В процессе изготовления кукол я должен был решить задачу: как изобразить воплощение российской власти.

Кого слепить? Сталина? Путина? Петра? Ленина? Грозного? Кукла должна быть одна, а правителей было много, пестрая лента властителей обвилась вокруг нашей шеи. Надо передать закономерность – то характерное, что имеется в каждой из властительных особей. Алгоритм "лысый царь – царь с волосяным покровом" знают все, но надо найти более существенное. В разысканиях помогает древний символ российской власти – двуглавый орел.

Образ двуглавого правителя представляется сугубо естественным для России.

Одна голова – самодержавие, вторая голова – демократия.

Одна голова – за традицию, другая за реформы.

Одна голова – царь; другая голова – народно избранный президент.

Одна голова – помазанник Божий, вторая голова – воплощение народных чаяний.

Сам народ зовет: о владыка, приди, приди! А то, что владыка, взойдя на трон, этот самый народ умерщвляет, – нисколько не противоречит тому, что он желанный властелин. Народный губитель народа; самовластительный злодей – но такой же неказистый, как любой алкаш; император – но плебей. Единый в двух лицах – царь/президент, демократ/император, Иосиф Сталин/Иоанн Грозный, гибрид беспородного авантюриста и рюриковича.

Одна голова глядит на Восток, другая – искоса – на Запад.

Феномен единения демократии и тирании в едином образе как нельзя точнее отражает современный политический дискурс: квазисоциалисты, тоскующие по СССР и по былой, условной, социальной справедливости, ратуют сегодня за империю и империализм – будто бы "империя" и "социализм" сочетаемы. Так ведь сочетаются же! Вот оно, искомое – и за народ, и за царя, "левое" движение сегодня срослось с империалистическим гнетом.

Фигура Иосиф/Иоанн воплощает популярное настроение: границы Российской империи вернем, заново тюрьму народов построим, соседей захватим, конкурентов разбомбим, на пепелище наступит братство народов, всеобщий русский мир. Казалось бы – это нелогично: подавляя другие народы, нельзя говорить о социализме, равенстве и братстве – но вот поди ж ты! Оказывается, можно. Боремся за то, чтобы утвердить империю, в которой цветет вертикаль власти – и власть обеспечивает перманентно ровное угнетение крепостных перед лицом общего беззакония. Имперский социализм – уникальное явление в истории.

Неслиянная нераздельность русского произвола и русской вольницы – отмечена авторами: от Достоевского до современных певцов кровавого братства. Сакральная миссия России: угнетая, дарить любовь – всем известна. Любопытно иное. В глубинах русской культуры существует мифологическая модель, порождающая это противоречивое сочетание. Специфически русский феномен имперской борьбы за права того народа, который не признает никаких прав в принципе, коренится в мифологии российской культуры.

Архетипическим сочетанием в русской культуре является комбинация (созвучие) двух сказочных персонажей: Леший и Водяной. Леший – беззаконный бунтарь, а Водяной – государственник. Леший тяготеет к демократии, Водяной – имперец. Стихия Леса (Пугачев, Стенька, головорезы из былин) и стихия Омута (водяной Царь, Садко в плену водяного ада, топи российской государственности) дают вечно комплементарное единство бесчеловечной вольницы, усмиренной бесчеловечным же произволом. Леший и Баба Яга (бунтари) прислуживают рептилоидному Змею Горынычу, воплощению государственности. Символично, что взлет российской Империи произошел из топи болот ("из тьмы лесов, из топи блат поднялся пышно, горделиво"), что борьба фронды за конституцию (ср. "за доброго царя") проходила на Болотной площади, а сравнение российского государства с морским чудищем Левиафаном вызвало обиду общества. Топкая природа государственности и лесной бунт – срастаются воедино. Сталин, разумеется, – это Леший, пришедший к власти из бандитской чащи. Грозный, конечно же, Водяной, поднявшийся из мутной жижи векового произвола. Бунтарь и повелитель, они образуют единый двуликий организм. Татарско-варяжское угнетение и безобразный порыв к самостийной свободе слепили черты этого мутанта, триумфально беспородные черты.

Россия переживает болезненный разлад между реальностью (неурожайными суглинками, которые не сулят крепостным ничего) и сюрреалистическим желанием европейской качественной жизни для всего общества разом. Грезятся молочные реки и кисельные берега. А вокруг – чаща и болота.

Тоска по кисельным берегам разрешается эвфемизмом равенства. Равенство достигнуто: это равенство русской элиты с западной элитой; равенство начальства с европейским начальством – и параллельно этому существует равномерное бесправие народа.

Этот амбивалентный процесс выражен в единении стихий Чащи и Омута, Бунта и Империи; воплощением этого альянса/противоречия стала фигура Лешего/Водяного – Сталина/ Грозного.