"Гоголь-центр" встретил 2020-й премьерой спектакля "Петровы в гриппе" по роману Алексея Сальникова. Что творится вокруг героев книги на сцене и есть ли смысл смотреть на всё это, не читая первоисточник?

Находясь под домашним арестом, Кирилл Серебренников сделал две адаптации романа Алексея Сальникова "Петровы в гриппе и вокруг него" – киносценарий и пьесу. За фильм взялся сам – съёмки закончены, остаётся постпродакшн (и мы, конечно, надеемся на участие "Петровых" в конкурсе Каннского фестиваля). Постановку в "Гоголь-центре" худрук предложил 38-летнему Антону Фёдорову, в прошлом году выпустившему в театре "Около дома Станиславского" причудливую версию "Ревизора". Неожиданный, ни на что не похожий, совершенно особенный по авторскому почерку спектакль однозначно заявлял о появлении нового большого режиссёра – и приглашения Фёдорова в передовой "Гоголь-центр" не пришлось долго ждать. Вкус к гротеску, способность создавать равно пугающий и потешный хтонический карнавал – то, что нужно для инсценировки "Петровых", в процессе которой Фёдоров, кажется, отошёл от пьесы и вернулся к тексту романа; во всяком случае, среди авторов спектакля имени Серебренникова нет. Результат, как роман, неоднозначный; стремление втиснуть все главы книги в два часа двадцать минут часто оборачивается против авторов – ведёт к перегруженности спектакля, в котором – как на триптихе телевизоров, и Брежнев с Горбачевым, и мёртвый Иисус Гольбейна, и кода "Ассы" с Цоем, требующим перемен. Без знания текста в зале придётся туго: разобраться, что, собственно, происходит за плотным занавесом эпизодов-галлюцинаций, непросто (то и дело напрягаешь память, что там, в романе-то: Петров с кем-то пьёт, готовится вести сына на ёлку и вспоминает свою, в 1980-е, где ощутил мистическое прикосновение ледяной руки Снегурочки; в одной из глав возникает одноклассник, которому Петров вроде как помог покончить с собой). Гипернасыщенный, почти захламлённый образами получается спектакль, к фабуле же, не слишком очевидной и в первоисточнике, относится без почтения. Как, кстати, и почти весь русский театр, где сюжет часто оказывается делом десятым (отчего так радикально новаторски выглядят "Палачи" самого Серебренникова, где от рассказываемой истории – не оторваться).

"Петровы в гриппе и вокруг него" – второй (после завораживающего и пугающего "Отдела" об инопланетянах и ФСБ) роман екатеринбургского поэта и прозаика Алексея Сальникова. Текст, который сложно представить на экране и сцене; unfilmable, как сказали бы голливудские продюсеры. Ускользающий, мерцающий, требующий медленного чтения: эпизодическая героиня, мелькнувшая где-то на середине первой главы, в пьяном трёпе случайного собутыльника ("А взять мою сестру. Это же ужас, а не избиратель... Она залетела, её у нас в Невьянске старушки гнобили..."), в главе последней может оказаться чуть ли не самой важной женщиной в жизни Петрова. Петров – негероический герой: автомеханик из Е-бурга конца 1990-х, имеет сына, в разводе с женой, библиотекаршей Нурлынисой, на досуге рисует комиксы (видимо, этот непроговоренный со сцены факт его биографии обусловил обильное использование в спектакле анимации; догадался я об этом уже после просмотра, во время же, скорее, раздражался из-за переизбытка декоративного видео, утяжеляющего и без того густой театральный текст). Сквозь быт у Сальникова сквозит мистика – я даже не про опасное увлечение жены Петрова, которой иногда нравится убивать (не до конца ясно, в фантазиях или на самом деле). И не о том, что безумцы слетаются к Петрову как мухи на труп (роман и начинается с предупреждения "Стоило только Петрову поехать на троллейбусе, и почти сразу же возникали безумцы и начинали приставать к Петрову"). За каждой встречей, каждым событием и каждым героем – что-то большее, таинственное, необычное или страшное; сложный дружок Петрова, авантюрист Артюхин Игорь Дмитриевич (в спектакле он раздваивается – на Михаила Тройника и Евгения Харитонова; раздваивается и Петров-младший, сыгранный братьями Борзовскими, и это решение лишний раз подчёркивает зыбкость мира, полного двойников и тайн), гордится тем, что его инициалы складываются в Аид. И да, царство мёртвых близко, смерть – сквозной мотив романа, один из самых памятных эпизодов которого – мнимое (или нет?) умирание Петрова-младшего. Воскрешает ребенка таблетка аспирина 1979 года выпуска; и с аспирином этим тоже много чего связано.

Своеобразный взгляд на родную повседневность, тронутый безумием реализм, ощущение зыбкой, то и дело низвергающейся в фантасмагорию реальности сделали роман бестселлером. Помог грипп, вечный жупел советско-российского обывателя, воспетый даже в детских стихах Сергея Михалкова: "У меня печальный вид, голова моя болит, я чихаю, я охрип. Что такое? Это – грипп. Не румяный гриб в лесу, а поганый грипп в носу". Ближе к финалу, кстати, михалковский гриппующий школьник начинает бредить – "Я на Марс лечу в ракете, на меня медведь рычит...": лет за 70 до Сальникова и Фёдорова грипп был приравнен к галлюцинозу. В романе – именно так; где явь, где горячечный бред – не разобрать; грипп всё спишет; и спектакль отталкивается от этого существования героев с температурой 39,5. И сам стремится стать галлюциногенным веществом; на многих, кстати, действует; но эффект не гарантирован.

Одна из ключевых ролей у Розы Хайруллиной, чей персонаж, целиком и полностью придуманный Фёдоровым, в программке никак не обозначен. Почти дирижерский взмах её рук запускает действие, оживляет, выводит из анабиоза пассажиров набитого битком троллейбуса – тут простуженный до сходства с раковым больным Петров (Семён Штейнберг, играющий в фёдоровском "Ревизоре" Хлестакова), и Дедушка-мороз-борода-из-ваты, и старичок-извращенец с хоттабычевой бородой, и водитель, и сварливая кондукторша, и тётка с трёхлитровой банкой, в которую заточен ещё один русский народный гриб – чайный (Илья Ромашко, Александр Зотов, Сергей Муравьёв, Ирина Рудницкая и неуёмная Ирина Выборнова, самая отчаянная участница этой величественной авантюры, играют по несколько смачных второплановых ролей). Звучит заупокойный старорусский романс "Спите, орлы боевые" (кажется, единственный музыкальный номер, использованный в "Петровых" близко к оригиналу; хитом в саунд-дизайне спектакля, придуманном дуэтом Stolen Loops, станет шаманский псевдодискотечный loop "Белый снег"); басы, тянущие про "вечный покой", задают траурный мотив – такой же важный в "танатологических" "Петровых", как и мотив новогодний; кутья через запятую с салатом оливье; вкусная и здоровая пища по-русски. Вот обычный троллейбусный гвалт, который звучит в исполнении артистов "Гоголь-центра" почти как музыка (и это не единственная крутая вербальная фенечка – будет и бытовой скулёж, прочитанный "под Бродского", и издевательство над бардовской песней – "Сырые спички, обшарпанный рюкзак"). Кто-то долдонит про засилье таджиков и евреев, кто-то обсуждает лекарства, кто-то требует поставить власть к стенке, а кто-то мечтает о кильке с пюре – ну да вы сами слышали, если хоть раз оказывались в общественном транспорте; но вся эта суета вовлечена в бесконечную череду смертей и воскрешений; встроена в миф. Среди пассажиров покачиваются двое в масках – Ельцина и Бродского; вроде соцартовский штрих – но как же выглядят эти маски! Не на чудиков с Арбата походят затесавшиеся в троллейбус лики, а на участников зловещего карнавала в средневековой альпийской деревне. Безымянная героиня Розы Хайруллиной, навязчиво предлагающая героям отведать супа, явно пожаловала в этот Е-бург из потустороннего мира. Но насколько она аналог карлика из линчевского Чёрного Вигвама, насколько – мировая душа, а насколько – грипп, не расшифровывается; Роза – шарада для зрителя, у которого и без того есть риск не справиться с театральной головоломкой. Я на выходе из зала язвил, что Хайруллина в итоге сыграла призрак Виктора Цоя. Ну а что? Центральный образ и место действия – троллейбус; его нутро превращается и в читальный зал провинциальной библиотеки, где работает жена Петрова, и в квартиру Петровых, где кроватка их сына – как верхняя полка в поездах дальнего следования; вечный неуют, который не сгладить даже десяткам ковров, заполняющих стены и потолки мира, ещё не забывшего советские понятия о роскоши. Песня "Кино" про троллейбус, который идёт на восток, вертелась у меня в голове почти с самого начала – и незадолго до финала персонаж Хайруллиной пропел-таки волшебные цоевские строчки.

В головах героев книги – лихорадка и путаница, но хитрая сюжетная структура у Сальникова остается геометрически выверенной. Спектакль в чём-то виртуозно материализует роман про то, что мир тесен, а воздух только кажется, что пресен, но в любую минуту может запахнуть и кровью, и приключением. Но вот воздуха спектаклю пока явно не хватает. Он полон крутых придумок, но увязает в частностях; тонет в избыточной сценографии (художник – Савва Савельев), не оставляющей пространства для манёвра; напоминает тот самый троллейбус: где-то искры от соприкосновения дуг с электропроводами, где-то набирает ход, где-то – ни шатко, ни валко; и слишком много остановок, то бишь, глав. Книгу не проблема перелистать назад, уточнить, примерещилась ли связь пятой и 155-й страниц или нет, всё действительно закрючковано. Спектакль не перемотаешь, да и не рассчитывает Фёдоров на перемотку, предпочитая ясности рассказа и посыла каскад диковинных сцен. Сбивает ритм смысловыми повторами – это в тексте согрешить ими не страшно (так я предваряю упреки в собственный адрес), а для театра – губительно; нет-нет да и возникнет неодолимое желание взглянуть на часы. Вот встреча Петрова с мертвым одноклассником, тоже с Сергеем (Артём Шевченко, скрывавший под маской Бродского окровавленное лицо), выглядит вставным номером с сомнительным комическим эффектом – одноклассник, мнивший себя автором покруче Шолохова, вывел Петрова геем, влюблённым в напарника-слесаря. Наверное, Фёдоров хотел, чтобы Шевченко напел "Это всё не ты, Петров" – но понятно уже, что здесь все, всё и вся не совсем то, чем кажется. Дважды "умирает" младший член семьи Петровых: ещё до кризисной гриппозной ночи родители разыгрывают жертвоприношение в духе библейской легенды об Аврааме – под ухарский спич о разделывании барана. Подмены мальчика барашком не происходит, родители достают внутренности, изображает которые ёлочная мишура; вот весь этот новогодний беспредел, вакханалия огонёчков и ёлок – самый ёмкий, и ироничный, и эзотерический образ "Петровых".

Есть неряшливые анахронизмы: основное действие книги приурочено к миллениуму, но маниакальный посетитель библиотеки, где работает Петрова, запрашивает издание 2006 года, а докторша (Людмила Гаврилова) костерит современных детей за увлечение Гарри Поттером. Пустяки, на которые, вероятно, никто не обратил внимания. Или же добавили для причудливости.

Я ещё исхожу из старомодного представления об искусстве и надеюсь на эмоциональную реакцию – но трудно сопереживать пустоте, которая и есть Петровы, а морок без сочувствия – это физически тяжело. В книге – не совсем так; там показную безгеройность среднестатистических Петровых компенсирует полный рефлексий текст и внятно прописанные странности обычной семьи, на сцене же действуют фантомы. И если Штейнберг хотя бы органично "болеет", то у Яны Иртеньевой роль Петровой пока не очень складывается: актриса изображает то наседку-маму, то библиотечную клушу, то маньячку, поражающую постылых читателей карандашом в глаз, то задёрганную тетку – и то, и другое, и третье, и четвёртое выходит пародийно, с интонациями мимо нот.

Лучшая сцена – финальная, без Петровых, флешбэк в 1980-е, с рефреном "Белый снег" и великолепной Марией Поезжаевой в роли Марины-Снегурочки; у Поезжаевой даже навязанная режиссёром неестественность – естественна; от её слов "я вообще не отсюда" – мурашки и холодок; в этот момент действительно переносишься в другой мир – что бы это ни значило.