- Согласно некоторым исследованиям, наибольшего капиталистического успеха и наименьшего уровня коррупции достигли страны, в которых исповедуют протестантизм.
- Православие в качестве пути к спасению предполагает не призвание и рост, а подчинение и смирение, что отражается на уровне жизни.
- Религия как институт, подчиняясь государству, может транслировать то, что нужно этому государству.
- Советский режим в большой степени явился продолжением того, что столетиями воспитывало православие: уважение к авторитету, священности власти.
- Усиление консерватизма, отход от демократических принципов свойственен не только русскому православию, это происходит и в других странах мира.
Сергей Медведев: В свое время Сэмюэл Хантингтон написал работу "Столкновение цивилизаций" - о том, что в будущем разломы будут проходить между западнохристианской и восточнохристианской, исламской цивилизациями. И сейчас вышел доклад Мирового банка, в котором выдвигается тот же самый тезис о том, что православие не совладало с модернизацией. Так ли это? Подробности в сюжете нашего корреспондента Евгения Левковича.
Евгений Левкович: Вряд ли вождь мирового пролетариата, воинствующий атеист Владимир Ленин, мог предположить, что спустя сто лет после революции патриарх всея Руси будет награждать лидера российских коммунистов церковным орденом. История выкинула, казалось бы, невероятный фортель: православие и коммунизм, десятилетиями стоявшие по разные стороны баррикад, объединились на службе государству.
На самом же деле ничего невероятного в этом нет. Еще в 1905 году немецкий социолог и экономист Макс Вебер опубликовал работу под названием "Протестантская этика и дух капитализма", в которой провел параллель между экономической отсталостью или процветанием той или иной страны, и религией, которую исповедует большинство ее жителей.
Спустя сто лет профессор Тафтского университета Лоуренс Харрисон привел результаты анализа 117 стран, в которых более миллиона человек исповедуют одну из мировых религий. Результаты однозначны: наибольшего капиталистического успеха, наибольшего уровня ВВП на душу населения и наименьшего уровня коррупции достигли страны, в которых исповедуют протестантизм. За протестантами следуют иудеи и католики. Православные же по экономическим показателям опережают лишь приверженцев ислама. Они почти не приспособлены к капитализму, поскольку их религия предполагает в качестве пути к спасению не призвание и рост, а подчинение и смирение. Православные гораздо реже поддерживают новые идеи, идут на риск и оспаривают мнение властей, что напрямую отражается на уровне жизнь, но в то же время это выгодно авторитарным правителям.
Православие и коммунизм, десятилетиями стоявшие по разные стороны баррикад, объединились на службе государству
В свежем отчете Всемирного банка, подготовленном экс-министром финансов Болгарии Симеоном Дянковым и экономистом Еленой Николовой, и вовсе говорится о том, что именно православие подготовило в некоторых странах почву для коммунизма и, по сути, сформировало их отличный от западных стран путь. "Западное христианство, - пишется в отчете, - делало ставку на рационализм, логическое исследование, индивидуализм и оспаривание признанных авторитетов. Восточное, давшее начало православию, ассоциировалось с мистическими переживаниями и эмпирическим опытом, чтило традиции, было рассчитано на общину и уделяло меньше внимания закону. Что удивительно, эти оценочные различия сохранились даже после 50 лет коммунизма".
Сергей Медведев: У нас в гостях Игорь Федюкин, доцент Школы исторических наук ВШЭ, и Алексей Захаров, доцент факультета экономических наук ВШЭ.
Прежде всего, разберемся, а существует ли вообще вот эта хантингтоновская православная цивилизация, где в одну корзину свалены и Россия, и Кипр, и Греция, и Болгария с Румынией?
Игорь Федюкин: Понятно, что это некоторая конструкция. Границы проведены в достаточной степени произвольно, и степень описания этих цивилизаций тоже весьма разная. Если западная цивилизации описывается с какой-то степенью глубины, то православной цивилизации приписываются какие-то черты буквально на основании пары-тройки книг - конечно, это не может удовлетворить нас как историков.
Алексей Захаров: Хантингтоновская концепция о том, что принадлежность к той или иной цивилизации во многом определяет то, насколько страна будет демократической и развитой, насколько я понимаю, не выдержала испытания временем. Есть азиатские страны, часть из которых, типа Южной Кореи, успешно демократизировались и стали развитыми, несмотря на принадлежность к цивилизации, предполагающей, что это невозможно.
Сергей Медведев: Все восточноевропейские транзиты шли без участия Православной церкви. Церковь не играла той роли, которую сыграл костел в Польше.
Игорь Федюкин: Есть замечательные работы, которые описывают, как в начале ХХ века какие-то американские миссионеры, исследователи, предприниматели приезжают в страну N и шлют оттуда подробные донесения о том, что нет, вы знаете, эта страна не подходит для промышленной цивилизации ХХ века, потому что у них культура не та, у них религия, которая подталкивает их к конформизму, к созерцательности. Эта страна обречена быть бедной, люди не трудолюбивые, они думают о вечном (речь идет о Японии или Южной Корее). Понятно, что сейчас, 100 лет спустя, существуют полки книг, где говорится: нет, вы знаете, на самом деле конфуцианство способствует капитализму.
Мы пытаемся из некоторой догмы вытащить один, два, три каких-то элемента и делать утверждение, что на протяжении столетий эти элементы определяют всю историю страны. Конечно, это так не работает.
Сергей Медведев: Алексей, можно ли вообще тогда брать религию в качестве главной независимой переменной?
Алексей Захаров: Наверное, можно. Но я внимательно прочел эту статью. Прежде всего, мы не говорим, что религия что-то определяет. Есть несколько вещей, на которые смотрят авторы: насколько человек считает себя счастливым, насколько он считает, что государство должно заботиться о людях, что можно зарабатывать деньги или можно только перераспределять. Если мы рассмотрим совокупно такие вещи, как доход, образование, количество детей, религию, то в совокупности они объясняют, может быть, 10-15% всего наблюдаемого нами разнообразия.
Кроме того, по своей силе этот эффект достаточно невелик. Различия очень маленькие. Нужно очень аккуратно воспринимать эти исследования.
И еще очень важно то, что они анализировали сразу несколько десятков стран. Видно, что эффект есть. Нужно смотреть, какие страны ответственны за этот эффект при анализе данных. Как я понимаю, значительная часть этого эффекта происходит, благодаря Украине. А если мы посмотрим Польшу, на то, как ведут себя люди вдоль бывших границ империи, то увидим очень сильное различие, хотя и там, и там, по обе стороны живут католики.
Этот эффект различия католичества и православия очень слабый. Он гораздо слабее в Латвии. Это единственная в мире страна, где в значительной степени представлены православные, католики и протестанты, и разница между ними достаточно небольшая.
Игорь Федюкин: Коллега прав. Часто, когда мы читаем такие исследования, создается некое впечатление, а СМИ раздувают его своими броскими заголовками. Это исследование не вполне новаторское: есть десятки работ, которые пытались тестировать веберовский тезис.
Алексей Захаров: Католичество против протестантства.
Игорь Федюкин: Да. И по исламу, по Азии есть такие исследования. История везде более-менее одна и та же: есть какая-то достаточно простая модель, какой-то интересный эффект, и все бросаются это исследовать. А 20 лет спустя гораздо более сложная, многофакторная база данных, усложненная модель, и эффект оказываются слабее, слабее и слабее.
Сергей Медведев: Гипотеза Вебера подтверждается?
Игорь Федюкин: Мы не можем это сказать.
Алексей Захаров: Я бы сказал, что, скорее – да. И если мы начнем опрашивать отдельных людей, если посмотрим на страны в целом, то протестантизм дает некоторый…
Сергей Медведев: Собственно, в этом отчете и сказано, что протестанты везде показывают наиболее высокий уровень экономического роста.
Алексей Захаров: Но, с другой стороны, если мы исключим скандинавские страны, то этот эффект очень сильно ослабевает. Может быть, значительную часть в межстрановом анализе играют региональные факторы.
Сергей Медведев: А может быть, протестантизм утвердился в тех странах, где уже была институциональная основа для рынка и для модернизации?
Игорь Федюкин: Он утвердился в очень разных странах, в том числе, в целом ряде стран, где было смешанное население, в Германии, где одно княжество такое, а другое сякое. Сложно сказать.
Важнейшая проблема состоит вот в чем. Мы можем предположить, что, наверное, сегодняшний католик в Ирландии вырос в католической семье. Это некоторая непрекращающаяся традиция – передача каких-то католических ценностей через семью, школу, приход. Если же мы говорим о России, то очевидно, что это не так. Значительная часть паствы сегодняшней Православной церкви, те, кто в опросах описывают себя как православных, выросли в советских семьях: никакой традиции православного воспитания там не было, причем это разрыв в несколько поколений. Вопрос в том, что здесь происходит: действительно ли у этих людей сохранились какие-то православные ценности, несмотря на 70 лет Советской власти? Или же в Православную церковь сегодня пришли советские люди, которых партия и комсомол за три поколения успешно воспитали в соответствующих ценностях, и вот они определяют облик сегодняшних православных?
Сергей Медведев: А, может быть, нет этого противоречия – православного и советского, и советское развило нечто традиционное?
Игорь Федюкин: Дянков так и пишет, но у нас нет никаких возможностей подтвердить или опровергнуть этот тезис. Более того, если мы говорим про традиционное православие, то с чем мы имеем дело? Где вот это передаточное звено от православной догмы к населению? Вплоть до середины XVIII века подавляющее большинство священников были неграмотными. В какой момент русские люди могли усвоить какие-то православные идеи, которые якобы объясняют их поведение? Это не очень понятно.
Алексей Захаров: Если людей спрашивать: какое у вас вероисповедание? – то в нашей стране большая часть скажет, что они православные. При этом процент людей, которые являются воцерковленными православными, практикуют религию, намного меньше. Конечно, было бы очень интересно посмотреть, насколько силен эффект, если ты не просто говоришь, что ты православный, но при этом еще и являешься практиком.
Но надо понимать, насколько человек вовлечен в гражданское общество: по многим показателям, например, по показателям социального капитала. И православные, и католики, и протестанты опережают тут неверующих людей. Это тоже важный момент.
Игорь Федюкин: Опять же, это отражение того, что какая-то догма, набор церковных идей диктует их поведение, или просто тот факт, что в лоне церкви более социально активные люди?
Алексей Захаров: Да, человек, который ходит в церковь, более социализирован, чем тот, кто сидит дома.
Игорь Федюкин: Если мы говорим про православие, то хороший пример – старообрядцы. С точки зрения догмы, никакого различия там нет, тем не менее, они были вполне успешными экономистами.
Сергей Медведев: С одной стороны, вроде как православие – это религия коллективного спасения, и индивидуальная инициатива не нужна. А квазипротестантское старообрядчество?
Игорь Федюкин: Возможно, именно состояние диаспорности, маргинальности формирует какие-то особые поведенческие модели. Но все-таки тот подход, который мы обсуждаем, – это попытка работать с данными, что-то проверять, а не просто приписывание целым культурам каких-то свойств, как это делает и Хантингтон.
Состояние диаспорности, маргинальности формирует особые поведенческие модели
Что Достоевский, что Бердяев, которого Дянков с коллегой берут как некоторую стандартную формулировку православной догмы, - это люди, которые не отражали что-то существующее, а были глубоко западными, начитанными людьми, полностью погруженными в западную философию своего времени, и они вполне сознательно конструировали некоторое свое, особое православие. Возможно, поэтому их так и любят на Западе, что они сконструировали для западного читателя нечто другое, чего ему не хватало.
Сергей Медведев: Мистическую альтернативную Россию с коллективизмом.
Игорь Федюкин: И говорить, что русский мужик XIX века жил по заветам Достоевского, довольно смешно и странно. Если мы поглядим в архивы полиции XIX века, в описания сельской жизни, то, конечно, ничего такого там не найдем.
Сергей Медведев: Да, дело не в благочестии, а в каком-то особом роде коллективизма, который идет еще из домонгольской общины: коллективная практика выживания, сбор дани, делегирование своего суверенитета на уровень деревни.
Алексей Захаров: Вообще, очень часто бывает, что у религиозных меньшинств, у малых этнических и религиозных групп есть очень большое конкурентное преимущество при занятии коммерцией, потому что у них очень высокий уровень доверия внутри группы.
Игорь Федюкин: Именно к такой малой группе и принадлежали католики на Западной Украине в советское время, гораздо больше подвергавшиеся репрессиям, чем православные.
Алексей Захаров: Например, была секта скопцов, и многие из них были очень богатыми землевладельцами.
Игорь Федюкин: Если мы посмотрим XVII век, то для протестантских, кальвинистских общин Западной Европы гораздо больше характерны общинность и коллективизм, чем для деревенской общины России того же времени. Эта общинность, коллективизм у кальвинистов выстраивается сознательно, последовательно на основе современных модерных методов контроля, грамотности, постоянного обсуждения друг друга, коллективных религиозных практик, всего того, чего русские крестьяне того времени знать не знали.
Алексей Захаров: Если говорить о влиянии длиной в сотни лет, то в Италии, например, присутствует влияние опыта местного самоуправления. В городах, в которых была коммуна, местное самоуправление, сейчас люди ведут себя немножко по-другому, чем там, где этого не было.
Игорь Федюкин: И, конечно, большая проблема применительно к России, как отделять влияние православия, некоей традиционной столетней культуры, которая якобы передается из поколения в поколение, от влияния советского режима с его вполне сознательными практиками перевоспитания человека и насаждения определенных ценностей.
Сергей Медведев: Но, с другой стороны, авторы говорят, что советский режим и коммунизм в большой степени явился продолжением того, что столетиями воспитывало православие: это уважение к авторитету, священность власти.
Игорь Федюкин: Хотелось бы это как-то доказать, а они это просто называют: вот у русских всегда было так. Откуда мы это знаем? Что мы знаем о ценностях и поведенческих моделях русского человека модели 1913 года?
Алексей Захаров: Я бы сказал, что здесь надо смотреть не на ценности, которые каким-то образом насаждались, а на практики.
Игорь Федюкин: На модели поведения.
Алексей Захаров: Вот одна из гипотез, почему католичество отличается от протестантства: в протестантстве есть доктрина священства всех верующих. И поэтому протестанты принимают гораздо более активное участие в управлении протестантскими коммунами и очень часто сами назначают священников. А в католичестве есть Папа Римский. Это абсолютная иерархия, в определенной степени даже более жесткая, чем в православии. Прихожане в такой системе находятся как бы в самом низу большой пирамиды. Тут надо смотреть на то, какие исторические практики были свойственны той или иной вере.
Сергей Медведев: Первичны все-таки конкретные исторические условия, институты, формы торговли, этнические группы. Религия просто встраивалась в эти институты, и сейчас мы используем ее в качестве объяснительной модели.
Алексей Захаров: Я думаю, что в определенной степени это совместная эволюция, причинно-следственная связь может идти в обе стороны. С одной стороны, религия часто может формироваться как некоторый институт. Если он подчиняется государству, то может транслировать то, что нужно государству. Здесь есть определенный эффект колеи, которая может влиять и на государственные институты, и на ценности.
Игорь Федюкин: Да, здесь есть, наверное, определенная эволюция, когда в каждый конкретный момент происходит взаимное влияние, актуализуются те или иные догмы, выхватываются игроками, используются, трансформируются. Но ни в коем случае нельзя говорить о том, что есть некое православие, католицизм или конфуцианство, которое сформировалось в III, V или каком угодно веке и с тех пор в неизменной форме продолжает определять поведение людей. Такого мы не наблюдаем в истории.
Сергей Медведев: У православия фактически нет социальной доктрины. Нынешний социальный профиль Русской Православной церкви абсолютно не сочетается с современным обществом, со всеми его новыми чертами и веяниями. Это некая застывшая музейная единица, которая настаивает на том, чтобы сохраняться в своем архаичном качестве.
Игорь Федюкин: Мне, напротив, кажется: то, что мы видим и читаем, - это как раз достаточно динамичная структура. Происходит активное конструирование новой Православной церкви XXI века. Может быть, оно не всегда идет в ту сторону, в которую хотелось бы вам и мне. Но очевидно, что там работают какие-то мощнейшие люди, и они конструируют церковь, которая будет очень сильно отличаться от Православной церкви позднесоветского периода, от Православной церкви раннесергианского периода, от дореволюционной Православной церкви и в смысле социальных практик, и в смысле доктринальном. Это живая структура. Это не может быть иначе, учитывая, какой огромный приток людей в Православную церковь мы наблюдали на протяжении последних 20 лет.
Сергей Медведев: Но я не вижу какой-либо социальной трансформации внутри самой церкви. Я вижу все большее укрепление, все больший фундаментализм, то, что мы называем "православный Иран". На мой взгляд, нынешняя социальная и политическая позиция Православной церкви вступает в противоречие с основными глобальными тенденциями: освобождение, трансформация семьи, гендера.
Алексей Захаров: Тут я готов поспорить. Если мы посмотрим на события последних пяти-десяти лет, то увидим значительное усиление консервативных тенденций, отход от демократических принципов в некоторых странах Восточной Европы. Мы видим брекзит.
Игорь Федюкин: Уж точно отход от либеральной идеологии.
Алексей Захаров: Здесь я бы поостерегся говорить о том, что есть какой-то единый вектор движения.
Игорь Федюкин: Может быть, это не они, а мы с вами отстали от жизни?
У православия фактически нет социальной доктрины
Сергей Медведев: Очень интересно, что Православная церковь остается неизменной не протяжении всех этих десятилетий и столетий, а жизнь, совершив полный круг, снова вернулась куда-то…
Алексей Захаров: Нет, она очень сильно изменилась.
Игорь Федюкин: Посмотрите на нового назначенного митрополита Тихона. Сравните его с никодимовцами, с сергианством – это совершенно разные вещи!
Сергей Медведев: По-вашему, нынешняя Российская Православная церковь не является заповедником традиций и консерватизма?
Игорь Федюкин: Нет, конечно. Да и откуда там может быть консерватизм, если 9/10 прихожан клира – это вновь пришедшие люди?! Сегодня в западном мире консерватизма как поддержания традиций практически не осталось. Говоря о консерватизме, мы, скорее, имеем в виду очень активное конструирование неотрадиционализма, но не консерватизм в плане неизменности. Это тот традиционализм, который не узнали бы отцы и деды нынешних традиционалистов.
Сергей Медведев: Но тогда, с точки зрения неотрадиционализма, Православная церковь остается одним из таких заповедников? Я смотрю на то, что происходило с Католической церковью в 60-е – 70-е годы: Второй Ватиканский собор, реформирование, – на огромные модернизационные тенденции в Протестантской церкви.
Игорь Федюкин: Может быть, не остается заповедником, а изобретает себя как новую волну?
Алексей Захаров: Безусловно, на некоторые вещи, например, на аборты взгляд Православной церкви не меняется. В этом плане, может быть, вы и правы.
Сергей Медведев: Мы еще не поговорили о политике. Она является силой охранительства, силой замораживания политического, одной из тех скреп, на которые опирается режим?
Игорь Федюкин: Я не вижу никакого замораживания. Мы говорим не про преемственность, а про конструирование нового. В этом смысле, наверное, является. Но мы можем посмотреть на динамику отношений церкви и неотрадиционализма в Польше, Турции, Техасе и найдем очень много общего.
Алексей Захаров: Если смотреть на тенденции последнего времени, то церковь в первую очередь занимается расширением собственного влияния.
Сергей Медведев: В рамках поставленной ей политической задачи. Она является приводным ремнем в системе путинизма?
Игорь Федюкин: Все-таки церковь поставила себе эту задачу еще в самом начале 90-х, когда этого режима еще не было. Не думаю, что это является какой-то особенностью РПЦ. Это нормальное стремление любой организации, которая не встречает сопротивления своим попыткам.
Алексей Захаров: Я думаю, есть определенный симбиоз, режим прибегает к услугам как церкви, так и аналогичных организаций, других конфессий.
Игорь Федюкин: Да, кстати, видим ли мы разницу между РПЦ и организацией мусульман России?
Алексей Захаров: Я, например, не знаю, насколько у нас Администрация президента контролирует назначение священников. Насколько я понимаю, вряд ли.
Сергей Медведев: Не на назначение священников, но на уровне, скажем, отправки Тихона во Псков…
Алексей Захаров: Определенное влияние есть, но я не знаю, насколько оно сильное.
Сергей Медведев: Мы говорим о политической роли православия, причем не только в рамках нынешнего режима, но и на протяжении всех веков русской истории, и о том, каким образом она не дает появиться духу независимой гражданственности. В Православной церкви, с точки зрения политической роли, что при Алексее Михайловиче, что уже в синодальный период при Петре, что в советский период под тотальным диктатом КГБ она является просто рукой государства.
Игорь Федюкин: Несомненно, какие-то различия есть. Наверное, очень большое различие в смысле исторической и политической роли между Православной церковью и Католической, в частности, состоит в том, что Католическая церковь всегда имела наднациональный характер, имела некоторого главу, Римского Папу, который находится за пределами данной юрисдикции и дает определенный авторитет представителям церкви в данной стране.
Сергей Медведев: И разделение духовной и светской власти, идущее еще от Августина.
Игорь Федюкин: Но, с другой стороны, петровская синодальная модель полностью списана с лютеранской. Превращение церкви в департамент государства - абсолютно лютеранская модель. В этом смысле тоже сложно говорить про какую-то историческую уникальность.
Сергей Медведев: В целом, если вернуться к этому докладу, мы подтверждаем, что православие в целом тормозит экономическое развитие?
Игорь Федюкин: У нас нет никаких оснований это утверждать. Спасибо коллегам, что они сделали, что называется, подход к снаряду, но пока он не засчитан.
Алексей Захаров: Я согласен.
Сергей Медведев: То же самое касается и политической модернизации?
Игорь Федюкин: Здесь очень важно провести различие: говорим мы о православии, как о какой-то доктрине, или мы говорим о православных и Православной церкви в какой-то конкретно определенный момент? То, что в 1991 году такая-то или сякая церковь, такая-то епархия, такая-то группа прихожан повели себя так или иначе, – это вполне может быть. Но это не то же самое, что сказать: православие предопределило такую позицию и такую модель поведения.
Алексей Захаров: Есть вещи, которые намного сильнее влияют на политический и экономический выбор. Во-первых, это имущественное неравенство и неравенство доходов, во-вторых, этническое разнообразие. Насколько монолитна страна, насколько много в ней разных групп, которые не ненавидят друг друга, – эти вещи влияют намного сильнее.
Сергей Медведев: В любом случае, проблема даже не в церкви, не в ее ценностях и идеологии, а в том государстве, в рамках которого она существует, и в рамках тех институтов, в которых действуют люди, называющие себя православными. Это, конечно, первично. И это определяет развитие или, наоборот, демодернизацию страны.
