Яков Кротов: Сегодня наш гость – отец Георгий Эдельштейн, известный православный писатель и правозащитник, который много лет возглавлял приход под Костромой, да и сейчас не оставляет священнического служения.

Программа посвящена, на первый взгляд, довольно узкой теме – сергианству. Что под этим обычно понимают историки? Одно из возможных определений дает Анатолий Черняев, заместитель директора Института философии РАН.

Анатолий Черняев: Сергианство появилось 90 лет назад, в 1927 году, и это связано с так называемой декларацией митрополита Сергия Строгородского 1928 года, где он писал: "Мы – патриоты своей страны, мы – священнослужители, чада Русской Православной церкви, и мы с ней живем одной жизнью, наши радости – радости нашей страны, и горести нашей страны – это наши горести". Тем самым он включал, инкорпорировал Церковь в советское общество и государство, что не понравилось эмигрантам, и они заклеймили это явление, назвав сергианством.

Сергианство ассоциируется, как правило, с некой моральной беспринципностью, что ли, руководства Церкви, которое шло на любое сотрудничество, готово было исполнять любые услуги, угождая власти, и превратилось фактически в одно из ведомств в Советском Союзе. Священнослужители, которые выезжали за границу, как правило, имели какие-то агентурные задания, и они работали на разведку, на советскую политику. Это связано вообще со спецификой восточно-христианского церковного устроения, в отличие от западного. Восточная христианская модель получила название цезаропапизма, то есть цезарь, царь, правитель государства контролирует Церковь.

Можно вспомнить слова патриарха Иоакима в XVII веке по поводу раскола, старообрядчества. Он сказал: "Я не знаю, где новая вера, где старая, но как велят начальники, так и будут поступать". Это типично сергианское высказывание. Здесь есть еще чисто русский момент – обрядоверия, характерного для России, когда духовность, Церковь ассоциируется не с ценностями, смыслами, которые находятся, прежде всего, в душе у человека, а с какими-то внешними проявлениями. Считается, что Церковь воплощена, с одной стороны, в церковных зданиях, монастырях, а с другой стороны, в ее служителях, в епископате, в священнослужителях. Вот это и есть Церковь в представлении русского народа. На самом деле Церковь – это мистический организм, и, как говорил протопоп Аввакум, "не в бревнах, а в ребрах Церковь". Но вот большинство как раз считает, что в бревнах, поэтому прилагали усилия, чтобы сохранить внешние институты.

Неправильно говорить о том, что сергианство появилось, как некая язва на теле русской Церкви, что оно не соответствовало ей и ее традициям, потому что налицо определенная преемственность.

Яков Кротов: Отец Георгий, как бы вы определили, что такое сергианство?

Георгий Эдельштейн: Я бы сказал, что это большевизм в православии. "Сергианство" – очень неудачный термин, потому что сергианцами были все красные попы, их называли еще "обновленцы", "обнагленцы"…

Яков Кротов: "Живоцерковники".

Георгий Эдельштейн: Ну, там была не только "Живая церковь", были и другие направления. Это все то же самое. Сергианство – это краснопоповство, прикрывшееся личиной древнеправославного благочестия.

Я бы дал еще одно определение сергианству – это ложь. Большевизм всегда был и сегодня остается ложью.

Яков Кротов: Я выступлю защитником – не всего движения "Живая церковь", не всего движения "За церковное обновление". Движение началось задолго до революции, уже в 1905 году. Большая часть деятелей этого движения группировались вокруг петербургского митрополита, найдя в нем защитника. После революции многие из них были сразу расстреляны, кое-кто уехал, но из тех, кто действовал в России после революции, два человека заслуживают упоминания в сугубо позитивном смысле – это, прежде всего, отец Александр Боярский, настоятель Исаакиевского собора, очень любимый рабочими Путиловского завода, которых он окормлял духовно, человек безукоризненной честности, которого никто не обвинял в сотрудничестве, – и владыка Антонин Грановский, переведший литургию на русский язык. Он служил в соборе на Сухаревке и там вынес алтарь и поставил перед иконостасом. Он старался дистанцироваться от "Живой церкви", и его тоже не обвиняли в сотрудничестве.

Но даже худшие из деятелей "Живой церкви", такие, как митрополит Александр Введенский, все-таки не искали сотрудничества с ЧК, их к этому понуждали. Здесь связь была, я бы сказал, пассивная и не всеобщая. Может быть, потому и возник термин "сергианство", что то движение, которое положило начало сергианству, не было характерно для обновленцев. Здесь уже какая-то другая стадии советской жизни, когда Лубянка начинает активно использовать Церковь. До этого цель была – расколоть, а теперь уже цель – произвести мутацию, вывести новую породу. Это все-таки другая цель.

И ведь вряд ли случайно обновленцы и члены "Живой церкви", включая отца Боярского, были расстреляны, репрессированы раньше, чем многие деятели сергианской Церкви. Они были не такие. Уцелел только Александр Введенский – в общем, скорее, для острастки: если что, у нас есть альтернативный вариант. Вы бы согласились, что есть разница в политике Лубянки по отношению к Церкви в первые послереволюционные годы и с началом коллективизации? Сергианство – это ведь не случайное совпадение: 1927 год – и тут же начало коллективизации и индустриализации.

Георгий Эдельштейн: Никак бы не согласился, ведь движение, о котором вы говорите… Боярский – да, но дореволюционное движение было направлено на модернизацию Церкви. Я не люблю этот термин, он лживый, нельзя модернизировать Церковь. Церковь – живой организм, она живет, развивается. Дореволюционное движение заслуживает изучения, а в чем-то – одобрения. Если помните, архиепископ, а потом митрополит Сергий косвенно, но все-таки примыкал к этому движению.

Термин "сергианство" – крайне неудачный. Например, митрополит Никодим Ротов в 60-70-е годы – это такой же сергианец, лживый человек, он лгал в России, постоянно лгал за рубежом. В моем представлении митрополит Никодим Ротов весь данный ему от Бога талант (а он был очень талантливый человек) использовал во вред Церкви. И сергиане жили, трудились именно во вред Церкви.

Политика большевиков, насколько я понимаю, эта была политика уничтожения всех, но первым делом – уже две с половиной тысячи лет существует принцип "Разделяй и властвуй – нужно расколоть. Этим в основном занимался Лев Давидович Троцкий, официально – Михаил Иванович Калинин. Троцкий – фигура одиозная. Сначала поддерживали обновленцев, против тихоновцев, потом стали поддерживать сектантов против Русской православной церкви. Чуть-чуть благоволили католикам, но очень недолго.

То, что вы говорите о создании своей карманной Церкви, это уже 1943 год. Иосиф Виссарионович Сталин был непревзойденным маклаком. Он всегда знал, с какого боку его хлеб помазан маслом, и никогда в жизни не укусил с противоположной стороны. Война, 1942 год – и вот тут происходит настоящий расцвет сергианства.

Ложь началась в 1927-м, даже немножко раньше, когда митрополит Сергий и его Синод написали в этой декларации: "мы с нашим народом и с нашим правительством". Церковь, естественно, не может быть ни с народом, ни с правительством. Народ может идти в Церковь. Но в первые революционные годы… Патриарх Тихон в начале 1917 года писал, что это изверги рода человеческого. Я думаю, это определение до сих пор остается единственно правильным определением для всех без исключения деятелей так называемой Великой Октябрьской социалистической революции.

Я благодарен вам за то, что вы меня пригласили именно сейчас, это ведь очень знаменательный год – 100 лет Февральской революции, 100 лет Октябрьской революции, 90 лет декларации митрополита Сергия, 90 лет так называемому Соловецкому посланию советскому правительству. Вот в один год были написаны два документа – правдивый и лживый, но Соловецкое послание сегодня практически забыто, а сергианство живет и процветает.

И еще одна причина, почему я не люблю термин "сергианство". Все наши патриархи, все наши митрополиты после митрополита Сергия были такими же сергианцами. Я не вижу разницы между патриархом Сергием, патриархом Алексием I (Симанским), патриархом Пименом (Извековым), патриархом Алексием II (Ридигером) и ныне здравствующим патриархом Кириллом: все – сергианцы. Хотя почему Кирилл – вдруг сергианец? Правильно, наверное, называть это кирилловщиной.

Яков Кротов: Ну, все-таки в истории, если о человеке говорят, что он гегелианец, то это не означает, что он современник Гегеля, а означает, что он верен заветам Гегеля. В этом смысле термин "сергианство" довольно активно используется, и, мне кажется, он довольно подходящий, ведь, как вы объяснили, позиция прежняя.

Но вы говорите, что декларация соловецких епископов позабыта. Послание соловецких епископов называется так, потому что его составил, видимо, владыка Илларион Троицкий и подписали примерно два десятка епископов, которые в 1927 году были в ссылке в Соловецком концлагере (сокращенно – СЛОН). Но как – забыто? Не далее как два месяца назад освящали храм в честь новомучеников российских, приехал президент России Владимир Путин, приехал святейший патриарх и говорил о том, что многие новомученики погибли от рук людей, которые работали на Лубянке.

Но частицу мощей Владыки Иллариона Троицкого привезли в этот же собор. И я вам скажу, почему они имеют право это делать, и я не усматриваю в этом попытки прикрыться тем, кто не твоего духа. Владыка Илларион Троицкий на протяжении всей небольшой жизни в заключении оставался внутри Московской патриархии и говорил, что, как ни неправ патриарх Сергий, покидать Московскую патриархию не следует. И в этом смысле он оказывается сторонником патриарха Кирилла и как бы легитимным его идеологом. И вы же с ним согласны.

Георгий Эдельштейн: Вы расхваливаете мою позицию, но я остаюсь священником Московской патриархии, я был рукоположен при патриархе Пимене, в 1979 году, и на каждой божественной литургии я вынимал частицу и патриарха Пимена, и патриарха Алексия (Ридигера), и сегодня – патриарха Кирилла. На каждой божественной литургии я возношу великую мирную ектению, и там возносится имя здравствующего патриарха: "Великого господина, отца нашего, Кирилла, святейшего патриарха Московского и всея Руси, да помянет Господь Бог во царствии своем всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь". Да, мы за него молимся.

Яков Кротов: Но нет ли в этом противоречия?

Георгий Эдельштейн: Абсолютно никакого!

Яков Кротов: Можно ли молиться за царя Ирода, скажем так, раз уж вы говорите о лживости?

Георгий Эдельштейн: Этот юродивый совершено не прав: молиться можно за кого угодно.

Яков Кротов: Согласен. И за царя Ирода надо молиться даже больше, чем за правильного царя.

Георгий Эдельштейн: Господь может исправить любого человека без исключения. Я молюсь о том, чтобы он перестал врать! Вот и все.

Яков Кротов: Я к тому говорю, что в истории Церкви, скажем, в XVII веке, было две модели миссионерства – вот когда европейцы поплыли в Индию, в Японию, в Китай и там проповедовали. И была такая модель – модель снизу, иезуитская модель, что "мы будем проповедовать Евангелие неприкасаемым, нищим, угнетенным и обиженным, как это делал Господь Иисус Христос, который не шел к Синедриону, а проповедовал нуждающимся".

Георгий Эдельштейн: Он проповедовал абсолютно всем, в том числе и членам Синедриона, если они были в храме.

Яков Кротов: Вторая модель проповеди – человек идет прямо к богдыхану, к радже, к японскому императору, проповедует ему, и уже сверху…

Георгий Эдельштейн: Митрополит Алексий.

Яков Кротов: Который XIV века?

Георгий Эдельштейн: Конечно.

Яков Кротов: Ну, к тому времени уже не надо было сильно проповедовать, Русь была уже крещена, а Орда не собиралась креститься.

Георгий Эдельштейн: А он все-таки проповедовал в Орде.

Яков Кротов: Так вы – сторонник какой модели? Молясь об исправлении патриарха, вы предполагаете, что Церковь отдана как бы сверху вниз. А те, кто говорят, что не будут молиться за патриарха, говорят, что Церковь растет снизу. Мы перед выбором, и тогда этот выбор – начать снизу движение правды. Если мы соглашаемся, что без пусть лживого, но патриарха невозможно, что это наш отец… Сколько раз я слышал и читал такие слова: "Как вы можете, отец Яков, говорить – патриарх Кирилл?" А я всегда говорю – "святейший патриарх". "И вы его называете "отец наш"? Как вы можете?!" И я отвечаю: "Ну, как… Нормально".

Георгий Эдельштейн: Всякий раскол, всякое разделение – грех, всегда, без исключения.

Яков Кротов: Для одной стороны или для обеих?

Георгий Эдельштейн: Для Церкви! Куда можно уйти из Церкви?

Яков Кротов: Отец Павел ссорится с некоторой частью иерусалимской общины, между ними раскол, из которого проистекает очень позитивное явление в виде христианства, обращенного к эллинам. На мой взгляд, грех раскола есть, но он лежит на обеих сторонах, а Господь из этого греха, как из воды, делает добродетель.

Георгий Эдельштейн: Понимаете, между апостолом Петром и апостолом Павлом были споры, но не было раскола. Ни Петр, ни Павел не сказали, что они уходят и не имеют братского общения. Мы иногда путаем священнослужителей и Церковь. Церковь была, остается и всегда будет единой, святой, соборной, апостольской. А мы, священнослужители, от сельского попа Георгия до святейшего патриарха Московского и всея Руси – не более чем служители и рабы. Царь и воин, богатый и убогий – в равном достоинстве, перед Господом мы все равны.

Яков Кротов: Но если я молюсь за патриарха Кирилла, и я совершенно не имею против него никаких таких обвинений, чтобы считать его порождением сатаны и преступником, то я же не в расколе. Это он в расколе, он не хочет! Апостол Павел и апостол Петр не могли расколоться, потому что в ту эпоху не было вот этой жесткой централизованной структуры, где существует самое понятие раскола: один уходит туда, другой уходит туда… Но апостол Павел в письме говорил, что Петр не то что не прав, а он даже очень страшно выругался: "Как ты посмел изменить решениям Собора, апостол, и пойти к евреям, вместо того, чтобы собрать евреев и греков вместе? Ты струсил, что тебя обвинят в измене вере предков! А как может трусить спасенный Христом?"

Георгий Эдельштейн: Вот так и надо поступать, как поступал апостол, то есть всегда говорить правду, без исключения, оставаясь в той же самой Церкви.

Давайте вернемся к тому, о чем вы говорили. У нас очень выборочная канонизация новомучеников. Почему до сих пор не причислен к лику святых митрополит Иосиф Петровых?

Яков Кротов: Да, митрополит Иосиф Петровых в 20-е годы фактически возглавлял оппозицию митрополиту Сергию и то, что потом в недрах Лубянки назвали "движением непоминающих" и "катакомбной церковью", но сами они считали себя просто Церковью. По старшинству владыка Иосиф Петровых был лидером среди православных архиереев. Его не канонизировали. Карловацкая зарубежная церковь, к примеру, канонизировала всех новомучеников.

Георгий Эдельштейн: Далеко не всех! Давайте я вам расскажу о нашей Костромской епархии и о селе, в котором я живу. Я построил небольшую деревянную церковь, 6 на 9, в 15-16 метрах от моего дома. Я, человек законопослушный, пошел к нашему правящему архиерею, тогда – архиепископу, сегодня – митрополиту, и подал прошение, сначала устное, потом письменное – церковь во имя новомучеников, митрополита Кирилла Петроградского, митрополита Кирилла Казанского (Смирнова), и митрополита Иосифа Петровых. Они были расстреляны в один день, брошены в одну яму (думаю, что их останки пребывают там и сегодня). На это мне архиепископ говорит: "А ведь митрополит Иосиф не причислен к лику святых". – "Причислен, ваше высокопреосвященство – Зарубежной церковью. То есть в наших календарях его нет, но это местночтимый святой РПЦ МП". Он подумал и говорит: "Да, отец Георгий, вы правы. Антиминс дам, а освящать церковь не буду".

Яков Кротов: Но ведь можно служить, если есть антиминс?

Георгий Эдельштейн: Мне выдали антиминс, где не был указан митрополит Иосиф. Выборочное причисление к лику святых мне совершенно непонятно. Мне непонятна канонизация очень многих благоверных князей, например, князя Дмитрия Донского и так далее, хотя к сергианству это имеет очень отдаленное отношение.

Яков Кротов: Имеет, и самое прямое!

Я всех готов поминать: и Дмитрия Донского, и Лаврентия Берию, и Иосифа Сталина, потому что Бог возлюбил всех и хочет спасти всех. И мы все рядом с Его святостью – одинаково недостойные. Поэтому можно и нужно молиться обо всех – православных, не православных, преступниках, святых… Деление на святых и не святых – чрезвычайно условное.

Георгий Эдельштейн: Правильно.

Яков Кротов: Уже самая первая книга о необходимости реформы в Русской церкви, о том, что Русская церковь задавлена властью, вышла в Лейпциге в 1863 году – ее автором был один сельский священник, Ростиславлев, но она вышла анонимно и называлась "О белом и черном духовенстве в России". И там, в частности, он подсчитал, что когда обозначают митрополита (патриархов тогда не было), превосходных степеней в титуловании он насчитал 14. И когда вы говорите (и сарказм понятен) про господина великого, отца, высокопреосвященнейшего владыку, все понятно, но это же началось не с митрополита Сергия. И это одно из оправданий (причем атакующих оправданий) современных сергиан: почему это вы начали с 1927 года, почему соловецкие епископы не выступали до революции? Ведь ничего не изменилось.

Была Орда – и поминали царем Чингисхана. Не византийских императоров поминали в XIV веке, а чингизитов. С Мамаем сражались, но он был не чингизит, а бунтовщик. А вдруг решили повыкаблучиваться. Ничего не изменилось, просто на эту клетку встал Ленин, Сталин, Путин – ну, так и извольте вести себя так же, как раньше вели! Что изменилось?

Георгий Эдельштейн: Давайте вспомним иконы наших православных храмов. Обычно у выхода, на западной стене – икона "Страшный суд".

Яков Кротов: Чаще фреска. Там змей с огромной пастью.

Георгий Эдельштейн: Да. А здесь кресло, в котором сидит враг рода человеческого, а у него на коленях – возлюбленное его чадо Иуда. А к нему идут. Понимаете, древняя Церковь была правдивой, во всяком случае, многие иерархии древней Церкви не боялись говорить правду. Митрополит Филипп не боялся говорить правду даже государю. Митрополит Ростовский Арсений Мацеевич не боялся говорить правду государыне императрице. Мы сегодня лжем. Сергианство – это ложь.

Когда митрополит Сергий и его Синод публиковали свою декларацию, они лгали. В частности, люди помнят "ваши горести – наши горести", и было убийство Воровского, человека, который принимал участие в убийствах, уничтожении людей.

Яков Кротов: Революционер…

Георгий Эдельштейн: Не может Церковь радоваться о таком человеке.

Яков Кротов: О Воровском горевал митрополит Сергий. Мы радуемся успехам индустриализации, как и вы радуетесь. То есть все как до революции. Погиб Столыпин – Церковь его отпевает и не смотрит, хороши или плохи его реформы. Погиб Воровский, умер Иосиф Виссарионович, умер Леонид Ильич – отпоем, нет вопросов, потому что перед Богом, как вы сказали, все мы предстаем одинаково.

Георгий Эдельштейн: И все-таки вернемся к иконе. На иконе кто-то идет туда, а кто-то идет к Христу. Икона нас учила, что первыми идут к врагу рода человеческого цари, митрополиты, епископы, а потом уже сзади плетется весь прочий люд. Мы должны это всегда помнить. Церковь говорила и продолжает говорить нам правду, а наши епископы лгут. Эта декларация была ложью – раз. Потом, как только человек вышел за церковную ограду, – все, он погиб. Митрополит Сергий и его Синод один раз солгали, и – 1930 год, февраль, митрополит Сергий дает интервью представителям советской печати.

Яков Кротов: Лет 12 назад Игорь Курляндский, сотрудник Института истории, обнаружил оригинал текста, и митрополит Сергий даже близко не давал такого интервью! Это все было сочинено в Кремле.

Георгий Эдельштейн: Правильно! Через два дня митрополит Сергий дает интервью зарубежным корреспондентам, и на этот вопрос – есть ли гонения, преследования – они говорит: "На это мы уже ответили вам в предыдущем интервью". То есть он это интервью, написанное Емельяном Ярославским, отредактированное Молотовым и Сталиным, приписывает себе и своему Синоду. Представьте себе, полностью совпадают – первоиерарх Русской православной церкви и глава Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский.

Яков Кротов: Ну, значит, Союз воинствующих безбожников был не такой уж безбожный. Он же, в конце концов, расточился, аки дым. И на сегодняшний день вся программа деятельности "Союза воинствующих безбожников" 1929 года – вместо атеизма поставлено православие, но все те же люди, в тех же кабинетах, теми же методами, как они раньше, в 60–80-е насаждали научный атеизм, теперь аккуратно насаждают православие, в том числе, в школах. Почему я и говорю, что 1943 год – символический, но поворот начался раньше – поворот в сторону национализма, даже, я бы сказал, в сторону националистичности.

Георгий Эдельштейн: А Церковь – это не национализм, уверяю вас.

Яков Кротов: В истории России Церковь всегда была связана с властью, но также она была связана с Израилем.

Георгий Эдельштейн: Я говорю не о Церкви, а о церковнослужителях. Церковь едина.

Яков Кротов: Русские архиереи к тому времени были уже перемолоты…

Георгий Эдельштейн: Нет, большинство архиереев были с Украины. Вспомните современников митрополита Арсения.

Яков Кротов: Это еще раз говорит о том, что и украинцы разные, и русские разные. Но за что ратовал владыка Арсений? Митрополита Филиппа я даже не обсуждаю. О нем мы знаем то, что написано в Житии, и все те речи, которые цитировал Георгий Федотов, которые мы любим цитировать, как образец правильного разговора с властью, вложены автором Жития, но это цитаты из византийского сочинения I-го тысячелетии нашей эры, то есть владыка Филипп этого не говорил. Иван Грозный убил или сослал несколько десятков архиереев, их тогда всего было десятка три, и среди них были те, кто судил митрополита Филиппа, то есть это как сталинский террор – и правые, и виноватые, все.

Но Арсений Мацеевич – прекрасный образец! Он, кстати, напоминает Иллариона Троицкого, Иосифа Петровых и владыку Никодима Ротова. Как говорил отец Александр Мень о владыке Никодиме, он очень любит католиков – не потому, что ему нравится католичество, не потому, что ему дорог Лурд или Фатима, а ему нравится у католиков власть, то, что это очень централизованная Церковь. Ему нравится, что в Польше архиепископ и примас Церкви католической заседает по должности в Синате, в Сейме. Он хочет так же! Но католичество – это, прежде всего, не власть, а тот же Христос.

Что защищал Арсений Мацеевич? Право Церкви владеть рабами, то есть он был против отобрания в казну населенных земель, крепостных душ. Их отбирали для семинарий, чтобы доходы шли на образование.

Георгий Эдельштейн: Что мне не нравится сегодня? То, что появилось десять лет назад. Я и в открытом письме патриарху, и в открытом письме президенту Путину каждый раз настаиваю, что у нас меня интересуют два пункта. Во-первых, это ложь. И патриарх сегодня лжет!

Яков Кротов: А сегодня-то о чем? Гонений же нет.

Георгий Эдельштейн: В том-то и дело! Почему лгал патриарх Алексий? Он же стал патриархом в 1990 году.

Яков Кротов: А в 90-е годы были гонения?

Георгий Эдельштейн: Не было.

Яков Кротов: Значит, он не лгал?

Георгий Эдельштейн: Нет, он лгал все время, обо всем. Он не признался, что он агент КГБ.

Яков Кротов: Ну, это маленький личный момент…

Георгий Эдельштейн: Это не только личный момент, потому что все без исключения высокопоставленные церковные деятели, как выражался митрополит Сергий, – агенты. Это ложь: священнослужитель не может жить двойной жизнью. Рукополагавший меня митрополит Хризостом на Поместном соборе заявил: "Да, среди нас есть настоящие гэбэшники! Вот, например, митрополит Мефодий – он атеист, он офицер КГБ, и он порочный человек". Это говорится не на коммунальной кухне, а на Соборе! И тут церковное правило только одно – или один лжет, оболгал своего собрата, и он должен быть лишен сана…

Яков Кротов: Владыка Хризостом уже в 2000-е отозвал свои заявления и пошел на попятный, но дело в другом…

Георгий Эдельштейн: Он сказал, что митрополит Мефодий не офицер, не атеист?

Яков Кротов: Ну, что-то в этом духе, что он преувеличил картину.

Георгий Эдельштейн: Он каждый раз в своих интервью повторял практически одно и то же.

Яков Кротов: До воцарения Путина – потом перестал. Но давайте по большому счету: а чего стыдного в том, что человек был сотрудником ГПУ?

Георгий Эдельштейн: Ничего! В том-то и дело.

Яков Кротов: Ему надо дать орден, он помогал государству!

Георгий Эдельштейн: Но ГПУ должно работать независимо от Церкви, а Церковь – независимо от ГПУ! Нельзя быть одновременно агентом и… Потому что это тайное. В Церкви никогда не было, нет и не может быть тайного. Если священник одновременно живет двумя жизнями…

Яков Кротов: А вы, отец Георгий, святой наивный человек, не понимаете, что сегодня люди в России, скорее, скажут: давайте дадим орден патриарху Кириллу за то, что он сотрудничал с КГБ – он поднимал Россию, защищал ее от Запада, он создавал истинное православие, а не то, которое в Константинополе под влиянием ЦРУ идет на поклон в Рим и Ватикан.

Георгий Эдельштейн: Почему Кирилл сегодня лжет, рассказывая о деятельности его духовного руководителя, митрополита Никодима Ротова? Почему то, что для всех ясно, скрывается? Где вы прочтете в официальных церковных документах, что митрополит Никодим был агентом КГБ? Все знают его кличку. Где вы прочтете, что митрополит, а потом патриарх Алексий был агентом КГБ? Его кличка опубликована, известна дата, когда он был завербован. Патриарх Алексий когда-то это признал, и здесь нет ничего постыдного.

Яков Кротов: Время идет, и сегодня в Русской православной церкви Московского патриархата уже большинство священников, епископов никогда не были агентами.

Георгий Эдельштейн: Но и они сегодня лгут.

Яков Кротов: Вырастет чистое поколение…

Георгий Эдельштейн: Не вырастет никогда!

Яков Кротов: Почему?

Георгий Эдельштейн: Потому что для этого необходимо покаяние!

Яков Кротов: Да их просто не вербуют, нет нужды.

Георгий Эдельштейн: Необходимо покаяние, которого нет! Главная беда нашей Церкви, что мы бьем в барабаны, мы – триумфалисты, мы все время рассказываем о своих достижениях, а это и есть большевизм. С чего начал проповедь Иоанн Креститель? "Покайтесь". С чего начал проповедь Спаситель? "Покайтесь". С чего начали проповедь апостолы? "Покайтесь". Но ни одного слова покаяния в Московской патриархии не было, нет и не предвидится.

Яков Кротов: Ложь, хвастовство, спесь и насилие, барабаны, причем барабаны боевые… Но я настроен оптимистичнее, чем отец Георгий, и думаю, что именно благодаря ему и его свидетельству покаяние все-таки возможно, а благодаря благодати Духа Святого оно и неизбежно!