В украинском издательстве "Фолио" вышел роман "Красный свет". Книга представлена на Франкфуртской книжной ярмарке. О книге рассказывает автор – писатель и художник Максим Кантор.

"Красный свет" – роман о происхождении фашизма. Время действия романа – от Октябрьской революции до сегодняшней имперской войны с Украиной – описывает динамику фашизма, этой философии неравенства, в столкновении с христианской моралью.

Я не разделяю точку зрения, согласно которой фашизм (и его модификации) возникли на Западе как ответ на русский большевизм. Эта трактовка (автор Эрнст Нольте, в какой-то степени и Ханна Арендт) помещает фашизм в строго определенную историческую эпоху. Сегодняшняя ситуация заставляет пересмотреть генезис фашизма. Мы сегодня вправе сказать, что фашизм путешествует в истории, мимикрирует в различных культурах; его модификации в ХХ веке связаны с тем, что при общем знаменателе всякая культура дает оригинальный числитель. Выяснилось, помимо прочего, что фашизм – явление самостоятельное, не рефлексивное. Сегодня повсеместно разгромлена коммунистическая доктрина и социалистического лагеря уже не существует. Фашизм возник при полной победе капитализма. Трудно упрекнуть в его реинкарнации кого-либо, кроме нас самих.

В книге "Красный свет" действуют (наряду с вымышленными персонажами) исторические фигуры: Черчилль, Гитлер, Сталин – вплоть до Путина. И, сколь бы ни был оскорбительно мал масштаб последнего, невозможно игнорировать факт, что борьба за демократию привела именно к этому персонажу. Перед нами продукт отрицательного отбора в эволюции – выяснилось, что боролись именно за это. Простая правда хроники гласит, что общество, вчера осудившее сталинизм, сегодня с восторгом вернулось к нему; отрицать динамику невозможно. Как невозможно отрицать и то, что сегодняшние сатрапы были приведены к власти вчерашними либералами, и никем иным.

В дни Горбачева говорили: "Знаете, что будет после перестройки? Перестрелка". Циничная шутка подтвердилась полностью. Граждане былого Советского Союза стали убивать друг друга – униженные и оскорбленные, чтобы избавиться от мыслей о собственных унижениях, стали унижать близких. Начали процесс обновления общества с оправдания неравенства: не все, мол, талантливы настолько, чтобы быть богатыми; закончили перемены тем, что послали нищих умирать за богатых – должен же быть смысл в жизни бедняков. "На миру и смерть красна", – заявил с высокой трибуны президент России; эта мысль была последовательно проведена в жизнь. Общеизвестно: чтобы убить человека на войне, следует сперва обесценить его жизнь в мирное время. Так в России и произошло. Здесь важно то, что это сделали с собой сами русские люди. Их никто не принуждал, люди сами захотели так с собой поступить.

Русское общество ("русский мир", как сегодня принято говорить) продемонстрировало обратную общим мировым процессам эволюцию: если в начале ХХ века Россия выступила катализатором революции, социальной справедливости (при всей фактической фальши происходящего), то в начале ХХI века Россия стала катализатором обратного процесса – контрреволюции. Русская контрреволюция направлена против всех завоеваний социалистической революции двадцатого века: против интернационализма, против республики, против равенства, против антиклерикализма, против научного мировоззрения, против бесклассового общества, против мирной экономики. Прославлены – империя, нация, военная мощь, единство с племенем, иерархия власти. Эту новую программу часто называют "консервативная революция".

Учитывая то, что термином "консервативная революция" принято описывать социальное движение, имманентное фашизму, страна Россия в новом столетии из оппонента фашизма превратилась во флагман фашизма.

Данная трансформация чрезвычайно любопытна не только в связи с анализом русской культуры (это частность), но в связи с анализом философии неравенства и унижения человека человеком.

2

Полная версия романа переведена также на французский и немецкий; французский текст опубликован, "Красный свет" по-немецки выходит в ближайшее время.

"Надеюсь, эту книгу никогда не переведут", – написал русский рецензент либерального толка по поводу первой части романа, изданной в России. Рецензий было много – сначала книгу хвалили патриоты, а либералы кривились. Патриоты решили, что я с ними заодно, коль скоро не люблю отечественный "либерализм". В дальнейшем оскорбились также и русские патриоты – выяснилось, что я не люблю и патриотизм также.

Дело в том, что я не вижу никакой разницы между русским изводом "либерализма" и "патриотизмом" фашистского толка, возникшим в России сегодня. Полагаю, что это этапы единого процесса. Этот процесс (превращения квазилиберализма в фашизм) и описывает роман.

Когда в Париже искали переводчика для французского издания полной версии романа (в России выходила только первая часть) – то дама, которую прочили в переводчики, сказала мне так: "Зачем вы назвали роман "Красный свет", ведь это "зеленый свет" – сталинизму и тоталитаризму".

К таким рецензиям я привык: сочиняли про книгу много. Подумал, что дама не читала книги: в романе черным по белому написано, что Сталин палач и что по плечам гламурной фронды приходит русский фашизм. Метафора "от кабаре – к гибели богов" была произнесена внятно. Но услышана метафора не была. Кабаре книгу осудило. Те, кто называл себя "либеральная интеллигенция" (оба термина представляются неточными), сочли, что я критикую либерализм и интеллигенцию.

На деле я высмеивал не либералов и не интеллигентов, а только завсегдатаев кабаре.

Дама-переводчица действительно не читала моего романа, но объявила, что в суждении о нем руководствуется мнением прогрессивных коллег (которые роман тоже не читали, но обидное для себя улавливали, едва заглядывали на любую из страниц).

Обидное в книге содержится, это правда.

В первой части романа (опубликованной три года назад по-русски в России) рассказано, что именно гламурная среда, которая именовала себя "либеральной" или "креативным классом", по сути была компрадорским классом менеджеров – и именно эта среда сделала возможным ответную национал-империалистическую реакцию. То, что эта среда присвоила себе именование "русская интеллигенция", – не более чем социальный казус; ничего интеллигентного в сотрудниках олигархических компаний не было. И протестного в них не было тоже. То была фиктивная фронда, которая быстро растаяла, выполнив свою задачу. Применимо к параллели с французской Фрондой 17-го века, любопытно, что и российская оппозиция делилась на "парламентскую Фронду" и "партию Принцев" – причем распри между двумя ветвями оппозиции регулировались властью. Опасные устранялись, послушные поощрялись, удобные переходили в государственный статус. Уверен, что российская "фронда" курировалась теми же манипуляторами, которые параллельно готовили "националистический" взрыв, реванш Западу. Иначе и быть не может, так как целью оппозиции была лишь смена менеджмента – впрочем, как и у партии принцев 1649 года.

"Болотное" движение умерло, протест отменили, и креативный класс накрыла волна патриотического безумия. Немногие борцы сохранили былую стать, большинство нашло оправдания новому империализму.

Слова "я – русский империалист" гордо произносят те, кто вчера именовал себя наследниками Ахматовой и Мандельштама. Впрочем, выяснилось, что и Бродский, и прочие поэтические кумиры молодежи – тоже за империю; само слово "империя" – вместо того чтобы быть ругательным словом (тюрьма народов, инструмент подавления человека) – дало людям смысл существования; даже возникло романтическое наименование – "имперец". Позавчера интеллигенты были за свободу, вчера за финансовый капитализм, теперь многие за империю – все переплелось в сознании гламурной русской интеллигенции: и тяга к западному образу жизни, и риторика "демократов", и убеждение, будто лишь в качестве империи, подавляющей колонии, Россия может существовать. Вчерашние "либералы" стали "охранителями" во мгновение ока – сюжет, привычный для России; особенность момента в том, что, по сути, никаких "либералов" и не было. "Либерализм" России 90-х – это фантом. Лозунги произносили, партию либеральную собирали – но это был совсем не либерализм. Законы Монтескье и императивы Канта среди отечественных банкиров не были в чести. "Либерализм" рассматривался в сугубо практическом, финансовом ключе.

Сегодня лондонская диаспора русских богачей присягнула на верность Российской империи – зайдите в их ресторанчики, прислушайтесь к застольным беседам в лондонской "Марьиванне": купцы почувствовали себя патриотами империалистической России. Как неожиданно вышло: еще вчера купцы посещали протестные концерты, хихикали над Путиным, а навещая угодья в России, заглядывали на Болотную площадь – постоять в рядах; но разве они были кем-то еще, кроме как феодалами? Разве не феодализм насаждали на развалинах социалистической казармы? Чего ожидать от феодала – как не верности идее империи? Лишь статус имперского феодала дает возможность привольной жизни в Европе.

Подтвердился вечный русский парадокс: чтобы жить полноценной демократической жизнью в Европе, русскому человеку надо быть русским феодалом. Кстати сказать, метод опробован еще Тургеневым, но в наши дни достиг небывалого расцвета. Тысячи приятных во всех отношениях русских "имперцев" живут в столицах просвещенного мира, славят русского президента-империалиста и упрекают просвещенный мир в бездуховности; но, скажите, разве это в первый раз так?

Обитатели социалистических руин легко приняли (30 лет назад) эти мантры – "в будущее возьмут не всех", "если люди не вписались в рынок, то сами виноваты", "креативный класс – это люди иной породы, чем быдло", – и вот прошло тридцать лет и те, кто "вписались в рынок", стали слать на убой тех, кто "в рынок не вписался", и купцы говорят плебеям, что плебеи должны умирать за империю, за гордость феодальной родины и это их, плебеев, собственный демократический выбор.

И ведь купцы правы! Люди действительно хотят добровольно умирать за свою родину, а что родина выстроила феодальную иерархию, которую именуют альтернативой западному лицемерию – ну, это уж так вышло само собой.

Феодалы решили вопрос трудоустройства безработных просто, как всегда этот вопрос решается: тысячи люмпенизированных граждан поехали в Украину – воевать за Русскую империю, каковая империя их самих и превратила в люмпенов. Эту двухходовку: сделать жизнь граждан бессмысленной и затем забрать бессмысленную жизнь на колониальной войне – новый русский феодализм осуществил легко. Те, кто были охранниками в универмагах и мойщиками машин, отправлялись убивать людей охотно – в момент убийства их существование обретало смысл. Ограбленное "либералами" население "патриоты" утилизировали. И утилизированные отходы "финансового капитализма" были объявлены героями России.

В российской пропаганде распространено сравнение колониальной войны с Украиной и операции Запада против Саддама Хусейна. Сравнение некорректно. Колониальная война прежде всего решает задачу утилизации собственного населения, умерщвляется ненужный народ бывшего СССР, тот самый народ, который когда-то требовалось кормить и обеспечивать жильем. Либеральная циничная фраза (приписывают Гайдару): мол, можно пожертвовать миллионами, чтобы войти в рынок, – реализуется на деле.

Простите, но как так вышло, что "демократией" мы именовали "феодализм"?

Однако вышло именно так, и никак иначе.

Есть и еще одна общественная задача у войны в феодальном обществе. Война является субститутом народного единства; война в России всегда была общественной скрепой, к «обществу войны» обращались, когда становилось ясно, что «общество мира» невозможно. Не умея создать общественный договор в мирное время, отсутствующий социальный договор подменяют воинским приказом. Воинский приказ – тоже своего рода общественный договор; и то, что приказ на войне не обсуждается, соответствует бесправному положению людей в мирное время. Солдатская доля выравнивает социальную несправедливость. Сообразно потребности бесправного общества – войну вывели в реторте. Использовалась риторика Великой Отечественной войны: та, освободительная война, сплотила народ, и предполагалось, что выдуманная сегодня война народ также сплотит. Война внедрена в общество вместо отсутствующего социального договора – каковой в период Великой Отечественной существовал. Освободительной войны сегодня нет –напротив, оккупированы соседние земли; задача, прежде всего, в создании субститута общины, в создании социального договора, который в феодальном государстве отсутствует. То, что унижает крепостного – возвеличивает солдата. Феодал отнимает у смерда имущество и жизнь – это обидно; но когда генерал забирает жизнь у солдата – это почетно. То, что феодал и генерал одно и то же лицо – не уточняют.

Этого не было в период Великой Отечественной – но в полной мере проявилось сейчас, во время Славянской империалистической.

Простите, но как так вышло, что «демократией» мы именовали «феодализм»?

Однако вышло именно так и никак иначе.

Формировать "новую русскую элиту" – именно эту цель провозгласили сразу же после крушения казарменного социализма; дикое это выражение звучит тридцать лет подряд в устах прикормленных властью. Сегодня "новая русская элита" – сторонники оккупации Донбасса и аннексии Крыма; а вчера "новая русская элита" – бенефициары финансового капитализма, издатели лаковых журналов. Но ведь это одни и те же люди – буквально те же самые персонажи. Высокопоставленные "либералы" и "патриоты" не просто пребывают в добрых отношениях друг с другом – это те же самые физические лица. Уточните, приватизатор Чубайс – кто он: либерал или патриот, компрадор или государственник, демократ или наместник диктатуры? "Новая русская элита" – это легитимизированная демократическим голосованием феодальная власть. И это было очевидно с самого первого дня "приватизации".

Русские нувориши (беглые лондонские или усадебные отечественные) никогда не протестовали против структуры нового русского феодализма – а фронда была их прихотью: хотелось сменить менеджера. Но менеджер остался прежним, и фронда растаяла. Формировали вовсе не "креативный класс", но привычную номенклатуру. Номенклатура мимикрирует как угодно, принимает любые формы – определяющим фактором является материальный достаток.

Процесс трансформации колониальной банановой республики в национально-патриотическое казарменное государство – описан в романе.

Фигуранты процесса обиделись: многие видели себя наследниками Мандельштама – а тот факт, что пребывают на зарплате у Березовского, рассматривать было неприлично. Сознавать, что даже искреннее фрондерство является марионеткой властей, – было обидно.

– Как ты можешь? В те годы все так делали! – этот упрек я слышал постоянно.

И впрямь, разоряли страну все, и скромный (точнее: нескромный) подполковник ГБ был лишь одним из многих – и кто же теперь виноват в том, что данная особь оказалась прожорливее и удачливее прочих?

Но какое отношение история пиратства (от приватизации "ЛогоВАЗа" к донецким приобретениям) имеет к законам Монтескье?

3

Обида патриотов на книгу была еще горше обиды либералов: патриоты видели во мне своего единомышленника (пусть и еврея; но такие преданные общему делу евреи случаются), посчитали предателем. Патриоты не заметили существенной детали: унижения толпы я не принимал прежде всего потому, что унижение толкает массу обиженных к фашизму. Фашизм, который приходит по плечам компрадорства, – в сто раз страшнее и гаже самого компрадорства – но он компрадорством выпестован. Это не провокация фашизма (ср. теорию Э. Нольте, согласно которой коммунизм провоцирует фашизм), нет, компрадорство – это просто первая стадия фашизма.

Зафиксированное рынком неравенство принимает форму олигархата, каковой мутирует в тиранию. И когда тирания созреет, тиран обращается поверх головы олигархов к своему народу, обращается к толпе, к людям, которых тиран "приватизировал", обратил в "свой народ".

Подобная "прямая демократия" имела место в гитлеровской Германии, имеет место и в сегодняшней России. "Как ты можешь пойти против своего народа?" – вопрошает власть оппозиционера-одиночку. И протестант повержен логикой, хотя ответ на этот риторический вопрос весьма прост: "Это не мой народ. Это твой народ, тиран. Ты этих людей купил и продал. Свободный народ – это тот, который не ходит на твою войну за рынки сбыта. Я один, – и я не продаюсь, – и я тоже народ".

Однако такой ответ дать совсем непросто. Свобода уже не является моральной ценностью, коль скоро была использована в риторике рынка.

Демократия и либерализм скомпрометированы в России надолго, чтобы не сказать навсегда.

Процитирую здесь открытое письмо либеральному поэту и эстрадному ведущему Быкову, письмо под названием "Почему я не ношу ленточки", опубликованное пять лет назад, когда контуры фашизма еще только намечались.

“И чему удивляться, когда на смену демократической риторике (о, как это будоражило мозги двадцать пять лет назад: мы хотим гражданских прав!) пришла риторика фашизма. Обнаружили, что равные гражданские права – фикция, а теперь фашизм моден. Ну да, фашизм именно моден, к фашизму тянется молодежь, как к запретной истине.

Некогда Хью Оден написал простую формулу, говоря о германском фашизме: "Кому причиняют зло, зло причиняет сам". Несмотря на упрощенность, формула верна: русский национализм сегодня – это самое живое, искреннее и подлинно свободное движение мысли. Это не сервильная риторика либералов – это набравшийся социальной правды народный крик. Крик этот вульгарен и дик, добра от него не жди – но его и не спрячешь в карман. Так уже не раз бывало в истории – это очевидный исторический закон рождения национализма, а затем фашизма. Сегодня в России фашистский лозунг – не редкость. Мало того, фашизм не пугает так, как пугает либерализм. И это само по себе невероятно. Но однако факт: течение русской истории привело к тому, что фашизм для умственной молодежи стал притягательнее либерализма, он выглядит чище. И сулит больше прав народу. Есть от чего развести руками. Модный журналист сегодня открыто признается, что он фашист; модный писатель пишет, что подлинная демократия возможна лишь при национализме, – это не движение "Наши", это не происки кремлевских идеологов, это даже не юродивые из национал-социалистов или геополитиков. Нет, это светская, салонная хроника.

Сказать, что по плечам либеральной буржуазии приходит фашизм, – банально, это все знают. Следует еще сказать, что фашизм рекрутируется из люмпенов, – а у нас вся страна люмпенизирована, и тон задают люмпен-миллиардеры, не привязанные ни к чему, свободные от общественных долгов, – молодежь усвоила эту мораль. Следует сказать, что, если упростить сложную историю России до черно-белого кино, белое надоест и захочется черного”.

Это было написано пять лет назад, и мне горько от того, что я все предвидел столь точно. Все вышесказанное объясняет приход фашизма в русское общество, но не оправдывает его.

Можно осуждать политику иностранных государств, унизившую Германию Версальским договором. Но национал-социализм, возникший на почве унижения, от этого привлекательным не становится.

Я не люблю русский империализм вне зависимости от того, что спровоцировало его появление. Мне не нравится идея Российской империи как таковая, я не люблю империи, и я не являюсь патриотом. Причем не только "квасным патриотом" и "агрессивным патриотом" – я не являюсь вообще никаким патриотом; не понимаю, как можно быть преданным племени. Можно и должно хранить преданность униженным, оскорбленным, честным, добрым; можно осознавать свою причастность человеческой семье; следует хранить верность принципам и заповедям – но отдать преданность племени мне представляется нелепым. Декларация преданности племени несмотря на то, что конкретно данное племя совершает, – это, на мой взгляд, дикость.

Анализу племенного сознания, которое приходит на смену сознанию корпоративному – и оба противостоят морали, – также посвящен этот роман.

4

Книга "Красный свет" выходит на русском языке, чего я не ожидал. Выходит книга в Украине по понятным причинам: в книге изображено российское начальство – ровно с той же степенью реализма, с какой я изображал Сталина или Гитлера. Второй том романа уже три года назад существовал в набросках, я закончил книгу уже во время русско-украинской диверсионной войны. Должен сказать, что данную войну я в романе предсказал и наброски сцен (еще не ставших реальностью) сохранились. Некоторые детали уточнял, но в целом развитие событий описал с удручающей точностью.

Это говорит не о моей прозорливости, хвастаться нечем.

Это лишь свидетельство хрестоматийного сценария – повторяющейся вновь и вновь истории с демократией, которая оборачивается олигархией, затем переходит в тиранию, а потом захлопывает ловушку, и люди начинают убивать друг друга, полагая, что борются за свободу, а на деле умирая за империю – для которой они пушечное мясо.

Мы дожили до того страшного времени, когда "война" уже никого не удивляет, хотя никто не знает, за что именно он собирается воевать и почему идет убивать других людей. Потому убивает, что соседи прыгали на одной ноге? Из-за этого стоит лишать жизни?

Но если вспомнить всю динамику моральных постулатов в последние 30 лет, то это уже и не удивляет.

Эту именно динамику я в своей книге и описал.

Отрывок из романа Максима Кантора "Красный свет" будет опубликован на сайте Радио Свобода.