- В культуре 60-е годов ХХ века жанр научной фантастики был одним из лидеров – в литературе, кино, изобразительном искусстве.
- Тогда казалось, что будущее уже наступило и действительно "на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы".
- На рубеже 40–50-х главной задачей научной фантастики становится популяризация достижений науки и техники, их развития и применения в недалеком будущем.
- Считается, что в книгах братьев Стругацких совершился окончательный переход от фантастики – "средства пропаганды научных идей" к фантастике как литературе.
Алексей Юдин: 60-е годы прошлого века в Советском Союзе представляются эпохой научно-романтической фантастики. Тогда казалось, что будущее уже наступило, и фантастика – это то, что происходит сейчас. Какие модели будущего конструировала советская научная фантастика? Какие сказки стали былью, и как это все было обусловлено с точки зрения политики, науки и искусства?
Корреспондент: Советская научная фантастика начиналась с Александра Грина, Алексея Толстого, Александра Беляева. Отчасти к научно-фантастическим относят некоторые работы Михаила Булгакова, Евгения Замятина, Андрея Платонова. Впрочем, вокруг последних до сих пор ведутся разнообразные споры, равно как и относительно жанров утопии и антиутопии. Тем не менее, старт был дан. Это была стихийно образовавшаяся фантастика первой волны, ответ на социальные изменения, формирование новой жизни и нового человека. Однако ее быстро придушила советская номенклатура.
С 30-х годов прошлого века начинает формироваться так называемая "фантастика ближнего прицела". Уже на рубеже 40–50-х главной задачей научной фантастики становится популяризация современных достижений науки и техники, их развития и применения в недалеком будущем, в основном в народном хозяйстве. В этом направлении работали критик Сергей Иванов, писатели Немцов, Охотников, Сапарин, Адамов и другие. Фантазия авторов в этом направлении была сильно ограничена, и сам жанр решал скорее утилитарные задачи. И это была вторая волна научной фантастики, на этот раз искусственно созданная.
Настоящим прорывом стала публикация "Туманности Андромеды" Ивана Ефремова в конце 50-х. Тогда научная фантастика отошла от концепции "ближнего прицела", которая была окончательно похоронена после полета Гагарина. И появилась третья волна советской научной фантастики. В этом жанре наиболее популярными становятся произведения Александра Казанцева, Кира Булычева, братьев Стругацких, Севера Гансовского и других.
После хрущевской оттепели вера в светлое коммунистическое будущее вновь обрела реальность. Но эта новорожденная яркая и оптимистичная фантастика была раздавлена процессом Синявского и Даниэля и танками, вошедшими в Чехословакию.
Стругацкие первыми стали трактовать фантастическую идею не как цель, а лишь как способ для лучшего выявления чувств, характеров и мыслей героев
Среди исследователей широко распространено мнение, что именно в книгах Стругацких совершился окончательный переход от фантастики – "средства пропаганды научных идей" к фантастике как литературе. И именно с их именем связывают четвертую волну научной фантастики. Стругацкие первыми среди писателей-фантастов страны стали трактовать фантастическую идею не как цель, а лишь как способ для лучшего выявления чувств, характеров и мыслей героев произведения. Этой дорогой следуют Эдуард Геворкян, Владимир Покровский, Геннадий Прашкевич и другие писатели-фантасты. Эту фантастику тоже пытались идеологически прижать, но вскоре Советский Союз закончился, и для научной фантастики началось совершенно другое время.
Алексей Юдин: У нас в гостях Константин Кедров, философ, литературовед и поэт, и Елена Кацюба, ответственный секретарь "Журнала ПОэтов" и ведущая рубрики "Миру – миф".
С чего все начиналось? Первые постреволюционные годы… Возникает вопрос: а что, при "проклятом царизме" не было научной или околонаучной фантастики? Это все началось только с советской эпохой?
Константин Кедров: А как же Одоевский, замечательный "Городок в табакерке"? А Погорельский – "Черная курица"?
Алексей Юдин: Согласен. А что там научного?
Константин Кедров: Научное там было то, что мир будет не такой, какой он сейчас. Это первое предположение. Второе (оно и научное, и религиозное) – что будущее будет лучше, чем настоящее.
Алексей Юдин: Пафос прогресса обязателен.
Елена Кацюба: Тут еще один момент: за видимым миром существует еще мир невидимый.
Алексей Юдин: Все-таки Одоевский – это романтизм. А тут у нас первые советские годы, все свершилось, мы нашли оптимальный путь в будущее, начинаем строить новый мир, он точно будет другим, и начинаются научные эксперименты. Мы вспоминаем Циолковского с его рассказами.
Константин Кедров: В советском времени, конечно, Циолковский рванул очень далеко. Он сделал то, чего до него не делал ни один фантаст: очеловечил закон всемирного тяготения Ньютона, потому что из этого закона легко вывести, что есть невесомость как физический факт. И вроде бы никто не ставил это под сомнение, но только Циолковский сказал об этом ощущении, что есть такая среда, где человек может летать, но летать не так, как птица и не на ковре-самолете, как в сказке, а просто летать. Он это детское ощущение соединил со своими научными знаниями школьного учителя и в результате подарил человечеству грезы о земле и о небе. Это было предсказано, и это сбылось. Недавно ушедший Леонов об этом вспоминал: "Все, что я ощутил и увидел в космосе, когда вышел, это все, оказывается, есть у Циолковского". Его объявили сумасшедшим, сказали: ну да, он хороший изобретатель, но, конечно, чокнутый, городской сумасшедший.
Алексей Юдин: Он писал рассказы как школьный учитель или как научно-фантастический пророк будущего?
Константин Кедров: Он, конечно, просвещал. Это был федоровский проект.
Елена Кацюба: Они все были федоровцы, верили во всеобщее воскресение: смерти не будет.
Алексей Юдин: Сливался с коммунистическим проектом.
Константин Кедров: Конечно. У Платонова: "Ты думаешь, Ленин зря лежит в Мавзолее? Науку дожидается". То есть они были совершенно уверены, что он полежит-полежит, а потом они его воскресят.
Алексей Юдин: В этом смысле то ли идеология дожидалась науку, то ли наука дожидалась идеологии. В этот момент они почти встретились.
Константин Кедров: Многие списывают все на невежество, на бескультурье: почему произошел весь этот кошмар, коммунистический морок. Но это произошло еще на том странном стыке самых светлых чаяний всеобщего воскрешения, в котором должны участвовать люди с совершенно бредовыми коммунистическими проектами построения рая на земле.
Алексей Юдин: Какие-то химические реактивы, которые дают непредсказуемую реакцию.
Константин Кедров: Да, это произошло как будто в колбе: учитель показывал-показывал, а колба закипела – и рвануло.
Алексей Юдин: Меня еще интересует Алексей Толстой: "Гиперболоид", "Аэлита" – это про что?
Константин Кедров: Прежде всего, я против термина "советская фантастика". Она была абсолютно, стопроцентно антисоветская.
Алексей Юдин: И "красный граф" Алексей Николаевич тоже?
Константин Кедров: Да какой он красный? Просто писатели, умные, гениальные люди быстро сообразили... Будучи большим писателем, он знал "Философию общего дела", читал Циолковского, сделал свой космический проект. Что интересно, он там все сделал по коммунистическим прописям: и классовая борьба на Марсе, и все, – но это все не запоминается, а Аэлита запоминается. Любовь – и в космосе любовь, вот в чем дело. Это, конечно, гимн любви.
Алексей Юдин: Первый съезд Союза писателей – наступает эпоха почти тотального социалистического реализма со всеми его жесткими конструктами. Как в таком пространстве могла жить научная фантастика?
Константин Кедров: Там же появились другие гении, которых никто не предсказывал, появился Беляев. Он сыграл на общей вере в индустриальное преобразование мира: религия прогресса и бредовая идея переделки человека. Бог его сделал не так, как надо, давайте сделаем, как надо. По-моему, достаточно сатанинская идея.
Алексей Юдин: А человек был в этих проектах научной фантастики в то предвоенное время?
Елена Кацюба: Именно человек и был. У Беляева действуют вполне реальные люди. Я помню, в детстве читаешь "Голову профессора Доуэля" и страшно переживаешь. Это именно о человеке, о роботах еще вообще не было разговора.
Алексей Юдин: Это человек, каким он был в то время, или человек будущего, каким он проектировался тогда?
Елена Кацюба: Человек, который был в то время. Он был нацелен на будущее, уверен, что в будущем все будет совершенно по-другому, все будет хорошо, люди не будут умирать и так далее.
Константин Кедров: У Беляева задан гениальный вопрос, на который до сих пор нет ответа: а где заканчивается человек? Уже одна только голова осталась, а это не только человек – это разум, причем разум, который победил всех, кто суетился вокруг.
Алексей Юдин: Это тот разум, который у нас пока еще всесилен?
Константин Кедров: Это кантовский разум, чистый разум. С одной стороны, чудовищное уродство, с другой стороны, вера в чистый всепобеждающий разум. Когда читаешь "Голову профессора Доуэля", сразу возникает вопрос: откуда в этой башке этот разум? Беляев – гениальный писатель! Его критиковали, но читали: оторваться невозможно.
Алексей Юдин: Было давление со стороны сложившегося идеологического реализма?
Константин Кедров: Его фактически затравили. Просто поразительно, как он остался жив.
Алексей Юдин: Давайте попытаемся обозначить главные темы советской фантастики предвоенного периода. О чем писали, чего хотели?
Елена Кацюба: Дело не в том, о чем или как, а в том, что это было с точки зрения нормального человека. У Беляева не обязательно кошмары. "Продавец воздуха" – воздух в банках. Японцы уже начали продавать воздух в банках.
Алексей Юдин: Первое предсказание научного характера.
Константин Кедров: Есть еще предсказание вечного хлеба. Циолковский говорил: "Космос даст нам горы хлеба и бездну могущества".
Елена Кацюба: "Подводные земледельцы" – замечательный роман: оказывается, под водой можно все выращивать. Они погружаются под воду, и там какой-то колхоз.
Константин Кедров: Он же не ограничился разумом, Ихтиандр – это уже про сердце: ему подсадили жабры – и все, а он влюбился. С любовью у них вообще все было сложно. Аэлита оказывается на Марсе вместо того, чтобы строить коммунизм. Она строит коммунизм там, но это не запоминается. То Ихтиандр с жабрами вдруг выскочит из моря… С любовью они не справились, они это чувствовали, старались выжечь все это каленым железом. Поэтому они приветствовали научно-производственную фантастику.
Алексей Юдин: То, что называлось фантастикой ближнего прицела, соответствовало народно-хозяйственным задачам.
Константин Кедров: И ушло в помойку, никто этого не помнит.
Елена Кацюба: Был какой-то роман, когда комсомольцам, которые строили мост, помогали его строить из будущего.
Константин Кедров: Это не то, что может зажечь, там нет интриги.
Алексей Юдин: И вот он – космос. Начинается действительно грандиозный переворот, и есть герой. В реальности это Юрий Гагарин, но, видимо, как-то меняется и герой научной фантастики. Выходит "Туманность Андромеды" Ефремова, и появляется какое-то новое, мощное, идеологически сформулированное направление советской фантастики.
Оказывается, космос без любви, без поэзии – это что-то совершенно бездушное, враждебное человеку
Константин Кедров: Когда второй раз полетели в космос, журналистка Юлия Колчанова задумчиво сказала: "Мы-то думали, в космос полетят паганели, а там все военные". Вот это несоответствие: ждали, что это будут полуангелы, полубоги, по Жюлю Верну и Циолковскому, а тут – "Есть! Поехали!". Загремела всесоюзная дискуссия. Инженер Полетаев, автор книги "Сигнал", гонимый за кибернетику, "продажную девку империализма", как было написано в советской энциклопедии, на всю страну сказал: "Не нужна эта любовь, эти сказки, вся эта фантастика. Я своей дочке только алгебру и геометрию"… И началась бешеная дискуссия. Статья Эренбурга называлась "И в космосе нужна будет ветка сирени". Это он привел реальный эпизод: Гагарин взял с собой веточку сирени.
Обнажилась какая-то чудовищная пустота в самом главном. Оказывается, космос без любви, без поэзии – это что-то совершенно бездушное, враждебное человеку. Леонов перед смертью сказал: "Космос – это самая враждебная человеку среда". Мы все ждали от космоса откровения. Для Ефремова космос – это мировой разум, высшая цивилизация, которая должна прийти на помощь этим убогим землянам, которые тычутся в темноте и не знают как чего.
Елена Кацюба: У него есть, между прочим, нечто прединтернетное: в большом зале собираются представители Земли, а на экранах – представители других планет, и у них идет какое-то совещание.
Алексей Юдин: По Ефремову, получается, что наша цивилизация – это коммунистическая цивилизация.
Константин Кедров: И прошлая, а там – высшая. Это учуяли идеологи. Ефремова считали ни больше ни меньше как английским шпионом. После его смерти у него на квартире учинили обыск.
Елена Кацюба: Это из-за "Часа Быка" и последнего романа: там уже не было фантастики.
Константин Кедров: Он фактически показывает нормальное человеческое общество, где нет всех этих коммунистических глупостей.
Алексей Юдин: И при этом Ефремов считается идеологом послевоенной советской фантастики. Я процитирую: "Наша научная фантастика строится на более или менее прочной научной основе. По моему глубокому убеждению, только такая научная фантастика может считаться подлинной". Это называют литературой мечты и научного прогресса.
Константин Кедров: Но это чтобы защититься, это чистая маскировка. Он же настоящий ученый, он же видит, что все, что проповедуется, – глупость. Он хочет выйти к нормальному, цивилизованному, унеся это в космос.
Елена Кацюба: У него еще есть "Лезвие бритвы", где он придумал эйдетическую память, когда человек восстанавливает из своего разума то, что было во всяких прошлых временах: собственно, это сейчас есть во многих фильмах.
Константин Кедров: Условно говоря, советская фантастика – доказательство того, что если человек хочет что-то сказать, то он найдет возможность это сказать. Другое дело, что он полностью испил горькую чашу, и каких только не было на него нареканий за "Туманность Андромеды". Из библиотек изымали "Час Быка".
Алексей Юдин: Современный философ, публицист Борис Межуев пишет: "Иван Ефремов во многом стоит у истоков отечественного нео-, пара- и криптомарксизма, который является основой значительного сегмента как современной отечественной фантастической литературы, так и общественной мысли". Есть казенная конструкция, а человек все-таки мечтает, как левый философ по политическим взглядам, как своего рода марксист.
Константин Кедров: Не марксист. Он настоящий ученый, палеонтолог.
Алексей Юдин: В то время существовал некий евромарксизм, были всякие ревизионисты, были тысячи терминов для того, чтобы описать неканонический марксизм. В этом смысле Иван Ефремов…
Константин Кедров: Он ни с какого боку не был марксистом. В умных головах в России марксизм по-настоящему уже не шел ни в каком виде (я не говорю про Европу, там они не пережили всего этого кошмара, поэтому до сих пор все еще грезят, а у нас уже все этого нахлебались). Очевидно же было: Маркс говорил, что революция в промышленных странах, а она произошла в России, Индии и Китае. Все прямо противоположно.
Алексей Юдин: 1961 год, Никита Сергеевич говорит: "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме". Взрыв массового энтузиазма…
Константин Кедров: Хрущев уже не беспочвенный мечтатель, он говорил: "Товарищи, я понимаю, коммунизм без укропа, картошечки и огурчиков на столе – какой это коммунизм, кому он нужен?". Он говорит, что будет картошечка, укропчик и огурчики. Когда он сказал, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, имелось в виду именно это и ничего другого.
Алексей Юдин: Но все-таки это было воспринято как мощнейший мотиватор того времени. А как это могло повлиять на фантастику?
Константин Кедров: На фантастику это никак не повлияло. Освоение космоса принесло глубочайшее разочарование, ведь сразу отпала "Аэлита", "на Марсе будут яблони цвести" превратилось в чистую фантастику. И вот тут призадумались об уникальности жизни, вернулись к библейской концепции. Получилось, что Бог сотворил жизнь, Адама и Еву, сотворил весь космос только для этих на Земле находящихся.
Елена Кацюба: Собственно, космос начинается на Земле, а вовсе не за пределами атмосферы.
Константин Кедров: Вернулась христианская концепция, и обратились к человеку. А раз так, то стало интересно – какой человек? Труженик, перевыполняющий план, стахановец – это все уже отошло, а вот в НИИ сидят какие-то лобастенькие ребята, и что они там делают?
Алексей Юдин: Открытие космоса – с одной стороны, грандиозный прорыв, энтузиазм по поводу свершившегося обетования, а с другой стороны, это во многом исчерпывает проблематику научной фантастики.
Константин Кедров: Все, дверь заперта. Выяснилось, что в Солнечной системе ничего нет, хотя еще до сих пор мечтают найти хотя бы какую-то амебную жизнь.
Алексей Юдин: Послушаем мнение литературного критика, писателя Романа Арбитмана.
Роман Арбитман: Большинство фантастических произведений публиковалось в журналах, которые были не литературными, а научно-техническими, направленными на популяризацию науки. Поэтому авторам приходилось в своих произведениях делать упор на какие-то достижения, ставить в центр не людей, а открытия, изобретения. Но это было и великое благо, потому что за ними первое время не так сильно надзирали. Писатели считались инженерами человеческих душ, влияющими на идеологию, за ними приглядывали, а на фантастику долго не обращали внимания. Это позволило все 60-е годы, даже после хрущевской оттепели выпускать нормальную литературу.
В Советском Союзе фантастика какое-то время действительно была "нашим всем", поскольку у нас не было сатиры, было мало философии, не было утопии, антиутопии, фантастика все брала на себя. В этом смысле Стругацкие были "нашим всем" именно потому, что они замещали собой все то, чего не было в литературе, и делали это совершенно замечательно. Когда началась перестройка, гласность, когда закончился Советский Союз, вдруг оказалось, что есть вещи, которые можно делать за пределами фантастики, в цивилизованном обществе ей отведен не такой уж большой сегмент.
Алексей Юдин: Мы уже вплотную подошли к заключительному этапу развития советской научной фантастики. Возникают какие-то гигантские проекты, связанные с издательством "Молодая гвардия": специальные редакции, книжные серии. Люди читают по большей части научную фантастику, в произведениях которой описываются различные космические приключения, удивительные устройства, с помощью которых люди передвигаются.
Константин Кедров: Теперь на первый план выдвигается выход в другое измерение, телепортация. Если раньше летали на ракетах, тут призадумались о мистических вещах. Этим занималась только мистика, религия, и вдруг это превратилось в научный жанр. Теперь уже контакт с другой цивилизацией не там, на небе, он происходит через какой-то кристалл в научной лаборатории. Произошло некоторое сближение тончайшей мистики со сложностью современной науки, которая открыла совершенно потрясающие вещи.
Алексей Юдин: В отношении к науке в то время был какой-то мистический оттенок?
Константин Кедров: А как же? "Суета вокруг дивана" Стругацких – разве тут не мистический момент? Народ, конечно, искал там антисоветчину.
Елена Кацюба: Это социальная фантастика. Или они, например, придумали прогрессора, который летает на планеты и устанавливает там демократические режимы: это теперь на самом деле происходит на Земле, когда большая сильная страна вторгается в маленькие и начинает наводить порядок.
Они, между прочим, поняли, что человек физически неизменяем, он такой, какой он есть, уже не совершенствуется, разве что сейчас начнут заменять его частями.
Алексей Юдин: На ваш взгляд, Стругацкие в совокупности – это все-таки антиутопия или что-то иное?
Константин Кедров: Если смотреть традиционно, то это антиутопия.
Елена Кацюба: Это неоутопия.
Алексей Юдин: Все-таки есть элемент утопичности, не только деконструкция, разоблачение.
Елена Кацюба: Еще какая-то вера в разум.
Константин Кедров: Остаются те ценности, которые были всегда: я бы назвал их христианскими. В мире личность важнее коллектива. Вся советская цивилизация строилась на том, что коллектив всегда прав, а личность не права.
Стругацкие заставили читателей вначале полюбить, а потом разлюбить коммунизм
Алексей Юдин: Вспоминается такой пассаж из "Понедельник начинается в субботу", такая изумительная карикатура: "Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи (он несколько раз с особым ударением это подчеркнул), все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов".
Константин Кедров: Конечно, издеваются.
Алексей Юдин: Тонкая, изящная издевка! При этом у Стругацких был и какой-то свой проект будущего.
Константин Кедров: Он и сейчас не устарел. Конечно, все-таки это другие измерения мироздания. Мы начинаем интересоваться, как туда идти, и приходим к выводу, что это через "Голову профессора Доуэля", через сердце Ихтиандра.
Алексей Юдин: Здесь получается некий синтез головы и сердца. Еще интересная фраза из Межуева: "Стругацкие заставили читателей вначале полюбить, а потом разлюбить коммунизм".
Константин Кедров: Не знаю, если под ногти будут иглы загонять, я скажу, что кто-то верил в коммунизм. Но среди моих знакомых не было ни одного такого человека. И все первые лица государства были прожженными циниками, ни в какой коммунизм они, конечно, не верили.
Алексей Юдин: Вот фраза Владимира Щербакова, который был заведующим редакцией научной фантастики в издательстве "Молодая гвардия": "Для философской фантастики я вижу только два пути: первый – в корзину, второй – в КГБ".
Константин Кедров: Так оно и было.
Елена Кацюба: Чисто научная фантастика все равно сохранялась в 80-е, тот же Гуревич: "Темпоград" – потрясающая вещь.
Константин Кедров: Тем, кто мало-мальски осознал теорию относительности, стало понятно, что этого времени из прошлого в будущее просто нет – это человеческая химера. А какое есть? И тут появились модели: и дискретное прерывистое время, и время с возможностью двигаться поперек. Писатели это мгновенно ухватили, стали двигаться поперек времени, все стало вращаться вокруг машины времени.
Алексей Юдин: Это один из центральных сюжетов. У Азимова темпоральные линии.
Константин Кедров: Это уже смыкается с идеей бессмертия: мы будем перемещаться в эпоху Ивана Грозного, путешествовать во времени, как путешествуем в пространстве.
Алексей Юдин: Оказывается, что культовый фильм "Иван Васильевич меняет профессию"...
Константин Кедров: Это было предвестие. А все-таки главная одиссея, когда он летит к черной дыре, входит туда стариком, а там его встречает он-младенец. Это совершенно реальная космологическая модель. Если бы мы могли нырнуть в черную дыру, вернуть себя-младенца, обрести вечность… Физически мы не можем туда войти, но на уровне разума вошли. На уровне чувств литература это все воспроизводит, а там, глядишь, еще что-то изобретут. Проекты, с одной стороны, как бы утопические, с другой стороны, вполне реальные. Но литература всегда занимается каким-либо утопическим проектом, который иногда вдруг становится реальностью. А если он не становится реальностью, то остается хорошей литературой.
Алексей Юдин: Что все-таки из этого художественного, научного эксперимента стало реальностью?
Константин Кедров: Мобильники. В середине 80-х я в музее Скрябина беседовал с директором Малкиным, и он мне рассказывал про интернет, как он его представлял. На ВДНХ, говорит, надо поставить такую машину с зеркалами, каждый может набирать: набрал слово – оно возникает на экране, и все смотрят. Андропов представлял иначе, он говорил: "Зачем много компьютеров? У нас будет большой компьютер на Лубянке и допуск к нему".
Алексей Юдин: Похоже, что эта сказка тоже становится былью.
Константин Кедров: А дальше – интернет в том виде, в каком он возник. Вернадский когда-то говорил: ноосфера, мировой разум, а оказалось – вот он, на флешке могут поместиться все знания человечества, какие только существуют. Не скажу, что в фантастике это полностью предсказано, но предчувствие этого все-таки было.
Алексей Юдин: Были конкретные предчувствия, был большой идеологический проект строительства нового мира, была вера в то, что человечество развивается к великому, лучшему будущему. Многое ушло, многое осталось.
Константин Кедров: Осталась вера в мировой разум, в то, что мы с этим мировым разумом сейчас более в контакте, чем раньше, благодаря интернету. Осталось предсказание, что человечество на информационном уровне станет единым благодаря тому же интернету и смартфонам. Это все приблизилось. И как против этого ни борись, ни бейся в истерике, ни кричи, что интернет от дьявола, никуда не денешься – это победит.
Алексей Юдин: Вот это, наверное, тот итог, к которому нас подводит вся история научной фантастики: вера в то, что человеческий разум, будь он в голове профессора Доуэля, в наших головах или, может быть, где-то вдалеке, все равно неизбежно одержит победу.
