- Мобильных телефонов в мире больше, чем людей, но за последние пять лет количество голосовых звонков уменьшилось в два раза: люди предпочитают текстовые сообщения.
- Постепенно складывается новый этикет: прежде чем позвонить человеку, теперь считается корректным спросить его в текстовом сообщении, удобно ли ему это.
- Современная культура стала культурой аутизма не в клиническом, а в культурном смысле: каждый человек создает свою собственную вселенную.
- Коммуникация перестала быть индивидуализированной, сплошной: человек может сидеть в чате и одновременно говорить с пятью людьми в разных окнах.
- В мессенджерах популярен обмен стикерами, картинками: возникает новый цифровой язык, который возможен даже без текста.
Сергей Медведев: Будущее наступило в 2015 году, когда мобильных телефонов на планете стало больше, чем людей. Но вот парадокс: телефонов больше, но говорим мы по ним все меньше. В течение последних пяти лет количество голосовых звонков в два раза уменьшилось. Говорят о таком феномене, как телефонофобия: люди все больше боятся говорить по телефону. Подробности в сюжете нашего корреспондента.
Корреспондент: Ученые и эксперты предсказывают скорый конец телефонной эры. Большинство людей все реже используют смартфоны для того, чтобы позвонить. Перелом произошел десять лет назад, когда СМС впервые стал более популярным способом общения, чем голосовой звонок. Добили телефонную связь социальные сети и мессенджеры.
Основная причина, по которой люди не берут трубку, – раздражение от ненужных разговоров и назойливых абонентов. По данным New York Times, апрель 2018 года стал месяцем-рекордсменом по количеству автоматизированных рекламных звонков – их было зафиксировано почти три с половиной миллиарда.
Но сетевое поколение не только экономит время. Психологи говорят, что современные люди в принципе разучиваются говорить друг с другом. Заместитель директора научного центра при Колумбийском университете психолог Хайди Грант Хэлворсон объясняет это тем, что пользователи мессенджеров привыкли редактировать послание другому человеку, в то время как телефонный разговор делает их более уязвимыми. Но для доверительных отношений, считает Хэлворсон, все еще необходим живой контакт. С ней согласен специалист по вопросам формирования правильной рабочей атмосферы Рон Фридман. "Страх перед телефоном нужно преодолеть, – уверен он, – так как нельзя занимать лидерские позиции, не умея вести живые переговоры".
Сергей Медведев: Наши сегодняшние гости – культуролог Екатерина Арье, преподаватель Московской Высшей школы социально-экономических наук, и философ Александр Павлов, доцент Школы философии Высшей школы экономики.
Екатерина, вы замечаете, что в последнее время меньше говорите по телефону?
Екатерина Арье: Да. Во-первых, я считаю, что разговор по телефону – это априори вторжение в личное пространство. Телефонный разговор в какой-то степени приравнивается к личной встрече, к которой ты заранее готовишься, соблюдая всевозможные этикеты.
Например, я пишу суперважное электронное письмо своему коллеге, просто пот льется по лбу, руки трясутся, я должна очень внимательно все написать, нигде не ошибиться, и тут мне звонят. Я могу выключить звонок, обрубить его, могу сделать звук потише, но это не вернет меня к сосредоточенному состоянию.
Телефонный разговор в какой-то степени приравнивается к личной встрече, к которой ты заранее готовишься, соблюдая всевозможные этикеты
В связи с этим у меня вопрос к разработчикам смартфонов: мы можем смахнуть сообщения, СМС в мессенджерах по экрану, но почему то же самое нельзя сделать со звонком?
Сергей Медведев: Александр, у вас есть эта проблема дискомфорта, когда вдруг звонит телефон? Вот я, например, в последние года два-три, если звонок нежелательный, начинаю испытывать раздражение: чего человек мне звонит, написать, что ли, не может?
Александр Павлов: Мне тоже не нравится, когда мне звонят, я и сам не люблю звонить. Текстовые сообщения – это идеально.
Новый этикет формируется абсолютно везде. Дело не в том, что нам некомфортно принимать звонок или звонить. Многие люди, если им очень хочется поговорить, пишут сообщение: "Когда вам удобно набрать?" И здесь возникает проблема этикета, связанная с серьезными технологическими изменениями, которые переопределяют нашу культуру. Раньше у вас были стационарные телефоны, вас можно было застать дома или на работе. Звонок был строго определен пространственной категорией. Теперь вы на связи 24 часа на 7. В этом смысле ваш психологический комфорт нарушается: вы никогда не расслаблены, вам постоянно может прийти текст. Звонок вторгается именно в тот момент, когда вы не готовы. В этом смысле этикет формируется и что-то переопределяет.
Здесь очень любопытно посмотреть на три больших эпохи телефонной эры: сначала были просто стационарные телефоны, затем произошла революция – сотовая связь. Одно время это была довольно дорогая дополнительная услуга, не было определителя. Когда вы не знаете, кто вам звонит, отвечать довольно комфортно, вы постоянно живете в нервозном состоянии. Затем пришли определители, и это была третья эпоха, когда вы знаете, кто вам звонит. Теперь вы можете не брать трубку.
Сергей Медведев: Если чувство постоянной привязанности к телефону напрягает, мы уходим от телефонного разговора, то куда мы переходим – в мессенджеры, в текстовое общение?
Екатерина Арье: Раньше люди отвечали "да, я у аппарата" и были привязаны к локации. А сейчас наблюдается тенденция к так называемой геомедийности, когда мы, находясь в любом уголке света, имеем доступ к онлайн пространству, к коммуникативным и новостным инструментам. С другой стороны, мы не только вытаскиваем какую-то информацию, но и очень много в нее отдаем. Например, наши телефоны считывают данные геопозиции, локации, другие, например, счетчики в лабораториях, считывают скорость ветра, температуру воды и так далее. И все это передается, каким-то образом обрабатывается и в итоге приводит к тому, что среда насыщается каким-то информационным потенциалом, который двигается обоюдосторонне, то есть он и предоставляет какую-то информацию, и каким-то образом собирает ее с нас.
Я бы не сказала, что мы двигаемся именно к тексту. Да, действительно, количество телефонных звонков снизилось, люди часто общаются в мессенджерах, но нельзя забывать и о других формах, в том числе о визуальных коммуникациях, напоминающих телефонную беседу, но опять же требующих соблюдения определенных этикетных норм. Я говорю, например, о нововведении в Apple, когда вы можете отправлять какие-то записанные мемические штуки другому оператору или пользователю. С другой стороны, это Скайп – это не та телефония, которая была раньше, но и не что-то радикально новое. А еще есть "сторис": "сторис" Фейсбука, Инстаграма, "ВКонтакте" и так далее, все эти инструменты, которые позволяют зафиксировать сиюминутность, рассказать о ней, поделиться, но не конкретному адресату в том смысле, что я знаю, кто точно это получит. Но это тоже является новым движением к коммуникации: ты можешь слышать человека, видеть его, ответить ему там же в формате текста или видео. Мне кажется, движение идет в сторону визуальных форм.
Сергей Медведев: А что все-таки психологически напрягает в этой коммуникации? Невозможность редактуры? Ведь телефон – это то, что не дает отредактировать сообщение.
Александр Павлов: С 2000 года авторы, которые придерживались идеи того, что мы живем в эпоху постмодерна, стали от этого отходить, говорить, что постмодерна больше нет. Одновременно с этим другие авторы, социальные теоретики, культурологи стали говорить, что мы живем в совершенно новую эру, и предлагать определенные языка ее описания. Я насчитываю теорий 10-12 – альтермодерн, перформатизм, гипермодерн, автомодерн, диджимодерн, метамодерн...
Нас интересуют две теории. Первая и основная, от которой я хочу оттолкнуться, – это теория диджимодерна. Все остальные, работая с культурой, почти не обращают внимания на технологии. Ее автор, британский культурный критик Алан Кирби, написал книжку под названием "Диджимодернизм. Как современные технологии упраздняют постмодерн и переопределяют нашу культуру". И там он говорит про текст. Первая идея – все есть текст. Главным образом наша деятельность уже связана с текстом: мы набираем СМС, набираем сообщение в мессенджере, набираем номер, чтобы позвонить. И даже когда мы проговариваем что-то, это тоже текст, который мы не можем отредактировать. Ведя диалог в мессенджере, мы очень редко обращаемся к истории сообщений, они мгновенно исчезают, мы не будем перечитывать миллионы букв, которые создали.
Вторая ключевая идея: он говорит, что наша культура стала культурой аутизма не в клиническом, а в культурном смысле. Мы создаем свою вселенную. Мы определяем свою музыку, свои социальные сети. Мы выстраиваем и контролируем свою вселенную. Поскольку мы – аутисты в культурном смысле, нам очень тяжело коммуницировать напрямую. Я вчера ехал в метро и видел, как два человека записывали голосовые сообщения: даже сообщения отправляют голосом вместо того, чтобы позвонить.
Сергей Медведев: Формируются новые правила: одни – для начальства, сотрудников, людей, работающих вместе, другие – для родственников, третьи – для друзей, – или есть какая-то универсальная этика?
Екатерина Арье: И да, и нет. Конечно, когда мы говорим о рабочей коммуникации, то мы априори должны встраиваться в режим: 9–18 или 10–19, – вы можете позвонить в это время по рабочему вопросу, а далее звонки в принципе отрицаются как нечто актуальное. Родственникам в этом смысле позволено чуть-чуть больше. Все очень индивидуально, нельзя сказать, что все так делают.
Раньше люди отвечали "да, я у аппарата" и были привязаны к локации
Есть интересная штука – проект под названием "Деловой этикет", который ведет Оля Лукинова. Она рассказывает в правилах, которых сейчас набралось уже больше 55, о том, как нужно общаться онлайн. Я приведу один из любимых примеров про Telegram, когда вы записываете голосовое сообщение вместо того, чтобы позвонить. Есть какой-то чат, в котором собрались, допустим, человек десять и обсуждают важную проблему. В какой-то момент они переходят с текста на голосовые сообщения. Дальше количество отправленных голосовых сообщений растет, при этом количество прослушиваний явно не растет, потому что для человека, который включается через какое-то время, будет просто убийственно прослушивать все то, что они наговорили. И это не какое-то тезисное высказывание, а мысль в потоке, это все записывается, человек заикается, делает ошибки, мямлит. Это пример того, что делать нельзя: это не этично, вы не уважаете своего собеседника.
И тут мы автоматически переходим к тому, что такое коммуникация в цифровую и постцифровую эпоху. Возвращаясь к диджимодерну, я, скорее, на стороне постдиджител. Коммуникация становится не столько привычным форматом расслабленного общения в цифре, к которому мы привыкли, она переходит в тезисные блоки информации, которые в некотором смысле очень сходны с изначальной структурой цифровой среды, то есть с кодом. Мне кажется, эта трансформация очень важна при разговоре о коммуникации в целом.
Сергей Медведев: Коммуникация перестала быть индивидуализированной, сплошной. Мы можем сидеть в чате и одновременно говорить с пятью людьми в пяти разных окнах.
Александр Павлов: Я в свое время шутил, что можно добавлять строчку в резюме: способность полноценной коммуникации одновременно с тремя собеседниками в Фейсбуке. И это не просто новые технологии – они формируют нового субъекта. Раньше все ругали клиповое сознание, клиповое мышление. Другое дело, что вы становитесь новым субъектом, пытается зайти на эту территорию.
Другой автор – Роберт Сэмюэлс с автомодерном (это 2008 год, уже был Фейсбук). Он говорит, что есть такое понятие, как цифровая юность. Понятно, что 80-летнему человеку тяжело набирать текст, он привык звонить, общаться вживую. Цифровая юность формирует мультизадачность. Школа сильно устарела, там дают какие-то знания, но ты можешь одним кликом получить всю эту информацию через интернет, тебе не надо даже иметь это в голове. Школа некоторым образом становится архаичным институтом, который просто готовит вас к жизни. Вы становитесь совершенно разным человеком в разных чатах, в разных окнах. Вы используете разные языки: с одним человеком вы можете использовать мемы, с другим не можете, одному человеку вы можете послать стикер, другой примет это плохо. Некоторые люди могут участвовать в этих разных регистрах, но не все. Чем моложе человек, тем больше регистров он может освоить.
Сергей Медведев: Это не шизофрения, не мультипликация личности?
Александр Павлов: Абсолютно нет! Кирби говорит: для человека модерна – невроз, для человека постмодерна – шизофрения, для человека диджимодерна – аутизм. На самом деле не такой принципиальный вопрос, было это онтологически задано или нет. Фишка в том, что, общаясь текстами, существуя в разных диалоговых окнах, вы формируете нового субъекта, и вам не хочется общаться лично. Вы не хотите звонить, говорить по телефону, вам гораздо проще отправить что-то и сразу получить ответ. Это совершенно точно новый субъект, который все время работает с текстом и все время присутствует в цифре.
Сергей Медведев: Здесь встает еще один этический вопрос: насколько этично коммуницировать при другом человеке? Мы с вами говорим, а одним глазом я нахожусь в чате, отправляю сообщения в двух-трех окнах. Может быть, это уже стало нормой?
Александр Павлов: Вы себе это позволяете?
Сергей Медведев: С разными людьми по-разному.
Александр Павлов: Вы же не будете это делать, когда ведете передачу под запись, но когда вы сидите вечером, уставший, с чашкой кофе или с бокалом пива…
Екатерина Арье: Это еще во многом зависит о того, какие практики осуществляются в конкретный момент. Банальный пример: человек торгует на бирже ценными бумагами и, в принципе, может себе позволить делать это с телефона, это его работа, но при этом мы сидим с тем же бокалом пива.
С другой стороны, возможность позволить себе что-то варьируется, действительно есть понятие цифровой юности, но есть еще некоторая прослойка, в том числе культурная – это пользователи, которые родились, уже окруженные цифрой. Для них отвлечение на телефон вообще не является чем-то, проблематизирующим коммуникацию. Они совершенно спокойно существуют параллельно, буквально делая два дела. Такова их психическая или физиологическая особенность, готовность существовать как здесь и сейчас в реальной коммуникации, так и там.
Сергей Медведев: Мы все здесь преподаватели: как вы относитесь к тому, что в аудитории студенты смотрят в свои смартфоны, вроде как слушая вас?
Екатерина Арье: Они не отвлекаются, они слушают, и если я задам вопрос, человек на него ответит. Это, возможно, какой-то побег в безопасное пространство – просто отключиться и включить еще один канал восприятия информации. С другой стороны, они переписываются друг с другом и задают вопрос, если я что-то некорректно произнесла или тихо сказала. Но статистически они больше слушают, чем тупят.
Александр Павлов: Я сам постоянно сижу в телефоне. Нужно смириться со своими проблемами и жить дальше. У меня есть определенного рода зависимость, но я от нее не страдаю.
Сергей Медведев: Я, наверное, человек старой эпохи, потому что меня это напрягает. Я всегда ставлю эту проблему, говорю: давайте попробуем создать некое универсальное пространство коммуникации – час двадцать мы находимся вместе, выключим все те другие пространства, в которых мы могли бы одновременно находиться.
Екатерина Арье: Я сама отношусь к тому, возможно, уже небольшому числу людей, которые не приемлют постоянное держание телефона в руках. Но я могу понять студентов: для них это тяжелый опыт – долго сидеть на одном месте. Другое дело, когда, запланировав встречу, договорившись с Сергеем, мы приезжаем сюда и начинаем проверять свои телефоны: я считаю, что это неправильно.
Нужно смириться со своими зависимостями и жить дальше
Александр Павлов: Я использую смартфон для коммуникации. Читая лекцию, я его не использую, но когда ты сидишь на шестичасовом совещании, это некоторое спасение.
Сергей Медведев: Кстати, многие операторы предлагают тарифы без телефонных звонков: если ты будешь звонить, то только через мессенджеры.
Я хочу обсудить форматы коммуникации будущего и оттолкнуться от того слова, которое вы произнесли в связи с Керби: диджимодерн – это цивилизация аутизма. Действительно, сначала мы перестали видеть собеседника: когда появился телефон, собеседник превратился в голос, – а сейчас мы перестали и слышать собеседника. То есть один за другим отключаются органы чувств. Что дальше? Мы перестанем понимать собеседника?
Екатерина Арье: Понимать мы не перестанем. С помощью Гугл-транслейт можно перевести только что произнесенный текст или текст на стене.
Сергей Медведев: С переходом на мессенджеры качество коммуникации растет?
Екатерина Арье: Нельзя сказать, что оно растет, – оно расширяется. С точки зрения техники связь все равно еще шипит; если ты звонишь в мессенджер или записываешь голосовое сообщение, все равно есть какие-то технические факторы, которые влияют на качество звонка. Но количество органов чувств, которые мы используем, наоборот, расширяется.
Голосовая связь как таковая не умрет. С одной стороны, это соотносится с какими-то психологическими установками каждого конкретного пользователя, с другой стороны, она не останется единственной, как 20–30 лет назад. Сейчас можно общаться с людьми при помощи видеосвязи, текстов. Может быть, через 15 лет мы сможем отправлять голограммы, которые сейчас прекрасно развиваются. Если сейчас мы говорим о дополненной реальности, мы можем разместить мебель IKEA у себя в комнате, то может быть, лет через пять-семь лет мы сможем разместить человека, с которым общаемся, напротив себя, а мы, соответственно, будем там, где находится он, – это будет голограмма. Потом из голограммы на экране телефона это превратится в настоящую голограмму.
Сергей Медведев: Куда приведет этот тренд к аутизму?
Александр Павлов: У Кирби есть твиттер, где он себя позиционирует как даджимодернист. Последняя его запись относится к 2013 году. Видимо, он смог преодолеть эту цифровую культуру, и если он не сидит под какими-то анонимными аккаунтами и ушел оттуда, то это отшельнический путь монаха: цифровой монах.
Голос – это тоже одно из правил. Человек культурный, воспитанный не отправляет голос сразу, а пишет: могу ли я вам отправить сообщение голосом?
Я завел чат в Telegram, туда пришлось ввести некоторое количество серьезных запретов и правил. Первое правило – это отсутствие стикеров. Сначала было разрешено все, но общение скатилось в обмен стикерами. Потом были голосовые сообщения, но ты не можешь прослушать все голосовые сообщения. Таким образом, ты модерируешь коммуникацию, которая остается в текстах, иначе ты превращается в стикер-цифровую обезьяну и общаешься стикерами. Как шутит мой коллега-модератор: радуйтесь, у вас есть цивилизация, пишете настоящие тексты. Обмен картинками тоже содержательный, возникает новый цифровой язык, который в прямом смысле возможен без текста.
Сергей Медведев: Катя, как вы смотрите на стикеры, эмоджи? Это следующий шаг или боковое ответвление от полноты коммуникации?
Екатерина Арье: Я все-таки сторонник множественной версии. Я считаю, что это одна из веток. Представьте себе свою ленту Фейсбука: она состоит как из текстов, так и из тех же стикеров, это на разном фоне написанные посты, это видео, это в скором времени звуки и так далее.
Сергей Медведев: А в чем смысл того, что Фейсбук ввел разноцветные обои для поста? Чтобы разнообразить, веселить людей? Меня это жутко раздражает.
Екатерина Арье: Меня тоже раздражает. Но я могу это понять с той точки зрения, что такого рода посты требуют очень четкого представления о том, зачем ты это делаешь. Если ты напишешь "Всем привет" на фоне цвета фуксии, скорее всего, тебя расфрендят. Но если, например, у меня потерялась собака, естественно, я буду писать только тот пост, который привлечет внимание. И должно быть какое-то наличие минимальной причинно-следственной связи. Фейсбук же недавно заявлял о том, что они хотят превратить это в сообщество, избавившись от засилья рекламодателей и всех прочих. Видимо, это один из инструментов, с помощью которых они могут это сделать. Но, мне кажется, они сделали это рановато, не очень есть готовность.
Александр Павлов: Я бы с вами согласился, если бы люди это не использовали, но это масштабно используется. Помните, был конец света, когда ввели дифференцированный лайк. Ничего, живем. Это некоторая тенденция, не негативная и не позитивная характеристика, а данность, по упрощению. Ты можешь написать огромный пост, который никто не будет читать, и ты можешь высказать некоторую мысль, сформулировав ее как можно более лапидарно. Если это будет три-четыре слова, то пост не увидят, он не будет выглядеть так эффектно, как выглядит сейчас.
Меня всегда удивляли эти обои. Мне кажется, здесь сохраняется постмодернистская установка на иронию, там очень часты шутки. Но глубокая мысль, выраженная на обоях странного тона, оскорбляет наши чувства. Такая игривость придает Фейсбуку новую жизнь, новое смыслообразующее пространство.
Сергей Медведев: Одновременно будет развиваться параллельными потоками и текстуальная, и голосовая, и чисто визуальная коммуникация при помощи каких-то иконок, стикеров и так далее?
Екатерина Арье: Голосовая, мне кажется, будет находить все меньше пространств реализации себя, но при этом она будет находить какие-то узкие пространства. Когда я еду за рулем, я не могу печатать, но могу отправлять голосовые сообщения.
Сергей Медведев: Хочу сказать пару ностальгических слов как человек, выросший из культуры радио и влюбленный в радио. Чудо человеческого голоса, его модуляции, тембр, интонация всех тех культурных контекстов, которые вложены в него… Иногда достаточно услышать, как человек произносит одну фразу, чтобы составить о нем представление. Несмотря на то, что культура уходит все дальше от телефонных звонков, звоните тем, кто вам близок и дорог, и пользуйтесь чудом собственного голоса!
