Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Забытую поэму о гражданской войне в Америке, переведенную на русский поэтом-эмигрантом Иваном Елагиным, чей перевод восхитил Бродского, вспоминают поэт Лев Лосев, дочь и советчица Елена Елагина, и автор передачи Марина Ефимова. Эфир 8 августа 1998.

Марина Ефимова:

Мне помнятся легкие звуки падения каштанов
На годами исхоженный, на розоватый, уложенный елочкой
Старый кирпич мостовых.
Огромные желтые копна пшеницы
И целое лето дорога в белой пыли.
И осень – скорлупки зеленых грецких орехов.
От них на руках оставались следы.
Такой я запомнил тебя -
Спелую землю широкозадых коней,
Долину студеных и сладких ручьев,
Маслоделен с полом беленым.
И такою в тот год ты предстала пред ними,
Когда их орудия твоих напугали коров,
И с неведомых южных земель
На тебя худощавые шли пехотинцы,
Ныряя в высоких хлебах.

22 июля исполнилось сто лет со дня рождения автора этих строк, американского поэта, дважды лауреата Пулитцеровской премии Стивена Винсента Бене. Строчки из его поэмы "Тело Джона Брауна", которые вы слышали, это описание Пенсильвании, по которой полки южан во время гражданской войны Севера с Югом двигаются к своему, так сказать, Бородину, к своему поражению - к битве при Геттисберге. Винсент Бене - поэт не только малоизвестный в России, но и основательно подзабытый в нынешней Америке. И мы бы вряд ли узнали о нем, если бы не русский поэт-эмигрант Иван Венедиктович Елагин, переведший на русский язык главный труд Бене – поэму о гражданской войне, а, скорее, роман в стихах "Тело Джона Брауна". Об этой поэме и ее переводе я беседую с поэтом и профессором Дартмутского университета Львом Лосевым.

Лев Лосев: Это произвело на меня очень сильное впечатление, и, надо сказать, что посоветовал мне ее прочесть тогда Бродский, которому ужасно нравился этот перевод. И я думаю, что, в основном, усилиями Бродского "Ардис" издал эту книгу. Прежде всего, это уникальное произведение, это едва ли не единственный вполне удавшийся опыт создания эпоса в 20 веке. Это действительно американская "Илиада" и "Одиссея". Нам, конечно, замечательно повезло, что именно Иван Елагин взялся за перевод Бене. Потом-то я познакомился с Иваном Венедиктовичем, и он говорил, что он решил таким образом, оказавшись в Америке, сам познакомиться со страной, и лучшим способом для него оказалось переводить эту необыкновенно многогранную книгу. Потому что, действительно, чего там только нет! Огромная галерея портретов: и южные аристократы, и янки-интеллигенты, и простые люди, и негры, и евреи, и мужчины, и женщины, и младенцы, и исторические персонажи. Выбор точки зрения – то, что отличает по-настоящему большого поэта.

"...посоветовал мне ее прочесть тогда Бродский, которому ужасно нравился этот перевод. И я думаю, что в основном усилиями Бродского "Ардис" издал эту книгу"

Марина Ефимова: И все же в поэме два главных героя, два юноши: северянин, интеллигент, человек гражданского долга Джек Элиот, и южанин, аристократ и джентльмен Кейл Вингейт. И хотя каждый из них, в общем, поддерживает политику своей страны, оба идут на войну еще и по личным причинам. В тихом Коннектикуте Джек Элиот с тоской ощущает рутину жизни. Глядя на родительскую гостиную, где отец читает неизменную газету, мать вяжет один и тот же шарф, а сестра делает уроки, он провидит и свое будущее:

Будет он сидеть и после ужина читать
Такую ж неизменную газету.
Такой же будет шарф вязать жена.
Все кончится, минует, не случившись.
Он глянул на часы -
Над ними Фаэтон гнал бронзовых храпящих лошадей
В воздушную стремительную пропасть.
Но он застыл, и лошади его
В храпящем положении застыли,
Навек примерзнув к тиканью часов.

Даже дерзновенный Фаэтон – смертный, осмелившийся управлять колесницей Солнца и обрушивший ее в море, – здесь, в Коннектикуте, застыл, замер в неподвижности. И тут разговор в гостиной заходит о Джоне Брауне, фанатичном вирджинском фермере, который в одиночку поднял безнадежное восстание против рабства. Отец осуждал Брауна за экстремизм и готовность к кровопролитию, а мать вдруг сказала с жаром, что на Севере все женщины молятся за Брауна, какие бы законы он ни нарушил. И Джек вдруг представил себе эти несущиеся к богу женские молитвы:

А полночный темный небосвод
Так ими весь набит,
Что даже диким гусям не пролететь
Сквозь бурю страшных,
Всех женских возносящихся молитв.
Часы пробили девять. Фаэтон
Застывши гнал застывших лошадей.
Но, вдруг, на миг Джек Элиот увидел,
Как будто бьют по воздуху копыта,
И бронза колесница покатилась.

А в Джорджии потомок английских аристократов Кейл Вингейт тешит себя мыслью, что война вылечит его от любви к безродной девушке Салли Дюпре, воспитаннице его соседей. Ночью перед сборами, глядя на новенький серый мундир, на шелковый пояс с цветной кистью, Вингейт пытается осмыслить войну, на которую идет:

Не в рабстве тут суть,
То плутнями янки пытались раздуть.
И даже не в штатных правах суверенных,
А в чем-то неясном, должно быть священном,
Вино, аромат или голос в ночи,
Лицо, озаренное блеском свечи,
Клуб пыли, извилины желтой реки,
Во что надо верить всему вопреки.
Кто больше, чем край мой достоин защиты?
За Дикси в бою и я постою.
Чтоб жить иль погибнуть. За Дикси.

Оба героя поэмы, скорее, ощущают, чем понимают неизбежность войны, оба идут на войну, выполняя долг. Южанин - долг чести, северянин - долг защиты справедливости.

Через весь паровоз "На Ричмонд! Вперед!"
Тут и там написано мелом.
Проклятый оркестр заиграл "Джона Брауна" вновь,
Хоть бы они перестали, уж лучше бы ехать скорей!
Ряды приказали сомкнуть.
О, боже! Кто выпустил Нэда?
Я им говорил, чтобы заперли Нэда в подвале,
Но выпустил кто-то его.
А, может быть, вылез он сам?
Уж очень разумный он пес.
Не смей, - говорят тебе, - Нэд!
Хорошим будь псом! Отойди!
Прощайте ребята! Прощайте!

В нашей беседе профессор Лев Лосев сказал: "Нам повезло, что за перевод Бене взялся Иван Елагин". Надо добавить - по многим причинам повезло.

"И в этой эпической поэме о гражданской войне очень много и о переживаниях мальчишки, который впервые попадает под обстрел, и о переживаниях человека, оказавшегося в плену"

Лев Лосев: Тут было очень много созвучного просто жизненному опыту самого Елагина, потому что он оказался в Америке, пройдя через всю эту мясорубку 1941 года, войны, страшного немецкого плена. И в этой эпической поэме о гражданской войне очень много и о переживаниях мальчишки, который впервые попадает под обстрел, и о переживаниях человека, оказавшегося в плену. И не столько стилистика в поэтическом смысле, но и стилистика жизненная, если позволительно так сказать, очень совпала с опытом самого Елагина.

Марина Ефимова:

А Бейли "Ткача" напевал,
Временами смолкая,
И в странном каком-то восторге
Тогда говорил:
"Как мы драпанули!
Как здорово мы драпанули!"
Да, что правда - то правда,
Они драпанули чертовски
Вот и все.
Может армия выиграть или проиграть,
Но они стопроцентно уже драпанули.
Уж он не старый солдат,
И даже Джеком Булранским он быть перестал.
Потерял он часть самого себя.
Эта часть - вся в рваных кусках.
И он видит ее,
Она брошена где-то в палатке,
По соседству с табачною пачкой
И грязной шинелью.

Как и Винсент Бене, Иван Елагин был способен увидеть трагикомическое невежество солдат, решавших судьбу великой войны, таких, как эти два жителя гор Западной Виргинии:

Ты знаешь, с кем мы будем драться там?
Я слышал - с англичанами, не правда ль?
- Да нет, - сказал презрительно Лука.
Он сдвинул брови.
- Я, по правде, сам не очень разбираюсь, кто они,
- признался он. - Но факт - не англичане.
Какие-то бродяги-чужаки, послышалось мне
Янками их звали. Но это не индейцы.
- Все одно, - успокоительно промолвил Джим
Для нас лишь важно, чтоб соседи Кэлси
Сражались на противной стороне.

Как и поэт Бене, поэт Елагин способен понять безрассудный и безответственный, но героический энтузиазм фанатика Джона Брауна, восстание, поражение и казнь которого стали, по выражению Бене, "тем брошенным камнем, от которого пошли круги по воде".

Джон Браун был таким же точно камнем.
Он был нерассуждающим, как камень,
Как камень разрушительным
И, если хотите,
Жертвенным и беззаветным как камень.
Никаких даров для жизни он не имел.
Что мог он дать ей, кроме
Заостренного каменного края
И тела своего?
Но он умел идти на смерть.
Закон ему отмерил
Срок в шесть недель, чтоб сжечь всю эту груду
Накопленного рвенья в краткой вспышке,
Чьи искры пали, как горящий уголь,
На каждый штат Союза.

Марина Ефимова: Недаром старый, еще со времен Войны за независимость, Гимн Республики, во время гражданской войны северяне положили на новые слова:

Тело Джона Брауна гниет в могиле,
Но его душа марширует с нами.

Вернемся к нашей беседе с профессором Лосевым.

​Лев Лосев: Местами я могу довольно легко объяснить, как Иван Елагин ухитрился перевести все это стилистическое разнообразие в этой огромной книге. Ну, там есть, например, места, нарочито стилизованные под Гомера, – вот он "глядел на часы, где коней низвергал Фаэтон…" Тут, конечно, Елагину была большим подспорьем вся богатая русская традиция такого рода переводов. Но вот есть места такие:

Ты злишься, когда говорит тыловик,
Что янки сражаться совсем не привык.
Роптать и ворчать не следует мне,
Но я бы резвился на этой войне,
Как утка на озере у островка,
Когда бы не женщины и отпуска.

Это мог бы написать Давид Самойлов.

Марина Ефимова: Я бы прибавила Заболоцкого, наверное - такими красочными, сочными бывают стихи поэмы:

О, Джорджия, Джорджия, мощь урожая,
Арбузы созрели, поля запружая,
Туман отдает лихорадкой слегка,
И желтая катится вечно река.

Бене и Елагин - оба мастера неожиданных деталей. Описывая пустынный простор Пенсильвании, поэт пишет, что фермы стояли друг от друга "в двух криках и в вопле одном". Или в сцене ранения Джека Элиота:

Голову он повернул сквозь немые столетья.
В двух шагах от него тихо лежал человек,
Крепко уснувший.
Бородатый лежал человек в неприятельской форме.
У него была фляжка.
Джек провел языком по губам:
- Эй, Джонни, - шепнул он с трудом,
- есть вода у тебя?
Но тут он увидел -
У Джонни всего только полголовы.
И враз помрачнел,
Потому что такие как этот
Не могут одалживать фляжки.

И совсем другая – колдовская - строфа о девушке Милори - дочери философа-отшельника, которую как судьбу встречает в лесу Джек Элиот, бежавший из плена:

Скрытников тот очаг,
Ковчег из сосновых коряг.
Тихие тут места:
Хочешь позвать – позови,
Но пусть будет сладок твой зов,
Точно клеверный мед,
Что процежен серебряным ситом.
Раз позови, позови в другой,
И если зов настойчивый твой
Мглой окрашен тесней,
Отзывается дикой повадкой,
Заметишь, если удачлив твой взгляд,
Тех, кто о мудрости знать не хотят,
Увидишь детеныша с рожками,
Что вскормлен оленьей маткой,
Увидишь - идет к тебе легкость сама
Цепочкою легких шагов,
Девушку встретишь, в лице у которой
Ленивая страсть разлита.

О том, как Иван Елагин работал над этим сложным, полифоническим переводом, рассказывает дочь поэта Елена, помогавшая отцу в работе.

Елена Елагина: Я не помогала в написании, я помогала ему понимать некоторые чисто американские выражения, с которыми он был незнаком, - простонародные, нестандартные выражения, обороты чисто южные, сленг черных рабов - там очень много библейских ссылок в спиричуэлс негритянских. Я все это знала с детства, я выросла в нью-йоркских школах. Он очень мучился над тем, как передавать именно речь американских негров на Юге. Сначала он начал переводить так, как говорят русские крестьяне, такой простонародный язык. Звучало неправильно, не тот тон. Он просто старался по своему слуху, у него был замечательный поэтический слух и чутье по-русски. Он, в конце концов, немножко архаическим, даже, может быть, немножко церковнославянским языком переводил кое-что из этой речи, потому что там было столько религиозных понятий среди американских рабов - эта история Моисея и исхода из рабства очень их вдохновляла. Если у папы были какие-то вопросы, я старалась ему объяснить то, чего он не понимал, а потом уже он делал из этого замечательные стихи. Тут я ни при чем.

"Он очень мучился над тем, как передавать именно речь американских негров на Юге"

​Марина Ефимова: Все специалисты сходятся на том, что поэма "Тело Джона Брауна" - классический американский эпос. До 60-х годов эта полифоническая поэма с многими, как в "Войне и мире", сюжетными линиями, была включена во все школьные учебники, как "Война и мир" - в русские. Почему же сейчас она так плотно забыта?

Лев Лосев: Бене был создателем нового американского фольклора, и эта эпическая поэма "Тело Джона Брауна", которую предыдущее поколение читало в школе, она вошла в кровь и плоть нации. То есть Бене, как настоящий эпический сказитель, растворился в массовой культуре.

Марина Ефимова: Далеко не так комплиментарно объясняет судьбу поэмы Говард Фолкнер из Уошбернского университета штата Канзас.

Говард Фолкнер: К несчастью для Бене, его поэзия вышла из моды, особенно в академических кругах. Вероятно, некоторая простота языка и прямолинейность поэмы помешали ей обрести более долгую литературную жизнь. Профессорам университетов и литературоведам, особенно тем, кто принадлежит к так называемой "новой волне" в литературной критике, гораздо проще, как это ни странно и, возможно, интереснее писать и читать лекции о более сложных и позволяющих различные толкования произведениях. А Бене не имеет никакого отношения к модернистским течениям, он самоочевиден. Этим объясняется его прижизненная популярность. Именно таким он и хотел быть - поэтом как Уитмен, ясным и доступным неискушенному читателю, маленькому человеку. Если вы взгляните на список бестселлеров, скажем, 1936 года, то большинство книг из этого списка сегодня забыты. Популярность недолговечна. Литературоведы смотрят на Винсента Бене свысока и не включают его в антологии американской литературы. Я недавно пытался найти его произведения в имеющихся у меня антологиях, нашел только в одной, давней, 1968 года, по которой я занимался, когда был студентом. В более поздних имя Бене даже не упоминается, будто его и не было.

Марина Ефимова: Послушаем еще один отзыв - известного литератора Генри Кэнби, написавшего предисловие к изданию поэмы 1962 года.

Диктор: "Боюсь, что сейчас молодым людям, которые будут формировать наше будущее, учителя преподносят гражданскую войну лишь формально, как проблемы прав различных штатов или экономические аспекты конфликта. Я не вижу сейчас литературы, выражающей ту эмоциональную правду исторических событий, которая сделала шекспировского "Генриха V" лучшим учебником английской истории, чем документальные хроники. Поэмой "Тело Джона Брауна" зачитывались в 30-х и, придет время, когда ею снова будут зачитываться. Потому что это не тур де форс интеллекта и литературной техники, восхищение которым проходит вместе с породившей его модой. Бене, с одной стороны, историк в широком смысле слова. Историк, который считает движущими силами истории не только плохие урожаи, бедность и налоги, но и гордость, невежество, страх, жадность. Он включает все эти элементы в историческую картину пока она не становится, как сама жизнь, путаной и реальной настолько, что уже не по плечу историку. И тогда в дело вступает художник и выуживает из исторического хаоса судьбы тех людей, чьи души так или иначе отразили величие происходивших событий".

Марина Ефимова: В конце поэмы, когда тело Джона Брауна проросло травой, Авраам Линкольн убит, а бедный раб Спед обрел, наконец, свою нищую и уже не столь дорогую ему свободу, мы видим завершение судеб двух главных героев поэмы. Джек Элиот, сбежавший от дриады Милоры, в чьи сети он попал в лесной чащобе, вдруг понял, что сбежал от любви и в этом смысле - от жизни. Он пытается искать Милору, но это безнадежное дело в послевоенном хаосе. И вот однажды Джек услышал в таверне балладу:

О женщине с огромными глазами,
С лицом сердечком, что по городкам
Скитаясь своего солдата ищет.
И, сама того не зная,
Она легендой оставляла след
Как яркий алый всплеск кистей рябины
Везде, где кляча тощая прошла.

И, услышав эту дурацкую легенду, рациональный, образованный Джек вдруг страстно в нее поверил и начал каждый день выходить на дорогу, в надежде встретить Милору.

Найти ее, - сказал он.
Жег ветер плоть его.
Пускай горит.
Он вглядывался в год,
Который потерял.
Так он увидел телегу,
Что так медленно скрипела
С ухаба на ухаб, влекома клячей
Такою тощей, как сама нужда,
А вожжи были стиснуты в руках
У женщины с огромными глазами.

Если вся история Джека и Милоры - военная баллада, романтическая сказка, то отношения Клея и Салли так же реальны и современны, как если бы они были написаны не в 20-х, а в 90-х годах этого столетия. Чудовищная встряска войны, про которую вначале Клей думал, что она кончится через пару недель, к Миконским скачкам, обесценила главный критерий довоенной жизни Клея Вингейта – его честолюбие, его фамильную гордостью, и растопила лед его отчуждения по отношению к людям не своего круга:

Салли ждала в Эпплтоне своем
Ярким осенним солнечным днем.
И начинало гореть у ней тело,
Тело горело и сердце горело,
Пока твердила она урок,
Который знать должна назубок.
Цвет муки кукурузной желт,
Скрипит у двери сломанный болт,
Старика утешь, мудреца пожалей,
Смотри на любимого с трезвостью всей.
Сломалось – чини, протерлось – зашей,
И твердой будь в печали своей,
Когда увидишь, как под дождем
Твой любимый плетется хром.
И уже навек останется так.
Сажай маис, вырывай сорняк,
И тело твое с головы до ног
Пусть будет как охотничий рог.
В огне и морозе свою любовь спасай,
Когда твой возлюбленный вновь
Вспомнит потерянную им кровь.
Обернулась она, улыбнувшись слегка,
Увидела тропку в глуши сорняка.
Там, мимо багряного дерева Клей,
Хромая, с трудом приближался к ней.

Поэт Бене написал свою поэму через полвека после гражданской войны Севера с Югом. Иван Елагин перевел ее через полвека после гражданской войны в России. И при всей красочности стихов поэмы и увлекательности описания судеб героев, больше всего в ней восхищает все же то, что восхитило в свое время и переводчика Ивана Венедиктовича Елагина.

"...он надеялся, что в России когда-нибудь смогут говорить о людях по разные стороны гражданской войны тоже более человечно, чем это делалось раньше"

Елена Елагина: Его поражало то, что пятьдесят лет спустя после такой братоубийственной, кровопролитной гражданской войны, американский поэт мог говорить с такой человечностью и о тех, и о других, и об угнетенных, и об угнетателях, и о северянах, и о южанах. И он надеялся, что в России когда-нибудь смогут говорить о людях по разные стороны гражданской войны тоже более человечно, чем это делалось раньше.

Поняв глаза к высоким небесам,
Попробуй знаменье увидеть там,
Хоть раз очистив зренье
От страха и от преклоненья,
Пророки пусть дрожат и молятся, как в храме
Перед пламенем, в мечтах,
Что их услышит пламя.
Но если и тебе сказать о нем дано,
Не повторяй за ними неизменно,
Что проклято оно или благословенно.
Скажи лишь - есть оно.