- Социологи и антропологи замечают: люди все чаще сторонятся физической близости – реже говорят по телефону, меньше встречаются.
- Радость человеческого общения в современном мире заменили социальные сети, сериалы, виртуальный секс.
- После сексуальной революции конца ХХ века наступила сексуальная контрреволюция: для поколения миллениалов секс куда менее значим, чем для их предшественников.
- Секс, физический контакт и даже просто общение вне интернета люди иногда воспринимают как угрозу, а звонок по телефону – как вторжение в свое личное пространство.
- Возродить культуру прикосновений пытаются в некоторых западных странах, где проводятся "вечеринки обнимашек".
Сергей Медведев: Одной из болевых точек повседневности стала боязнь прикосновений, контакта, физической близости. Люди все реже говорят по телефону, реже встречаются, заменяя человеческое общение социальными сетями, сериалами, виртуальным сексом. Идем ли мы к обществу тотального одиночества и отчуждения?
Видеоверсия программы
Корреспондент: Большинство людей живут в крупных городах и не могут выстроить преграды от других жителей. Постоянный контакт происходит в общественном транспорте, при посещении кафе, магазинов, кинотеатров. Тесные отношения с другими членами общества в такой ситуации просто неизбежны.
Однако люди боятся не столько телесного контакта, сколько контакта с другим человеком как такового. Развитие технологий, общение через голосовые сообщения, управление голосом или считывание лица сенсором – эти новшества выстроили дополнительные четыре стены, внутри которых теперь уютно существует человек. Многие боятся даже не физически коснуться другого человека, а влезть в его мир, даже просто помахав в Facebook или отправив сообщение о желании встретиться. Зона комфорта стала невероятно хрупкой, и даже такие виртуально-невербальные знаки воспринимаются как вторжение в личное пространство, не говоря уже о дружеском объятии, рукопожатии, прощальном поцелуе и прочих, казалось бы, недавно таких привычных вещах.
Сергей Медведев: В студии Радио Свобода – Полина Аронсон, социолог, редактор портала openDemocracy Russia, и Владислав Земенков, журналист, культуролог, приглашенный преподаватель НИУ ВШЭ.
Вы часто говорите по телефону?
Полина Аронсон: Я достаточно много разговариваю по телефону, потому что целый день сижу перед экраном, у меня устают глаза, и мне не хочется еще и с людьми общаться при помощи экрана.
Владислав Земенков: У меня звонков и разговоров с людьми гораздо меньше. По-моему, это поколенческий момент: я вырос, когда в России только появились социальные сети, и было престижно общаться в них: ставить лайки, смайлики, осваивать все эти новые технологии.
Сергей Медведев: Для меня телефонный звонок стал не то чтобы проблемой, но неким вторжением во внутреннее пространство. Если мне вдруг звонит какой-то неизвестный номер, у меня тут же протест – а кто им разрешил вторгаться в мое пространство?! Лет пять назад такого не было. Здесь есть какой-то сдвиг.
Наша культура очень визуальна, восприятие мира через сетчатку глаза становится основным способом восприятия
Полина Аронсон: Безусловно. Я все-таки стремлюсь к сохранению живого контакта.
Сергей Медведев: Происходит виртуализация человека: мы превращаемся в какие-то цифровые тела, теряем свою физическую телесность, и отчасти в этом виновны гаджеты и социальные сети.
Владислав Земенков: Телефонные соприкосновения как таковые пока еще не исчезли. Скорее сейчас происходит переход от телефонного соприкосновения к скайпу и другим технологиям – это все очень популярно. Но возросла роль "холодных" звонков, когда ты звонишь по делу. Гораздо менее актуальна роль "горячих" звонков, когда ты звонишь для того, чтобы узнать, как дела, зависнуть на телефоне с романтическим партнером. Ощутить тепло другого человека через такое соприкосновение стало почти невозможно.
Сергей Медведев: Мессенджеры многое вытесняют. Это очень удобно – отложенная коммуникация: ты можешь моделировать, редактировать свой ответ, можешь его удалить. Получается, что это более отчужденная коммуникация и при этом гораздо более контролируемая.
Полина Аронсон: В мессенджерах происходит очень много непосредственной коммуникации, когда вы с человеком находитесь в чате и обмениваетесь сообщениями в режиме реального времени. И очень редко кто-то модерирует или удаляет сообщения в процессе.
Тут есть еще один момент: наша культура очень визуальна, восприятие мира через сетчатку глаза становится основным способом восприятия. Об этом говорят и исследователи архитектуры, и искусствоведы, и нейрофизиологи. У нас сейчас очень развито фронтальное зрение: мы все время смотрим в одну точку, и вся современная архитектура рассчитана на то, чтобы мы смотрели прямо. У нас должно быть туннельное зрение. И философия личности, которая сейчас везде постулируется, тоже про то, чтобы мы смотрели прямо: нельзя отвлекаться. Но при этом периферийное зрение очень важно для человека: через него мы получаем гораздо больше информации, чем через прямой взгляд. А у нас это периферийное зрение, периферийное понимание того, что происходит вокруг, постоянно уменьшается, потому что мы все больше зациклены только на взаимодействии с определенной своей средой.
Сергей Медведев: Соцсети создают информационные пузыри, и человек варится в собственном соку. Наверное, пространство физического общения (метро, большой город, публичное пространство) дает взаимодействие с гораздо большим кругом людей и ситуаций, чем то, к чему мы привыкли. Если телефон был неким великим объединителем ХХ века, то в XXI веке смартфоны и соцсети становятся неким глобальным разъединителем.
Владислав Земенков: Появление и бурное развитие соцсетей способствовало увеличению контактности людей: пусть это контактность удаленная, разъединенная, дистанцированная, тем не менее, люди могли общаться с большим количеством народу в разных государствах, разъединенного геополитическими и разными другими границами. Другое дело, что сейчас, когда популярность соцсетей для всех очевидна, они используются не только для общения, но и как большие платформы, политические и социальные объединения. И здесь меняется сам формат общения.
Сейчас мы стараемся даже меньше соприкасаться с самим смартфоном как объектом. Когда мы набирали номер телефона кнопками, мы соприкасались, нажимая каждую кнопку. А сейчас ты просто смотришь на них, и тебе не надо никуда нажимать…
Сергей Медведев: Да, голосовые команды. В принципе, тактильность уходит и из цифрового мира. Видимо, будущее за нейроинтерфейсами. Но в любом случае это имеет большое влияние на практики совместного проведения времени. Все чаще доводится наблюдать, как люди, даже близкие, пришли на какой-то совместный ужин и сидят за одним столом, уткнувшись в свои гаджеты. Это нежелание контакта?
Полина Аронсон: Здесь еще можно поговорить о разном этикете в разных культурах. Например, в Германии, где я живу, такое поведение считается неприличным – доставать телефон на каком-то массовом мероприятии. Мне кажется, в России дети гораздо больше времени проводят с гаджетами. Понятно, что это классовые вещи.
Сергей Медведев: Тут вообще очень сильный культурный водораздел между Россией и Европой. Действительно, в России люди проводят огромное количество времени, общаясь с другими людьми при помощи смартфонов – может быть, потому, что в Европе больше аналоговая культура? Германия – вообще, мне кажется, очень аналоговая культура: там до сих пор читают газеты, отправляют факсы. Германия как-то не очень подружилась с цифрой, а Россия провалилась в цифру и утратила всякую телесность.
Полина Аронсон: Степень погруженности в цифру – это в определенной степени показатель социально-экономического благополучия, и чем меньше мы можем себе позволить отключиться от цифры, тем ниже наш социальный статус. Теперь люди с высоким социальным статусом отказываются от цифры. Для них маркер их высокого статуса – это как раз возможность не отвечать на сообщения, отложить телефон на все выходные, осуществлять какие-то социальные практики за пределами социальных сетей.
Сергей Медведев: В "Нью-Йорк таймс" недавно была статья о том, что элита будущего не будет пользоваться цифровыми сервисами. Она будет получать аналоговое образование, есть в ресторанах, а не заказывать еду по соцсетям и так далее.
Полина Аронсон: Это очень сильно связано с культом аутентичности в современной западной культуре. Высшие социальные слои хотят есть помидоры из биомагазина, а не покупать их в супермаркете, и точно так же они хотят потреблять аутентичное человеческое тепло, а не какое-то там полученное при помощи куска железа. Человеческий ресурс в наше время очень дорого стоит, и не у всех есть к нему доступ. И такие страны как Россия, Китай или Индия, оказались где-то посередине. Мы счастливы, что у нас есть эти технологии, мы все еще очень глубоко в них погружены. У нас еще не сложились элиты, которые могут себе позволить полностью уйти от этой дигитальной реальности и целиком переключиться на аналоговый мир. Я думаю, скоро доступ к аналоговому миру будет продаваться за отдельные деньги, и в него будут попадать только избранные. Интересно, что у нас пока не возникает нового луддитского движения, то есть мы не восстаем против машины: машина настолько удобна, разговаривает приятным голосом…
Сергей Медведев: Да, но пока она все-таки больше работает на разъединение, на то, что уходит контактность, из коммуникации исчезает живое тепло человеческого общения.
Полина Аронсон: Я бы не стала говорить так однозначно, что она работает на разъединение: тут довольно амбивалентный эффект.
Сергей Медведев: Может быть, цифровые сети объединяют нас, дают нам найти новых друзей, новую судьбу, но чисто физически они все-таки разводят людей.
Полина Аронсон: Я бы сказала, что они ограничивают наш сенсорный опыт.
Сергей Медведев: Слово москвичке Софье Скавинской.
Софья Скавинская: Появляются некие барьеры – это, наверное, нормально. Сначала мы знакомимся в интернете и только потом сложно решаемся на личную встречу. Путь к первому прикосновению становится все более длинным и сложным: сначала надо послать правильный смайлик, а потом уже поцеловать в щеку.
Путь к первому прикосновению становится все более сложным: сначала надо послать правильный смайлик, а потом уже поцеловать в щеку
Я думаю, победит любовь, но с согласием – это же тоже очень важно. Вся современная технология, по-моему, работает на то, чтобы отношения на расстоянии были не просто возможными, а очень комфортными. Появляются секс-игрушки, которыми можно управлять с другой точки земного шара, мессенджеры, голосовые сообщения, видеосообщения. Ты можешь постоянно наблюдать за своим партнером. Но лично для меня это не совсем приемлемо. Мне хочется чувствовать человека. И вот тот самый первый эшелон очень важен, этих прикосновений не хватает.
Сергей Медведев: Полина, вы в своей статье пишете, что отказ от прикосновений – это, может быть, такая бурная реакция на все эти скандалы последних лет, поствайнштейновский мир.
Полина Аронсон: Может быть, это какой-то симптом даже более глобального и фундаментального процесса, точнее, появление того, что социологи называют культурой виктимности: когда человек все чаще определяет себя через свою травму. В этой культуре один из главных постулатов: твое чувство – это конечная реальность. То, что ты чувствуешь, – это правда, и неважно, какую интенцию вкладывал другой человек или группа людей при общении с тобой, важно, что ты почувствовал. Исходя из этого ты выстраиваешь свою модель общения с миром. В этой культурной модели болезненно все: абсолютно любой контакт может оказаться вторжением. И у нас происходит смена презумпции желательности контакта на презумпцию его нежелательности. Сейчас телефонная будка у каждого в кармане, но уже нет гарантии того, что мы друг друга услышим.
В этой культуре виктимности мы наблюдаем, как у нас из модели диалога возникает модель многих параллельных монологов. Обмен голосовыми сообщениями очень хорошо иллюстрирует этот процесс: мы не находимся в прямом контакте друг с другом, а каждый говорит что-то от себя, и кто-то где-то на это реагирует.
Сергей Медведев: Люди стали больше бояться соприкосновений, чисто физического контакта, объятий?
Владислав Земенков: Это часть большого глобального процесса. Некоторое время назад социологи выдвигали концепцию общества риска. И вот от общества риска мы шагнули в сторону общества страха; страх становится доминирующей эмоцией в современной социальной и политической жизни. Здесь можно вспоминать не только эффект Вайнштейна, но и, например, выборы США, связанные с избранием Дональдом Трампа и с атмосферой страха, которая царила в тот момент среди избирателей. Но страх – это амбивалентная эмоция, которая присутствует у человека на протяжении всей его жизни. С одной стороны, есть врожденный страх, связанный с тем, что маленький ребенок чувствует некоторую угрозу, не может сказать о ней, но испытывает этот страх. Далее этот страх переходит в страх взрослого человека перед угрозой смерти, насилия и так далее, но он дополняется какими-то воображаемыми состояниями. Например, человек испытывает страх перед угрозой прикосновения, потому что за человеческим прикосновением может последовать целая череда действий, которые в его представлении могут привести его к смерти. Скажем, незащищенный секс ведет к различным заболеваниям, некоторые из которых до сих пор неизлечимы. Мне кажется, вот этот страх, у которого есть объяснение, является причиной, в том числе того, что мы отдалились друг от друга, и в смысле прикосновений тоже.
Сергей Медведев: В нашей программе мы не раз ставили эту проблему: поколение миллениалов, гораздо менее сексуально, чем предыдущие. Секс не является больше безусловной ценностью для этого поколения. Это как-то связано с этой атомизацией, боязнью физического контакта, виртуализацией человека?
Полина Аронсон: Безусловно, связано, потому что секс – это самая ультимативная форма человеческого контакта: там происходит сразу столько внедрений в личное пространство… Я думаю, асексуальность связана с тем, что людям, отвыкшим от повседневного контакта, очень сложно сразу перейти туда.
Сергей Медведев: Это не только секс – это и совместное проживание, это другой человек со своей физиологией, привычками, распорядком дня. Видимо, ощущение рядом другой телесности становится все более проблематичным.
Полина Аронсон: Да, но при этом люди много говорят о том, что им этого не хватает. В Америке и в Австралии есть вечеринки обнимашек: люди приходят туда специально, чтобы обниматься друг с другом. Там есть особые правила поведения: не должно быть никаких сексуальных коннотаций, не употребляется алкоголь. Реклама этих вечеринок проходит под слоганом: человеческое прикосновение вызывает химическую реакцию, полезную для здоровья. Люди говорят, что для них это какой-то совершенно запредельный опыт, им это просто срывает башню! Но главное, что говорят многие участники: они смогли получить прикосновение без сексуального подтекста, и для них это очень важно, они наконец-то попали в безопасное пространство, где нет угрозы сексуальности. Секс воспринимается как угроза.
Владислав Земенков: Во второй половине ХХ века ультимативность, радикальность секса достигла своего апогея, то есть произошла сексуальная революция, сопровождаемая социальной революцией 1968 года и некоторыми другими событиями. И в 80–90-е годы на поверхности оказалось огромное количество изображений, кинолент, музыкальных клипов, в которых секс подавался…
Сергей Медведев: После сексуальной революции секс и свобода секса приобрели некую абсолютную ценность.
Владислав Земенков: Это началось с лозунга: занимайтесь любовью, а не занимайтесь войной, то есть секс как социальная ценность, как любовь и свобода. Но это сошло на нет в тот момент, когда секс стал доступен когда угодно, где угодно и в каком угодно виде. Произошла очень сильная идеализация на психическом уровне. И действительно, через 10–15 лет, то есть к середине 2010-х годов человек, не находя своего идеала, не хочет соприкасаться ни с какими другими телами. С другой стороны, действительно, асексуальность не возникла прямо сейчас, она, так или иначе, возникала в определенные исторические эпохи. Можно вспомнить, например, начало ХХ века, российский Серебряный век, когда люди культурной элиты пытались пересмотреть свое отношение к сексу. Это перераспределение приобретало религиозный оттенок, и сейчас он тоже есть: я бы сказал, что сейчас он приобретает морализаторский характер. Здесь можно говорить, например, о культуре нового аскетизма, связанной с культурой аутентичности, то есть попыткой сделать свою жизнь проще, свести на нет все физические контакты и заниматься своим собственным духовным развитием.
Сергей Медведев: В общем, через 50 лет после сексуальной революции произошла сексуальная контрреволюция.
Владислав Земенков: Да.
Сергей Медведев: И встает вопрос – а каково будущее этого общества с точки зрения воспроизводства?
Владислав Земенков: Культ секса, характерный для 80–90-х годов, который как будто бы обесценился в 2000-х и 2010-х годах, связан с тем, что из культуры в принципе исчез другой очень важный культ – культ эмоциональной близости как таковой. Там, где эмоциональная и сексуальная близости пересекались друг с другом, то есть за романтическими встречами следовал сексуальный контакт, люди вступали в браки и так далее, эти культуры разошлись: секс стал сугубо утилитарной вещью, а эмоциональная близость – каким-то недосягаемым капиталом.
Сергей Медведев: Хочу сравнить северные и южные культуры. Думается, что в Италии не встал бы такой вопрос, так как в итальянском обществе принята культура телесных прикосновений. Может быть, это чисто культурная вещь, связанная с национальными особенностями?
Полина Аронсон: Тут надо быть осторожными. Многие вещи связаны просто с климатом: сколько времени вы проводите внутри какого-то строения, а сколько снаружи. Если вы принадлежите к культуре, где вы вынуждены большую часть времени проводить в четырех стенах, то ваш тактильный опыт будет по умолчанию более ограниченным. Современная архитектура ограничивает его сама по себе: она очень сильно унифицирует поверхности и совершенно не заботится о том, чтобы мы что-то ухватывали нашим периферийным зрением, она очень фронтальная.
Сергей Медведев: То есть она не создает уголков, закутков интимности?
Полина Аронсон: Да. У нас исчезло искусство полутеней. Многие соприкосновения возникают все-таки в будуаре нашего сознания, а мы сейчас в нашей городской среде живем в основном как в супермаркете, залитом лампами дневного света.
Сергей Медведев: Или в театре, постоянно на сцене.
Полина Аронсон: И соприкосновения, которые там возникают, неприятны, они вынужденные. Если вы в набитом метро с кем-то сталкиваетесь плечом, вы гораздо меньше готовы к этому, проведя до того много часов перед экраном, чем вы были к этому готовы 50 лет назад, когда работали в цеху и вокруг вас ходили пахнущие люди…
Сергей Медведев: Это ХХ век, когда люди грели друг друга телами в утренних очередях за хлебом. Были очереди 80-х годов, воронки на входе в магазины, забитые подмосковные электрички. Тогда эта плотная коллективная телесность была нормальной. А сейчас: что такое, меня коснулись?! Это не принято.
Владислав Земенков: Здесь есть еще момент совместного проживания. Об этом неплохо писал в своей книге "Жизнь соло" американский социолог Эрик Кляйненберг. Эта книга про то, как люди предпочитают жить одни, как это все связано с растущим уровнем социально-экономического неравенства и с жилищной политикой больших городов в Америке. Может быть, мы все хотим жить одни просто потому, что жить в больших квартирах, куда бы мы привели своего партнера, стало просто невозможно. Все, на что может рассчитывать современный молодой человек, который окончил университет, – это маленькая комнатушка где-нибудь на окраине города. Каждый день ты ездишь на работу, и ничего тебе больше не надо, кроме того, чтобы просто прийти в эти свои четыре стены и чтобы тебя все оставили в покое. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, – это выйти на связь в тиндер и найти себе партнера на одну ночь.
Сергей Медведев: Полина, вы ссылаетесь еще на одного социолога, Еву Иллуз, которая пишет об обществе негативных социальных отношений. Что, мы действительно идем к какому-то более атомизированному распавшемуся обществу, обществу страха, когда люди замкнуты в своих информационных травматических пузырях – не трогайте меня, не прикасайтесь ко мне, не грузите меня своими эмоциями?
Сейчас в нашей городской среде мы живем как в супермаркете, залитом лампами дневного света
Полина Аронсон: Иллуз говорит, что социальная аномия – это основной фундаментальный процесс, который мы все проживаем в современном обществе. Фрейд тоже описывал невроз как некую патологию. Если человек не в состоянии вступать в контакты с другими, тут что-то не так. А сейчас мы живем в обществе, в котором это расхождение, распад социальных связей и есть основной социальный процесс. Мы все время исключаем себя из каких-то социальных структур, социальных связей и все время вынуждены создавать свое собственное пространство. Оно может состоять не только из одного человека, но и из каких-то близких нам людей, но мы все время находимся в процессе отгораживания. Это очень хорошо видно по рынку труда: как растет доля фрилансеров в городской среде, как быстро развивается культура стартапов.
Сергей Медведев: Да, не работа, а проект. Собственно, и к совместной жизни очень часто люди относятся как к проектам: некий твой партнер – это не жизненный выбор, а проект на какое-то определенное время.
Полина Аронсон: Да и на рабочем месте все большее количество людей все меньше в прямом смысле слова соприкасаются со своими коллегами. Работая из дома, вы не вступаете в контакт с другими сотрудниками.
Сергей Медведев: С другой стороны, современный урбанизм пытается создать все эти общественные пространства…
Полина Аронсон: Это искусственно созданные пространства, такой лосось, выращенный на ферме, а не в море.
Сергей Медведев: И в результате эти общественные пространства превращаются в пространство одиночества. Вот эти собянинские висюльки, светящиеся светодиодные бульвары не создают чувства коллектива, города, единства.
А что с этим со всем делать? Может быть, смириться с этим? Может быть, это путь культуры, которая идет от физического к символическому порядку?
Владислав Земенков: Внутри страха всегда остается место для надежды. Базовая эмоция, связанная с боязнью человека умереть, все равно оставляет некоторую надежду: кто-то верит в царствие небесное, кто-то – в то, что у него все наладится в его дальнейшей жизни. Если мы оставим это место для надежды на то, что в мире наступит баланс между культурой согласия и культурой близости, тогда мы увидим другую картину.
Полина Аронсон: Нам не хватает перформанса, театральности: люди стали всерьез воспринимать все эти прикосновения. Наше спасение в возобновлении культуры касания.
Сергей Медведев: Да, именно театрального, перформативного касания. Оглядываясь на ХХ век, следует признать, что ужасна телесность спаянных человеческих коллективов, которые описаны в "Котловане" Андрея Платонова или присутствуют на картинах Павла Филонова. Но также опасно и наше атомизированное общество, где все замкнулись в своих пузырьках, ведь такими одиночками точно так же легко управлять, как и коллективным телом. Касайтесь друг друга – и будет вам счастье, тем более что на улице весна!
