Венедикт Март. Стихи. Уголовное дело № 642 по обвинению Матвеева В.Н. (начато 11 июня 1937 г., окончено 11 августа 1937 г.) / Отв. ред. М. Тесли. – СПб.: Тэслит, 2020

"Юлит" веслом китаец желтолицый
Легко скользит широкая шаланда
По тихой глади синих вод залива.
Пред ним Востока Дальнего столица:
Владивосток за дымкою тумана,
На склонах гор застыл он горделиво.
Как всплески под кормою, монотонно,
Поет тягуче за веслом китаец
Про Хай-шин-вэй – "трепангов град великий".
Над ним в далях небес светло-зеленых
Полоски алые в томленьи тают
И звёзды робко открывают лики.

Главный русский порт Тихого океана не мог обойтись без своего поэта, и он появился там на свет 14(27) марта 1896 года. Когда он вошёл в силу, то обещал читателям достучаться до их сердец костями букв, обещал необычное посредничество:

Я ваш слуга, портной, –
Одежды шью я нитью нервов
Вашим голым недогадкам!

Звали его Венедиктом Матвеевым, отцом был крупнейший знаток и описатель Дальнего Востока Николай Матвеев (1865–1941). Потомство ученого было велико, часть семьи вместе с родителями уехала после революции в Японию. Тем, кто остался в России, выпала плохая судьба – четверо стали жертвами репрессий.

Поэтическая активность Венедикта продолжалась менее десяти лет (1914–1922), писал и публиковал стихи он и в Петербурге, и в Харбине, и в Хабаровске, и на фронте Великой войны, но магнитом оставался Владивосток. После того как Матвеев окончательно уехал в европейскую часть страны, поэтом он перестал быть.

Рассматривая поэтический портрет Венедикта, надо иметь в виду его своеобразное двуличие. Венедикт Март (псевдоним он выбрал не только по месяцу рождения, о чем см. ниже) был второстепенным (термин Некрасова) поэтом Серебряного века и прОклятым русским поэтом.

Беллетризованный кусок автобиографии Марта обнаруживается в "Козлиной песне" Вагинова, где герой зашифрован под именем Сентябрь: Я кончил только четырехклассное городское училище, затем я сошел с ума. По выходе из больницы стал писать символические стихи, ничего не зная о символизме. Когда мне случайно попались рассказы По, я был потрясен. Мне казалось, что это я написал книгу; я только недавно стал футуристом. Известно, что в 1912-м Венедикт окончил гимназию, в 1914-м был призван в сражающуюся армию, в 1916-м оказался на фронте Нарвского направления. Там попал в госпиталь (нервы и/или тиф), где познакомился с медсестрой Серафимой Лесохиной. Они поженились, летом 1917-го Март возвратился с женой во Владивосток, где в феврале 1918-го у них родился сын, позже ставший прекрасным поэтом Иваном Елагиным. В том же году Венедикт на пару месяцев съездил в Японию, вернувшись, присоединился к футуристам группы "Творчество" (вокруг одноименных издательства и журнала), куда входили Давид Бурлюк (проездом), Николай Асеев, Сергей Третьяков (расстрелян в 1937 г.), Николай Чужак, Владимир Силлов (расстрелян в 1930 г.), Петр Незнамов, Сергей Алымов (репрессирован).

Второстепенный поэт писал юношеские эпитафии (сб. "Порывы",1914) и символистские сочинения по канве русских, французов и Эдгара По (сб. "Черный дом" и "Истории моей смерти: Мартелии", 1918):

Где мелькали и гасли надежды огни;
Где блуждали, терялись, как призраки дни;
Где воздвигнули миги чертоги мечты;
Где пылали, как пламень, желаний цветы;-
Там паук с очертаньем креста на спине
Паутину плетет в гробовой тишине…

Мрачный декадент, читатель Добролюбова и других, поэт Март укладывал в постель красавицу и горбуна, потом она покидала любовника, а горб превращался в гроб. Тем временем автор отправлял жену в синема, сам же принимался за крюк и верёвку.

Настоящее издание можно дополнить декадентским стихотворением «Черная тщета» (1920), сохранившемся в архиве Н. Н.Матвеева в Хабаровске и найденном заокеанскими публикаторами Марта – С. Шаргородским и А.Степановым:

Я красной грязью грезил.
Я спертой смертью брел! —
Червей угарным Крезом
Упорный вычернил упрек.

. . .

Потёмки чётко стёрли
Отёки чёток на крючёк —
Я в черном вычёрном восторге
Зрачёк намёченный прочёл.

Тогда частым стало сотрудничество поэтов с художниками, и Венедикт с Жаном Плассе из объединения "Зеленая кошка" (Хабаровск, 1918–1920) сделали сборник "Строки"(1919).

Как участник мировой войны, Март внёс вклад в вероятные в будущем антологии фронтовой поэзии:

Пир механических плах
Золота, чрева, машин –
Сгнил на кровавых полях,
Вытек окопов-морщин.

Общероссийская бойня вызывала у поэта ужас:

Твои сыны, Страна, тебя пятнят!
Позорно кровь, тела поля навозят и добрят.
Ни хлеб родится на полях,
Ни рожь любует взгляд, –
Нет! – человеку человек дарует Смерть…

Поэта трудно уличить в политической зрелости: он одинаково пылко обрушивался и на жиреющих хамов-притихших гиен – капиталистов, тайно наблюдавших за похоронами убитых во Владивостоке красногвардейцев (4 июля 1918), и на революционную чернь – рабов и каинов, во главе с их трибуном – выблюдком и поэтом желудочного сока Маяковским. Но и в том, и в другом случае Март участвовал в созидании русского футуризма.

Пожалуй, наиболее интересны пересечения поэзии Венедикта Марта с акмеизмом, к тому же на дальневосточном материале. Николай Гумилев, поклонник Готье и парнасцев, а также прирожденный путешественник, не прошел мимо их увлечения Востоком. С помощью антологии дочери Готье – Жюдит он перевел для своего сборника "Фарфоровый павильон" (1918) китайских поэтов:

Среди искусственного озера
Поднялся павильон фарфоровый;
Тигриною спиною выгнутый,
Мост яшмовый к нему ведёт.
И в этом павильоне несколько
Друзей, одетых в платья светлые,
Из чаш, расписанных драконами,
Пьют подогретое вино.
То разговаривают весело,
А то стихи свои записывают,
Заламывая шляпы жёлтые,
Засучивая рукава.

Читая гумилевское переложение Ли Бо, словно видишь Марта и его товарищей по "Творчеству" и иным проектам. Сам Венедикт писал оригинальные, хотя и европеизированные танка и хокку, а также переводил с китайского и японского языков: Ли Бо и Ван Вэя, покойного императора Муцухито и современницу-поэтессу Есано Акико. В ориентальном направлении Марту удавалось создавать выразительные образцы акмеизма:

На жёлтых циновках, у стенки бумажной,
На мягких подушках, положенных в ряд,
Сидят восемь женщин в цветных кимоно.
Они поджидают для ласки продажной
Бездельников праздных. И жадно глядят
За клеть из бамбука:– там шум и вино…

…Я взглянул в окно – увидел мглу.
Ночь сочилась черным, жутким сном.
Точно кто-то лил и лил смолу
И смола стекала за окном.

Пока второстепенный поэт искал своей ниши в огромном здании Серебряного века, поэт прОклятый перемещался по злачным трущобам Петрограда и Владивостока. Венедикт Март рано пристрастился к наркотикам. Его крестный Иван Ювачев (папа Хармса), который познакомился с Матвеевым, будучи в ссылке, писал в дневнике 1915 года: Пошел на Невский, 147. По дороге встретил крестника Венедикта Николаевича Матвеева. Я ему сказал следующее:

– Вы с ума сошли. Мне говорят: вы курите опиум, нюхаете кокаин…
– Я не могу вас слушать, – протестует Венедикт.
– Я это говорю, п что я слышал это от ваших друзей Рязановских и Сисероно – японца. В конце концов вас поймают с опиумом в каком-нибудь кафе и повесят…
– Я не могу вас слушать, – протестует Венедикт.
– Я говорю не от ума, а от сердца. Вы знаете, какое участие принимаем мы, я и жена моя…
– Не будем стоять здесь, пойдемте!
– Хорошо, пойдемте!
И я сделал с ним шаг-другой по улице; но он отстал и крикнул мне вслед:
– До свидания!
Я взволнованный пошел дальше. Мне и жалко его и в то же время сознаю, что надо же ему показать, что он делает худо, и его поведение нельзя одобрить. Бедный блудный сын!

Пагубное увлечение питало поэтическую музу Марта:

Зорко и пристально взглядом стеклянным
Смотрит курильщик на шкуру тигрицы –
Некогда хищного зверя Амура.
Чтобы отдаться объятиям пьяным,
Женщина с юношей ею прикрылись.
Смотрит курильщик, как движется шкура.
Странны познавшему опия сладость
Страсти животные к женщинам низким…

Март создал поэтический цикл о двойнике Кьяне, инструкторе гениальности, вместе с братом Гавриилом (Эльфом) выпустил сборник "Фаин" (1919), названный китайским словом, которое переводится как "экстаз" или "транс".

В те же годы, только в притонах Москвы, Харькова, Юга России начинал поэтический путь Борис Поплавский. Его отец Юлиан вспоминал, что стихи Борис начал писать из чувства соревнования со старшей сестрой Натальей. Она выпустила сборник "Стихи Зелёной Дамы" (1918) и вскоре навсегда исчезла в наркотическом тумане. Борис сочинял на 4 этаже, в каморке пекинца (на гвозде золотые обезьянки) о караванах гашиша, набрасывал черновик "Поэмы Опиума"(1917):

Я не курю его, я ем тягучий опий,
Нефритных трубок скучен плагиат.
Не нужно мне ни золоченых копий
Китайских кинемо курилен и триад.

После японской оккупации Владивостока (апрель 1920) Март с женой и сыном уехал в Харбин, сотрудничал в газетах, вёл там колонки "Харбинские трущобы" и "Тысяча и один вечер". Газеты издавали офицеры Белой армии, из неприятностей в притонах Венедикта вызволял Сергей Кирпичников, секретарь угрозыска Харбинской полиции. В 1937 году следователи НКВД сочли эти факты важными пунктами обвинения против Марта.

Сочетание двух поэтических личин нашло отражение и в псевдониме Венедикта. Вероятно, он называл себя Мартом, имея в виду весеннее возрождение природы. Убитый своими пороками поэт воскресает, прорастая травой сквозь гробовые доски, – к радости коровьих желудков; а из останков его выползают изумрудные черви – слова и стихи.

В 1923-м Венедикт, вслед за женой, возвращается на родину, но переезжает в Петроград. Первое время он ещё творит поэзию, Вагинов передает (по памяти?) стихотворение Марта-Сентября в своем романе:

Весь мир пошел дрожащими кругами
И в нем горел зеленоватый свет.
Скалу, корабль и девушку над морем
Увидел я, из дома выходя.
По Пряжке, медленно, за парой пары ходят.
И рожи липкие. И липкие цветы.
С моей души ресниц своих не сводят
Высокие глаза твоей души.

Судя по тексту Вагинова, поэт крепко выпивает, а главное, не владеет вполне своей безумной музой. Ещё большим безумием жена его считает само переселение с Востока: Здесь страшно жить, ты меня и сына погубишь, нам надо уехать, уехать!

Семилетнего их сынишку-зайченыша в романе зовут Эдгаром, тогда как в жизни он получил от отца ещё более экстравагантное имя – Уотт-Зангвильд-Иоганн. Разумеется, все называли его Иваном. Сборник "Мартелии" (1918) Март посвятил памяти покойного первенца Эдгара (в честь Эдгара По?), возможно, этот факт и отразил Вагинов.

Венедикт Март сотрудничает со множеством газет и журналов, ездит по стране корреспондентом; в показаниях 1937-го перечислены Харьков и Нижний Новгород, Одесса и Астрахань, Псков и Ярославль, Мурманск и Донбасс, Хибины и Днепрострой, финская и румынская границы. Он пишет очерки и дежурную беллетристику, например, в рассказе "За голубым трепангом" (1928) появляется отчасти списанный с себя герой – ловец морской живности: Выдрин развел в кружке спирта шарик опиума и залпом выпил двойной яд. Но от стихов Март сознательно воздерживался:

Берегись! Чернильная капля
Из жуткой души
Вместо слезы
На глаз набежала
Расплата!!!
Слезами когда-то шутил
На бумажных полях!

Ретроспективным биографом Марта много позже стал его сын – поэт Иван Елагин. В мемуарной поэме "Память" (1982) Елагин вспоминает о жизни в Москве, Ленинграде, Киеве. В Москве и подмосковном Томилино было лёгкое, богемное житье, например, как-то отец и поэт Николай Аренс (Аристов) выпили ящик водки, сидя на дереве. Закончилось все нехорошо. В 1927 году Март подрался с гэпэушником в ресторане и угодил под арест. Как водится, никаких вестей. Через две недели мама Елагина сошла с ума и до конца жизни находилась в лечебнице, а он оказался на улице. Там его, слава Богу, увидел автор чудовищных "Брусков" Федор Панферов. Нашли отца, которого, оказывается, сослали в Саратов, отправили к нему сына. Была жизнь в Ленинграде, знакомство с обэриутами; в дневниках Хармса упомянуты стихи Марта. Елагин припоминает, как гости Хармса вели непринужденные светские беседы с якобы живущей в шкафу тетушкой. Потом был Киев, где 12 июня 1937-го Венедикта снова арестовали. Обвиняли его по ст. 54-6 "а" УК УССР, аналогичной российской 58-й, в сотрудничестве с иностранной разведкой и русской контрреволюцией. Март дал признательные показания, к сожалению, не промолчал о публикациях Асеева и Третьякова в т. н. "белой" прессе, о визитах Асеева в японское консульство. Впрочем, на судьбу Асеева это не повлияло, а Третьяков был в том же трагическом положении, что и Венедикт. 12 октября 1937-го нарком ВД и генпрокурор СССР приговорили Венедикта Матвеева к расстрелу, а через три дня в Киеве оперуполномоченный НКВД УССР Лубянец постановил уничтожить и рукопись романа осуждённого поэта "Война война". Сыну о приговоре, как тогда было принято, не сообщили.

Смотри также

Мысленные грибы. Поэт и фельетонщик Сергей Третьяков

Иван тогда заканчивал школу, несмотря на арестованного отца, ему позволили поступить в медицинский институт. Оплачивал обучение друг и коллега отца – поэт Максим Рыльский (Елагин напечатал в советской прессе переводы его стихов):

Мой отец поэтом русским был.
Где сыскать, среди каких могил
Кроется его прощальный след?
Рыльский был украинский поэт.
В час тяжёлый он помог семье
Русского поэта. Так в стране,
Где я в годы сталинские рос,
Выглядел на практике вопрос
Межнациональный. Все одной
Связаны бедой. Одной виной.

В 1938-м Елагин женился на поэтессе Ольге Анстей. Она была немкой, что помогло им уйти в 1943-м из Киева с отступавшими немцами, а потом избежать депортации в СССР после войны. В 1950-м они уехали в США, где Иван Елагин стал известным и уважаемым поэтом. Памяти своего отца он посвятил стихотворение "Амнистия", в котором Иван не подвергает сомнению здоровье и благополучие палачей Венедикта Марта в советской стране. Он печально и иронически предполагает вернуться на родину, потому что все эти люди простили его. В одном только поэт ошибался. Елагин считал годом гибели отца 1938-й и до самой своей кончины не узнал правды. Иван Елагин умер в 1987-м, а заключение киевской военной прокуратуры, где указана дата расстрела Венедикта Марта, – 16 октября 1937 г., составлено было двумя годами позднее.