Винфрид Г. Зебальд. Кольца Сатурна: Английское паломничество / перевод Э. Венгеровой. – М.: Новое издательство, 2016.
Винфрид Зебальд был истым путешественником, небезуспешно пытался сменить отечество, даже и умер в дороге. Самая его знаменитая книга "Аустерлиц" – это история путешествия героя к своим истокам. Жак Аустерлиц странствует как во времени, так и в пространстве: историческом, географическом и культурном. И совсем не случайно, что действие романа начинается под сводами антверпенского вокзала – архитектурного чуда века прогресса и памятника бельгийскому империализму. Антверпен на протяжении достаточно долгого времени был одним из ворот в Новый Свет, одним из путей еврейского Исхода, а трагедия Холокоста занимает в книге одно из главных мест.
Любопытно, что на антверпенском же вокзале почти два года содержался в тайном нацистском заключении Тульс Люпер. Сочинение Зебальда имеет немало общих черт с проектом Гринуэя; можно вспомнить и то, что детство Гринуэя и Аустерлица прошло в одних местах Уэльса. Главное сходство заключается в следующем: страницы книг Зебальда напоминают чемоданы Люпера, они суть те же аккуратно упакованные хранилища информации об уходящей культуре. Возможно, Зебальд установил в 2001 году новую планку интеллектуального романа, вместо романа-дискуссии прибегнув к роману – архивной описи.
Еще одна важная особенность книг Зебальда заключается в том, что они не антропоцентричны: дела человеческие волнуют автора не больше, чем истории камней, птиц, лесов и иных элементов вселенной.
Эти соображения могут пригодиться читателю переведенных на русский язык "Колец Сатурна" (1995). Конечно, книга эта – не роман, хотя поначалу как будто рождается детективная интрига, но необычайно разросшееся эссе интеллектуала, странствующего побережьем Суффолка в 1992 году. С самого начала страницы книги напоминают ландшафт заваленного документами и предметами письменного стола, постепенно превращаясь в "запечатанный музей" сына шелкового торговца Томаса Брауна, – каталог раритетов, частично, воображаемых. Один из трактатов Брауна был о захоронениях в урнах, и фрагменты книги Зебальда подобны аккуратным погребениям.
Рассказчик путешествует преимущественно пешком, но любое интеллектуальное паломничество – полет мысли, словно "никаких людей нет, а есть только то, что они создали и в чем прячутся". Хлопают на ветру воображаемые крылья воображаемых мельниц богов, перемалывают прошлое – всего лишь воспоминания, но трудятся они не для будущего, которого нет, есть наши страхи и надежды в настоящем. Здесь ощущается близость с поэтикой Т. С. Элиота, но без его стоического католицизма.
Согласно Зебальду, человеческая культура – мгновение между порождением и уничтожением. Первое довольно отвратительно: совокупляющиеся мужчина и женщина лежат на берегу, "вроде бы одно тело, двухголовое морское чудовище, последняя особь монструозного издыхающего вида". Второе просто завораживает автора, и начать следует с названия.
Энциклопедисты склоняются к тому, что кольца Сатурна – это обломки его спутника, неосторожно приблизившегося к планете. Ивлин Во написал об упадке и разрушении в 1928 году, Олдос Хаксли разгромил приходящий "дивный новый мир" в 1932 году, что сказал Хаксли сегодня – Англия скажет завтра, и новый англичанин Винфрид Зебальд, осматривая заброшенные военные объекты на острове Орфорд, "вообразит себя среди руин нашей собственной цивилизации, уже погибшей когда-то в будущем". Самого себя автор, дитя разгромленной преступной Германии, тоже относил к жертвам времени, для чего и подробно описал картину Рембрандта, на которой у трупа Ариса Киндта две правые руки, и та из них, что рассечена хирургом, – рука художника-жертвы.
У Альфреда Теннисона есть хрестоматийные строки: "Деревьев жизнь прейдет, леса поникнут, / Туман прольется тихою слезою, / И пашня примет пахаря в объятья, / И лебедь через много лет умрет". В книге Зебальда человек вылавливает косяки рыб, расстреливает легионы зверей, сжигает флот деревьев. Незаметным апофеозом Второй мировой войны становится бесследное исчезновение на таможне двух невинных попугайчиков. Остальное довершает природа: "Женские особи некоторых видов рыб морских рыб мутируют, так что их половые органы обнаруживают мужские признаки; … вместо поваленных рощ на спекшейся земле восходит болотная трава".
С неменьшим воодушевлением человек истребляет себе подобных, и никому не дано передать ощущения "моряка на корабле, до предела нагруженном орудиями и людьми, когда рушились горящие мачты, а пушечные ядра пробивали палубы, кишащие телами". Случается, что люди не гибнут, но исчезают, как произошло, например, с несчастными югославскими детьми, что сжевали от голода картонные таблички со своими именами.
Разрушаются институции, вырождается уклад, трещат устои. Живописные шедевры покрываются сахарной глазурью, отдавая долг основавшим многие фонды и музеи стремительно разбогатевшим сахарозаводчикам. Крестьянин забрасывает свои поля, держит скотину скорее из симпатии, забывает даже выклянчивать положенные субсидии.
Незавидная участь ждет некогда гордые британские усадьбы: прежде они сияли сотнями газовых ламп летними ночами, точно гигантские светляки, теперь беленные известью стены их отливают голубизной, точно кожа умирающего. Нынешний лорд чуда ландшафтной архитектуры Сомерлейтона катает посетителей на игрушечной железной дороге, становясь одновременно кондуктором, машинистом и дрессировщиком. Девы Ашбери шьют шелковые свадебные платья в своем ветхом доме, ночами же распускают пряжу в тщетном ожидании Одиссея. Магнат и германофил Куилтер без сожаления расстается с землей, владея только самолетом и узкой взлетной полосой. А еще прежде владелец части Ирландии Фицджералд, переводчик Омара Хайяма и комментатор мадам Севинье, однажды влюбившийся в друга, увидев его испачканную мелом щеку, просто переселился на борт яхты "Скандал", увенчав капитанский мостик своей фигурой, закутанной в белое боа. Таким же исступленным мореходом со временем стал Мопассан, быть может, спасаясь от безумия.
Не последнее место в галерее чудаков и вырожденцев занимает у Зебальда "маленький мальчик с большой головой и вставшими дыбом огненными волосами". Историю Алджернона Суинберна, адмиральского первенца, изложенную Зебальдом, как раз дополняет Мопассан. В 1882 году он опубликовал газетный очерк о Суинберне и своих встречах с ним. Познакомились они в Этрета, куда автор "Аталанты" приезжал погостить к другу. Г-н Пауэлл, неприметный молодой человек, купил в Этрета домик и прибил у входа дощечку с бесстыдным названием "Хижина Дольмансе". Пауэлл был переводчиком исландских саг; в доме его жила ручная огромная обезьяна. Интерьер украшали причудливые картины, например, изображение черепа, плывущего по морю в розовой раковине, и высушенные конечности людей и животных. Два года спустя хозяева уехали; обстановка продавалась, и Мопассан купил на память отвратительную руку с содранной кожей. На газоне покоилась гранитная глыба с высеченным словом "Нип" (озорник). Под ней была похоронена обезьяна, повешенная из мести слугой Суинберна, молодым негром. "На земле было бы веселей, если бы на ней почаще встречались дома вроде этого".
В том же 1882 году вышел в свет роман Эдмона Гонкура "Фостэн". На его страницах ненадолго появляется друг возлюбленного героини – Джордж Селвин. Он носит причудливые платья, хищный тропический цветок в петлице, изучает исландских скальдов. Лорд Эннендейл откровенно называет его садистом. В одной сцене Селвин с Фостэн смотрят на птичник, в частности, на двух странных петухов, с которыми другие обходятся как с курицами. Вскоре Селвин уезжает в Бретань, в свой тамошний дом – "Хижину Дольмансе", названную по имени одного из героев "Философии в будуаре"!
Вернусь к апокалиптическому меланхолику Зебальду. Упадок и разрушение настигает города. Старый Берлин превращается в грифельный чертеж, или миллион кирпичей, сложенных ровными рядами. Данвич с его башнями, церквами и многими тысячами душ растворился в воде, песке и галечнике, точно город среди моря Эдгара По. Лоустофт пережевывает на обед похороненную много лет назад в холодильнике рыбу, и там каждую неделю вешаются безработные и банкроты.
Обречены на деградацию целые империи. Жестокая колониальная авантюра короля Леопольда изуродовала лицо Бельгии, о чем "демонстративно заявляет жуткая атмосфера интерьеров и бросающаяся в глаза увечность населения". Паломник Зебальд минует мост через Блайт, построенный для узкоколейки, чьи вагоны предназначались некогда для китайских владык. Император Сяньфэн умирал, "вода из подчревной области поднялась до сердца, из кровеносных сосудов во все промежутки тканей устремилась соленая жидкость, и клетки разлагающегося тела сновали в ней, как рыбы в море", – и правитель испытал, что значило иностранное вторжение для его страны.
По мнению Зебальда, болезнь цивилизации пришла как раз с Востока; зловещий микроб – это пурпурный клочок шелка в урне Патрокла. Шелководство поспособствовало развращению нравов старой Франции, угасило многие английские мануфактуры, точно однодневок-светлячков, придавило немецкие умы прессом регламентации. Но началось все в Поднебесной державе, с превращения подданных императрицы Цы Си в призрачные создания, расстающиеся с жизнью ради тонкой нити, которую они – идеальный народ – прядут.
Сопротивляться шелковой удавке могут только свободно мыслящие тростники. Виконт Шатобриан сохранил верность нелюбимой жене и враждебной родине, быть может, растратив свое счастье, но реализовав талант. Алек Гаррард, который более двух десятков лет трудится над воссозданием модели Иерусалимского храма, к изумлению соседей и восхищению Ротшильдов. Джозеф Конрад, который вырос в сердце одной тьмы, ледяной и болотной, был счастливо спасен эскадрой парусников-облаков, но угодил в сердце иной тьмы – африканской, чтобы увековечить увиденный там ужас. Роджер Кэзмент, герой Ирландии, "чья гомосексуальность позволила ему подняться над общественными и расовыми предрассудками и распознать угнетение, порабощение и истребление".
