Марины Литвинович.
В последние годы в составы ОНК по всей стране попадает все меньше правозащитников
В студии Радио Свобода – сопредседатель Московской Хельсинкской группы Валерий Борщев, один из авторов закона об общественном контроле, благодаря которому в России появились Общественные наблюдательные комиссии.
Валерий Васильевич, что изменилось за эти 12 лет, когда существуют ОНК? Действительно ли сейчас пытаются нивелировать всю эту идею?
Видеоверсия программы
Валерий Борщев: История закона об общественном контроле была непростая. Я впервые познакомился с этой системой в Англии. Там при каждой тюрьме существует Совет визитеров. Это человек пять-девять, которые находятся в тюрьме, у них есть ключи, они свободно заходят в любой отсек. Меня это поразило. Я вернулся в Москву, созвали рабочую группу. У нас были очень сильные члены группы – Сергей Пашин, Валера Абрамкин, Андрей Бабушкин и другие. Мы подготовили закон, и Дума приняла его конституционным большинством. Но правительство заблокировало его через Совет Федерации. Созвали согласительную группу (от Совета Федерации был Собянин, от Думы – я) и пришли к соглашению. По моему закону наблюдатели имели федеральный статус, то есть они могли зайти в любую тюрьму или колонию страны. Но в итоге этих переговоров все завязали только на регионах. Мы долго-долго пробивали – и слава богу, в 2008 году закон приняли. В первых созывах действительно было преимущество правозащитников. Вот было знаменитое "дело Магнитского".
Марьяна Торочешникова: Вы как раз тогда возглавляли первую Московскую наблюдательную комиссию.
Валерий Борщев: Да. Мы выдали заключение комиссии в интернет, послали в прокуратуру, президенту – всем. И молчание. Потом я спрашиваю замгенпрокурора: "Когда вы нам ответите?" – "Скоро ответим". И действительно, они вынуждены были провести расследование. Было следствие, мы там давали показания. Это в конце они все свели к двум врачам, а на самом деле в материалах следствия записаны все ужасы, все зверства, которые творили с Магнитским. Вот это их и напугало: если будут независимые наблюдатели, то нет никаких препон для расследования. Первый созыв прошел, второй созыв – мы сохранили большинство, в третий они уже стали проводить "своих". Но даже тогда там было много правозащитников.
А вот на четвертый срок я уже не мог попасть в Москву, поэтому пошел в областную комиссию, и тут они уже провели жесткий отбор. По моему закону членов Общественных наблюдательных комиссий должен был утверждать уполномоченный по правам человека: он знает правозащитников, он в курсе дела. А Сурков решил передать это своему детищу – Общественной палате. Это ни к селу ни к городу, Общественная палата абсолютно далека от правозащитников.
Марьяна Торочешникова: Ее считают симулякром.
Валерий Борщев: Мы договорились с Советом по правам человека при президенте: "Давайте вынесем поправку". И будут три действующих лица – это Общественная палата – треть, уполномоченный по правам человека – треть, СПЧ – треть. Но Общественную палату это не вдохновило, она это проигнорировала, и настолько, что меня, например, не включили в Московскую комиссию, хотя я подавал заявление. И вот пошло это вычищение. Они, например, ввели пункт (в законе этого нет), чтобы была рекомендация региональной Общественной палаты. Это значит, что региональная Общественная палата согласовывает людей с УФСИН, со ФСИН и производит фильтрацию.
Марьяна Торочешникова: А ФСИН, конечно, больше нравится, когда там только "свои", "удобные" люди.
Общественная палата работает не просто на имитацию, а практически на уничтожение общественного контроля
Валерий Борщев: Конечно! И в прошлый созыв, когда туда не включили Лену Масюк и Любу Волкову, они подали в суд. Они его, конечно, проиграли, но там выяснились такие махинации, а члены Общественной палаты были не в курсе дела. Например, в Твери появился председатель комиссии Владимир Паламарчук, бывший надзирающий прокурор. Туда в колонию перевели Александра Шестуна. Мы часто ходили к нему. Он объявил голодовку. У него было очень плохо со здоровьем. Как-то позвонили Паламарчуку и сказали: "Мы хотели бы, чтобы вы его посетили". Он ответил: "Мне начихать на ваши "хотелки". Это записали на диктофон. Потом он все-таки пошел. А ему там стали говорить, что они спят в пуховиках, в камерах холодно. Он отвечает: "Я не могу измерить температуру". Стали говорить, что их пытают электрошокером, отсутствует журнал обращений и жалоб. Он не обратил на все это никакого внимания. Это даже не имитация, а противодействие общественному контролю! Общественная палата продемонстрировала полную несостоятельность в формировании Общественных наблюдательных комиссий и в руководстве ими. Когда они набросились на Литвинович, это был закономерный итог такой деятельности и того, что этим руководит Общественная палата.
Марьяна Торочешникова: Все-таки остается небольшой шанс, что Марину Литвинович не исключат. Другой вопрос: разве могут члены наблюдательной комиссии голосованием исключить человека из комиссии за интервью? И что это за претензия о "разглашении данных следствия", если у самого следствия никаких претензий к Литвинович не было? Насколько я понимаю, никакую подписку о неразглашении она не давала.
Валерий Борщев: В закон действительно внесли поправку (туда внесли много ухудшающих поправок) о том, что член ОНК не может разглашать данные следствия. К нам часто обращаются заключенные и что-то рассказывают. Понятно, что какие-то тайны следствия действительно должны быть тайной, но то, что отметила Литвинович, касается только прав человека, поэтому следователь и не высказал никаких претензий. А в ОНК Москвы решили идти впереди паровоза. Это очень тревожный симптом. Конечно, я рад, что так много людей выступило в защиту Литвинович. Может быть, это подействует. Но в целом, конечно, Общественная палата работает не просто на имитацию, а практически на уничтожение общественного контроля.
Марьяна Торочешникова: Кто от этого выиграет? Вероятно, Федеральная служба исполнения наказаний, которая будет жить спокойнее.
Валерий Борщев: Не совсем. Мы часто встречаемся, например, с первым заместителем директора ФСИН Рудым. Он всегда говорит: "Нам очень нужны наблюдатели, очень нужна информация". Например, Ангарск...
Марьяна Торочешникова: Это колония, где был бунт.
Валерий Борщев: Мы принесли ему эту информацию, постоянно приводили доводы, убеждали. Он слушал. И в итоге мы добились, что туда поехали проверяющие, и сотрудники там отстранены. То есть, в принципе, руководство Федеральной службы заинтересовано, во всяком случае, Рудый так говорит. Но на местах, естественно, все это стараются гнобить, потому что прекрасно понимают, что их ждет, когда вскроются пытки.
Марьяна Торочешникова: А заключенные поверили в наблюдателей, в наблюдательные комиссии?
Валерий Борщев: Конечно. Приходя, мы опрашиваем заключенных, и они говорят о своих проблемах. Но в Москве все-таки ситуация получше. Мы добились того, что пытки стали редким явлением. А в других регионах, как, скажем, в Тверской области, это норма.
Марьяна Торочешникова: А как это выглядит сейчас? Члены Общественной наблюдательной комиссии в регионе могут без предупреждения зайти в любую колонию?
Валерий Борщев: Конечно: в любую колонию, в любой отдел полиции без предупреждения. Никакого согласования, никакого специального разрешения не надо.
Марьяна Торочешникова: Были случаи, когда не пускали?
Валерий Борщев: Нет. Но иногда объявляли позицию "Крепость", когда закрывали отдел полиции, якобы туда никого не пускали – ни адвокатов, ни членов ОНК, хотя сами сотрудники входили, что есть нарушение режима "Крепость". Вот в связи с событиями протестного движения 23-го и 31 января такие случаи были.
Марьяна Торочешникова: Ева Меркачева, член Общественной наблюдательной комиссии Москвы, рассказывала у меня в эфире о том, что довольно сложная ситуация была во время пандемии, когда все сидели на карантине, соответственно, невозможно было попасть ни в колонию, ни в следственный изолятор.
Валерий Борщев: Совершенно верно. Их теперь не пускают в камеры. Это очень серьезная потеря, потому что вызывать заключенного – это не лучший вариант. Это очень осложнило работу комиссий. Но я все равно оптимист, потому что, несмотря на все их происки, в ОНК Москвы семь человек правозащитного направления. Там только трое – известные мне правозащитники: Ева Меркачева, Люба Волкова и Марина Литвинович. А остальные четверо пришли как обычные наблюдатели, но загорелись идеей общественного контроля и встали на правозащитные позиции. То же самое происходит и в других городах, но далеко не во всех. Но все равно этот закон – угроза для тех, кто нарушает права человека, занимается пытками, давит на заключенных.
Марьяна Торочешникова: Соответственно, они будут прилагать все усилия для того, чтобы его нивелировать.
Валерий Борщев: Конечно. Поэтому наша задача сейчас – добиться того, чтобы убрать Общественную палату, лишить ее права формировать ОНК, а передать это право, по крайней мере, уполномоченному по правам человека.
Марьяна Торочешникова: А обычным людям должно быть до этого дело?
Валерий Борщев: Сознание народа меняется. В 90-е годы мы с Валерой Абрамкиным ходили – и в "Бутырке" сплошь и рядом были "пресс-хаты", а мы добивались их упразднения. Но реакция общества была более равнодушная, хотя в Думе приняли закон конституционным большинством. Я даже помню, как там выступали бывшие гэкачеписты, которые требовали, чтобы закон приняли. Они-то посидели в "Лефортово", узнали, что это такое. Сейчас, конечно, больше внимания к посадкам. А протестные акции 23-го и 31-го усилили интерес. 90 уголовных дел завели – это огромное число! Они же хватали произвольно. А условия, в которых содержались люди, были дикие, взять то же Сахарово. Людей держали в автозаках, морозили. Но сейчас общество все больше и больше начинает интересоваться ситуацией в тюрьмах. Люди понимают, что это может коснуться очень и очень многих, даже абсолютно невиновных.
Марьяна Торочешникова: Валерий Васильевич, с вашей точки зрения, кто сейчас должен вмешаться, чье слово должно быть решающим для того, чтобы, во-первых, Литвинович оставили в покое и в ОНК, а во-вторых, все-таки перестали давить на независимых членов наблюдательных комиссий?
Валерий Борщев: Пока не изменят законы и не лишат Общественную палату монополии на право формирования Общественных наблюдательных комиссий, бороться с этим злом невозможно.
Марьяна Торочешникова: Кто может принять такое решение?
Валерий Борщев: Только Госдума. Поэтому и надо, чтобы шли на выборы.
НОВАЯ БИТВА РОСКОМНАДЗОРА
На этой неделе в Государственной Думе в очередной раз озадачились "цифровым суверенитетом" – теперь в части борьбы против так называемой цензуры российских средств массовой информации в зарубежных соцсетях. А Роскомнадзор за нарушение российских законов объявил войну Twitter и решил с 10 марта его замедлять. Это замедление удивительным образом совпало с падением десятка правительственных сайтов, включая сайт президента и самого Роскомнадзора.
У нас в студии – член штаба незарегистрированной "Пиратской партии", преподаватель и член ученого совета "Свободного университета" Александр Исавнин.
Александр, что происходит? Что за новый "крестовый поход" Роскомнадзора?
Сначала были блокировки "вредной для детей информации", потом – "террористов", потом – еще и еще
Александр Исавнин: Это не новый "крестовый поход", они начали его в 2010 году "защитой детей", которая фактически вылилась в блокировку Telegram и массовый побочный эффект с блокировкой большого количества ресурсов, провайдеров. Просто это оказалось неэффективно. И вот с 2010 года законодательство развивается. Сначала были блокировки "вредной для детей информации", потом – "террористов", потом – еще и еще. Теперь у нас есть десять ведомств, которые могут принимать решения о незаконности информации. А для того чтобы контролировать, куда же "ходят" пользователи, были усилены законы про СОРМ, принят "пакет Яровой". Это все не работало. Обычные люди стали получать все больше информации через интернет, а не через официальные СМИ. Поэтому был придуман закон о суверенном интернете: чтобы еще сильнее контролировать ту информацию, которая доступна жителям России.
Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что сейчас власти больше зависят от социальных сетей, от интернета, чем интернет от них?
Александр Исавнин: Конечно. Интернет задумывался в свое время как независящий от официальных инфраструктур, поэтому в глобальном интернете нет единого центра управления, нет никого, кто командует. А вот в рамках суверенного интернета в России ввели Центр мониторинга и управления сетью связи общего пользования. И начало его работы как раз было ознаменовано тем, что централизовано вместе с Twitter и сломались основные государственные сайты: потому что в большом интернете нет единой точки отказа, а Российская Федерация ее внедрила. Соответственно, в ближайшее время нас ждут феерические сюрпризы.
Марьяна Торочешникова: А как идея суверенного Рунета соотносится с конституционными идеями, в частности, с правом граждан на свободу информации, с запретом цензуры?
Александр Исавнин: Она связана ровно в обратную сторону. Если вы вспомните, как эти законы принимались два года назад, то тогда как раз шла речь о защите России от угрозы отключений извне, атак извне. Но когда запустили оборудование противостояния, технические средства противодействия угрозам, которые замедляют Twitter… Если посмотреть техническую документацию, они располагаются ближе не к границам России, откуда могут происходить угрозы, а максимально близко к пользователям. И вместо того, чтобы защищать пользователей от внешних угроз, проверять все, что приходит к ним, они внимательно смотрят, куда обращается пользователь. В данном случае это Twitter. И неудачная настройка этих средств привела к тому, что обращения российских пользователей к любым ресурсам, содержащим t.co, приводила к их замедлению.
Естественно, это фактически нарушение конституционных прав. У нас есть 29-я статья Конституции, где говорится о том, что доступ к иным сообщениям электросвязи возможен только по решению суда и только в соответствии с правилами проведения оперативно-розыскных мероприятий. Но в данном случае за счет разговоров о безопасности и внедрения федеральных законов под соусом защиты российских пользователей их пытаются ограничить в том, какую информацию могут получать в интернете.
Дело в том, что все законодательство Российской Федерации, которое сейчас касается блокировок или замедления Twitter, в основном написано техническим языком. Это техническое регулирование. А основное регулирование происходит при помощи приказов министерства, инструкций Роскомнадзора и всего остального. И обычные люди этого не видят. Это техническая документация, которая редко выходит на публику. Соответственно, реагировать на это классические правозащитники могут, только когда уже проявляется нарушение прав. И понятно, что когда первые законы только начинали приниматься, об этом говорили довольно маргинализованные правозащитники, а российские IT-компании на это вообще не реагировали, смеялись. А сейчас им становится не до смеха.
Марьяна Торочешникова: А есть ли действительно что-то такое, от чего государство нас всех, как пользователей интернета, должно защищать?
Александр Исавнин: Никаких специальных, отдельных угроз, связанных с интернетом, не возникает. Это самые обычные угрозы, которые встречаются нам и в обычной жизни. Некоторые из них просто в интернете встречаются чаще. И основная часть защиты должна происходить не в интернете, а в реальной жизни. Если есть торговец наркотиками, его надо находить живьем. Если есть кто-то, кто производит и публикует изображения с сексуальной эксплуатацией детей, его надо находить живьем. Наше же государство в этом смысле заняло позицию: давайте мы заблокируем, сделаем вид, что ничего не происходит. Это позиция страуса: если мы что-то не видим, то этого не происходит. Но что блокировки, что средства противодействия угрозам не ликвидируют ту реальную угрозу, которая существует в реальном мире. Они просто маскируют это и, понятно, используются для того, чтобы контролировать ту информацию, которая доступна пользователям.
Марьяна Торочешникова: Очень часто российские власти и разные депутаты говорят, что интернет угрожает российской государственности, основам целостности государства.
Александр Исавнин: Они говорят кучу разных вещей. Им просто надо, даже уже для внутренней пропаганды, оправдать то, что они делают. Обычный пользователь видит, что у него не грузятся картинки в Twitter, или он не может что-то посмотреть, или не может послать сообщение бабушке с использованием приложения Telegram. И это должно как-то объясняться. Соответственно, идет классическая пропагандистская война советских времен. В советское время глушили передатчики Радио Свобода, которые вещали из Европы на территорию СССР. Это попытка сделать что-то подобное и при этом объяснить всем, что это "глушение" идет в их интересах.
Марьяна Торочешникова: А как идеи цифровой экономики, открытости и продвижения 5G (которое в России, наверное, еще нескоро наступит) соотносятся с идеями от всего закрыться, спрятаться и сделать свой маленький, уютный Рунет?
Александр Исавнин: Технологически идеи блокировки, слежения, СОРМа противоречат технологическим идеям 5G, которые доставляют сервисы максимально близко к пользователю, максимально сокращают задержки и все остальное. Анализ угроз и блокировка замедляют доступ пользователей просто за счет того, что нужно проанализировать передаваемую информацию. Необходимость в соответствии с федеральными законами проводить оперативно-розыскные мероприятия вынуждает операторов централизировать трафик в областных центрах, вместо того чтобы осуществлять его передачу непосредственно на месте. Технологически у нас с 5G будет однозначная проблема. Открытость экономики, цифровизация и все остальное – это все умерло много лет назад.
Марьяна Торочешникова: Но они же об этом говорят.
Александр Исавнин: Про это продолжают говорить, на это продолжают выделять какие-то деньги, но доступная пользователям информация все сокращается и сокращается. Много лет назад, наверное, еще при президенте Медведеве было Открытое правительство с ныне находящимся в не столь удаленных местах Абызовым, где как раз было движение к открытым данным, доступность информации о госзакупках и все остальное.
Марьяна Торочешникова: А сейчас все, наоборот, закрывают и закрывают.
Александр Исавнин: Скорее не просто закрывают, а добавляются какие-то федеральные законы, закупки у единого поставщика или какие-то случаи могут быть закрыты, например, для военных. У нас треть бюджета внезапно оказывается секретной. Вроде как интерфейс Zakupki.gov.ru есть, но в то же время закупок мы не видим. Это некое двоемыслие: мы говорим одно, а делаем другое. Я думаю, все больше и больше людей начинают это замечать.
Марьяна Торочешникова: Может быть, это слабый аргумент в защиту идей чиновников, которые пытаются вести охранительную политику, но вы посмотрите, что творится в интернете и соцсетях! Facebook в феврале в Австралии вообще стал блокировать информацию местных СМИ, потому что не захотел платить им какие-то деньги. Трампа выгнали из Twitter, заблокировали. Что себе позволяют владельцы соцсетей? Надо их как-то приструнить.
Александр Исавнин: В Австралии, видно, есть какие-то парламентарии, очень похожие на наших, и они там принимают совершенно сумасшедшие, дурацкие законы, на которые компании вынуждены так реагировать.
Марьяна Торочешникова: Если я правильно понимаю, в Австралии собираются принять (или уже приняли) законодательство, которое обязывает Google и Facebook отчислять какие-то деньги в адрес австралийских СМИ за то, что Facebook и Google используют какой-то их контент.
Открытость экономики, цифровизация и все остальное – это все умерло много лет назад
Александр Исавнин: Этот закон был принят и сформулирован довольно специфично. До этого там приняли закон, очень похожий на наши законы про СОРМ, чисто советско-эфэсбэшные, про взаимодействие операторов со спецслужбами. Но Австралия – все-таки более-менее демократичная страна, там, как я понял, применение этого закона пока не возникло. Правозащитные организации и нормальные депутаты там работают над его отменой. Соответственно, закон про новости – Facebook отреагировал таким образом. У нас про новости тоже есть свой закон – это закон о новостных агрегаторах, о том, что большие компании, которые собирают новости, могут собирать их только из официально зарегистрированных СМИ, а не из блогов типа Навального. Наши компании "съели" это молча. Я не припоминаю, чтобы компания "Яндекс" сказала, что она недовольна.
Марьяна Торочешникова: А Google?
Александр Исавнин: Вот про Google в России я не очень знаю. Кстати, в Австралии Google пытается как-то договариваться, потому что у него есть печальный опыт работы с Францией. Там тоже требовали долю рекламных доходов для СМИ, которые появляются в выдаче Google. Google прогнулся во Франции, он вынужден прогибаться и в Австралии.
Марьяна Торочешникова: А кто в ком больше заинтересован – Google в этих СМИ или эти СМИ в Google?
Александр Исавнин: Facebook в этих СМИ однозначно не заинтересован, и он показал замечательную фигу. А Google, видимо, заинтересован, и он готов делиться доходами. Это отдельный и интересный разговор о том, как от медиа рекламные доходы сместились к интернет-компаниям. Экосистема пытается себя сбалансировать естественным образом. А иногда государство подходит и подталкивает принятием дурацких законов. И там, где нынешние механизмы работают, этот баланс происходит. Во Франции Google как-то сбалансировался, и французские компании вроде довольны, и вроде доволен Google.
Но именно из-за такого регулирования в Германии, во Франции, вообще в Европе нет интернет-гигантов. В России они сумели возникнуть до 2010 года – "Яндекс", "ВКонтакте", "Рамблер" – большие агломерации, которые существуют и сейчас. Но они все возникали до начала интереса государства к нашему связному законодательству. В Европе оно всегда было, там просто не возникло таких компаний, они ушли в какие-то другие стороны. Там, где работают рыночные механизмы, это сбалансируется. Там, где государство не способствует развитию IT-компаний, IT-инфраструктуры, это не развивается. Вот замечательный пример того, как это работает.
Марьяна Торочешникова: А как отражается на пользователях противостояние государства и больших "айтишных" корпораций, желание кругом наставить границ, ввести налог на блогеров в YouTube, вероятно, по аналогии с тем австралийским законом?
Александр Исавнин: Иногда механизмы из реальной жизни, переносимые в интернет, срабатывают. Например, все крупные американские, западные корпорации спокойно платят НДС в России, потому что такие механизмы существуют везде. С другой стороны, российская Налоговая инспекция предоставила достаточно удобный интерфейс для того, чтобы их реализовывать. Вот такое редкое регулирование, которое в России, наверное, более-менее похоже на западное и удачно срабатывает. Понятно, что интернет действительно размыл границы. Во многих случаях непонятно, где что находится. Естественно, правоохранители от этого испытывают большие проблемы, но в случае с российскими правоохранителями, не подписывающими какие-то международные конвенции, посвященные как раз взаимодействию правоохранительных органов, у них начинаются проблемы. Европа внутри себя сама довольно неплохо взаимодействует. Интернет действительно серьезно изменил наш мир. Мы все оказались существенно ближе друг к другу.
Марьяна Торочешникова: И довольно зависимы от него.
Александр Исавнин: И наши права существенно лучше реализуются с помощью интернета. Мы можем реализовывать свои гражданские права или получать государственные услуги в интернете существенно более простым образом. Но интернет позволяет и нарушать эти права также существенно проще. Например, сейчас в России активно продвигают интернет-голосование: в Москве есть своя система, ЦИК разрабатывает федеральную систему. Я считаю, что в Москве не реализуется тайна голосования, потому что какие-то моменты были упущены. Поэтому если вы электронно голосуете в Москве, вы можете быть уверенным, что госпоже Сергуниной через день после голосования придет информация о том, как вы голосовали, потому что это можно, и общественного контроля над этим не существует. Интернет действительно меняет нашу жизнь, к нему нельзя подходить так, как подходили к стандартным вещам в советское время. У нас очень милитаризирована и спецслужбирована верхушка власти, и они готовятся к прошедшей войне, пытаются глушить интернет так, как глушили западные голоса. У них не будет получаться. Но с учетом того, что от интернета существенно зависит жизнь каждого, мы будем видеть существенные проблемы.
Марьяна Торочешникова: Плюс милитаризация, о которой вы сказали, действительно, может существенно ударить и по операторам. В марте истекало какое-то соглашение на военные частоты, которые предоставляли доступ в интернет, и что-то там не продлевали, в общем, думали, как не оставить людей в нескольких регионах вообще без интернета.
Александр Исавнин: Это очень тяжелый момент, связанный с государственным регулированием частотного спектра в России. Действительно, очень многое зависит от военных. Отсутствует технологическая нейтральность, потому что эти частоты предоставлялись исключительно для fixmobile-доступа в интернет. Но они полезны для использования в 5G, поэтому есть шанс, что государство их конвертирует, не вернет военным, а разрешит использовать для предоставления услуг 5G в том объеме, в котором это получится.
Марьяна Торочешникова: Но, по-моему, это какая-то подковерная борьба.
Александр Исавнин: Да, отсутствие прозрачности – это действительно проблема. Когда Трампа забанили в Твиттере и в Фейсбуке, очень многие напугались. Действительно, многих банят в Фейсбуке за довольно странные обсуждения. Но в США или для англоязычных пользователей у Facebook есть довольно прозрачные процессы, которые объясняют, как именно нельзя друг с другом разговаривать, что они считают языком ненависти. Все это довольно прозрачно и для стран Африки, потому что мы знаем, где там находится центр модерации, знаем представителей, которые этим занимаются, их можно найти в интернете, они публичны. А кто этим занимается для Восточной Европы, для славянских языков, мы не знаем. Мы интенсивно политически общаемся, можем употреблять какие-то выражения и не обижаться друг на друга, но прямой перевод фейсбучных инструкций покажет, что этого говорить нельзя. А мы удивляемся: немножко кому-то что-то написали, а нас забанили. Но Facebook не делает эту информацию прозрачной для нас. Либо они не считают нас достойными общения, либо надеются выстроить свои отдельные отношения с государствами и властями здесь, пытаются не разозлить наши власти, достигнуть каких-то соглашений, партнерских программ.
Марьяна Торочешникова: Или присматриваются, чтобы понять, где тут "красные" линии.
Александр Исавнин: Сегодня как раз говорили о том, что Facebook приготовится к блокировкам вслед за Twitter. Напомню, что в этом году осенью у нас будут выборы, поэтому основная цель контроля над информацией со стороны государства и пользователей – это не дать возможность независимым кандидатам обращать внимание на выборы. Я думаю, это та мотивация, которая сейчас движет государственными органами.
