За что же русский человек продавал душу? Древнерусские представления о том, что мир - арена борьбы двух начал, воплощающих добро и зло.

Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Передача Александра Панченко о сатанизме и двойничестве в русской средневековой культуре впервые прозвучала в эфире 27 сентября 1996. Старинные распевы исполняет петербургский хор "Россика" под управлением Валентины Копыловой. Ведущий программы - Иван Толстой.

​Александр Панченко: Со вступлением России в Новое время, а Новое время считается с 1648 года, то есть с английской революции, в русском религиозном сознании начались очень странные и трудные процессы. Во-первых, наряду с самозванством, которого у нас никогда не было до этого, у нас появились договоры с дьяволом, то есть сатанизм. Ну вот, например, никогда не было самозванства, вдруг оно с Гришкой Отрепьевым появилось. Никогда у нас не было Фаустов в России, ведь реальный Фауст, прототип Фауста из книги Шписа, можете взять этого Фауста, это все-таки 15-й век, эпоха охоты на ведьм, и так далее. У нас не было никаких Фаустов. То есть никто не продавал души дьяволу. И, в общем, почти не было охоты на ведьм, а они же, естественно, продают душу дьяволу. Не было ничего того, что описал потом обуянный дьяволом Валерий Брюсов в своем знаменитом романе "Огненный ангел". А тут вдруг появляется. Ну, как об этом можно судить? Во-первых, всегда нужно судить по средней литературе. Средняя литература для 17-го века, когда уже аноним сменяется автором, раньше он был только "аз, худый, многогрешный…", и так далее, а тут он уже "я, такой-то" - он уже претендует на учительство. И вот остается при этом аноним, при авторе. Ну, как надо судить о литературе 1940-50-х годов нашего века? По кому? Прежде всего по Бабаевскому. Потому что его больше всего читали, он больше всего получал премии. Теперь мы, конечно, больше на Солженицына опираемся и на других, на Варлама Шаламова. И вот из анонимной литературы, одно из самых замечательных произведений, его по праву называют первым опытом романа, потому что там пресекаются разные сюжетные линии, и есть такие необязательности, как в романе - это "Повесть о Савве Грудцыне". Конечно, с нынешними романами по объему она не сравнится, но все-таки довольно большая. Герой ее - отпрыск известной московской купеческой семьи, входившей в гостиную сотню Грудцыных-Усовых, а гостиная сотня - это те купцы (до ста никогда не доходило количество), которые имели право торговли с заграницей. Он, по-видимому, был молодой человек нетвердых правил, "замотай", и в одной из торговых поездок, в которую послал его отец, сошелся с замужней дамой, которая была молода и вышла замуж за вдовца девицей. И вот что происходило дальше мы знаем только по повести. Он отверг ее притязания (поскольку он был все-таки воспитан в благочестии) в пасхальную ночь. Она требовала от него того, что требуют женщины от юношей. Он отказался, потому что это величайший грех. Тогда она приворотного зелья сварила, его и сейчас варят на Руси, и он совершенно потерял всякий рассудок, а она его отвергла. Вот такая месть, как в нынешних мексиканских сериалах. Он пошел на перекресток дорог, а это место всегда опасное, там и разбойник может быть, недаром говорят "разбойник с большой дороги", а может быть и бес. И он подумал, достаточно ведь подумать, не обязательно призвать дьявола исступленно, экстравагантно и экзальтированно: "Вот только бы она ко мне вернулась, я бы даже душу продал бесу!". И бес - тут как тут. Правда, там "О ли, безумие отрока!",- автор все время восклицает, то есть – "вот, какой дурак" в переводе на наш язык. Бес-то представился каким-то его родственником, тоже такого же возраста, и повел его к престолу Князя Тьмы.

Хотя, он же знает, что в Московском государстве никаких других столиц нет, а тут вроде какая-то столица. Короче говоря, он написал это знаменитое рукописание. Дальше судьба его чрезвычайно интересна, потому что дама эта, конечно, вернулась к нему, но потом этот бес, названый брат, говорит: "Да брось ты, братец Савво, давай погуляем!". Вот - гулять! Появление гулящего человека. И он как-то даже забыл, и даже автор этой повести, этого зачатка романной формы, не обратил на это внимание. И вот они пошли гулять. Он там побеждает на войне, все у него хорошо, но потом раскаивается, заболевает, и в храме Казанской Богоматери (который сейчас восстановлен у кремлевской стены, где служили и разные знаменитости, прежде всего протопоп Аввакум) он лежит расслабленный (это когда члены не действуют) и кается. И Богородица Всемилостивая сбрасывает ему сверху это рукописание. И лист выглажен! То есть текста на нем нет! Можно сказать мало ли выдумок на свете? Скажем, у Булгакова в "Мастере и Маргарите" Князь Тьмы под одним из своих законных совершенно средневековых имен, под именем Воланд, прилетает в Москву. Люди прагматического умонастроения возразят, что этого не было, да и я с ними вполне согласен. Конечно, не было в реальности. Но вот что интересно: сохранились десятки дел о продаже души Сатане. Об этом писал мой коллега, замечательный наш историк, академик Николай Николаевич Покровский, его ученики, и у нас, пожалуйста, в бывшем Архиве Синода, на знаменитой площади, где было восстание, точнее - рядом с нею, можно это посмотреть. И что же выходит? Во-первых, вытекает, что были страшные наказания. До Елизаветы Петровны их жгли, голубчиков и голубушек (потому что это были и лица женского пола). И только когда Елизавета вступила на престол и дала клятву об отмене смертной казни, и выдержала ее (что - урок всем правителем всех времен и народов), тогда наказания смягчились, хотя митрополит Тобольский и всея Сибири Конюскевич, в 1744 году, уже три с лишним года Елизавета на троне, все-таки настаивал на том, чтобы таким двум, продавшим душу дьяволу, пожизненное тюремное заключение, хотя один был даже несовершеннолетний.

Но вот что любопытно здесь, в этих приговорах. За что русский человек продавал душу дьяволу? Фауст – ясно, он - за всеведение, за власть над миром, и так далее. Ничего подобного у нас никогда не было. Все эти договоры ограничиваются двумя пунктами. Это, во-первых, чтобы женщины любили, и, второе - чтобы начальство любило. Это и до нынешних времен. У нас же есть такие заговоры, когда, опять же, "как к началом ходити?". Как к начальнику войти в кабинет, по-нынешнему. Это очень любопытно. Чтобы он полюбил тебя. О чем это говорит? А это говорит о том, что выбор личной судьбы, а вся эта эпоха - это замена общей мирской судьбы, замена родового начала индивидуальной судьбой, карьерой, говоря грубо. Вот, возьмем помянники. Кто сейчас сходит в церковь, они подают поминание. Вот пишешь: за упокой душ усопших рабов божьих… Ну, родители, естественно, дедушку, бабушку, прадедушку, прабабушку, по обеим линиям – ну, тридцать, ну, сорок имен. И это началось как раз в 17-м веке. Потому что помянники, которые сохранились, которые вкладывались, например, в Успенский собор в Москве, то есть помянники людей родословных (родовитость и родословность - это немножко разные вещи, но это не так важно) - до двухсот. Какие-нибудь Пушкины так подавали при царе Федоре Иоанновиче. Причем есть легендарные фигуры, есть реальные, потому что опасно ошибиться. А тут – двадцать-тридцать, как теперь. То есть родовое древо расщепилось, "отломилась веточка с сахарного деревца". Вот что получилось у нас. И когда мы смотрим этих анонимов 17-го века и начала 18-го, то мы видим, что это отказ от родового и, одновременно, общинного, мирского, земляческого, какого угодно принципа. Это люди, сами делающие себя, как говорил Маяковский.

Вот недавно повторяли по телевидению лекции замечательного ученого и замечательного человека Юрия Михайловича Лотмана. Вот он о фаворитизме говорит. Говорил, что это с петровского времени началось. Я, при всем моем уважении, почтении и любви к покойному Юрию Михайловичу, должен сказать, что это началось раньше. Когда фаворитизм начался? При Софье, конечно! Кто первый фаворит нам известный? Это не князь Василий Васильевич Голицын. Ладно, все-таки Голицыны это Гедиминовичи, это знаменитые князья. А вот последний ее "галант" или, как теперь сказали бы, "амант" - это Федор Леонтьевич Шакловитый, Федька Шакловитый, из курских подьячих. Никто, и звать его никак. Но он через постель добился второго думного чина. Первый - боярин, самый высший, второй – окольничий. И был начальником Стрелецкого приказа. Знаете, когда высоко летаешь, то падать тяжело. Поэтому его и казнили быстренько. Князя Василия Васильевича все-таки сослали, а Федьке Шакловитому отрубили голову после падения Софьи. И никто о нем не пожалел. И вот эта тема фаворитизма, то есть через постель из грязи да в князи, она уже тоже анонимной литературой обсуждается. Вот "Повесть о Фроле Скобееве", она о временах как раз Софьиных, но написано, скорее всего, при Петре. Это тоже оторвавшаяся веточка, и он увозом и насилием женится на стольничьей дочери Аннушке, дочери Нардина-Нащокина, а это хорошая фамилия, и вот "буду полковник или покойник", - он говорит. Вот - личная судьба. И пошли эти фавориты. Я не хочу сказать, что все они шли через постель, не обязательно (Меньшиков был типичный фаворит), и не все они были ничтожествами, например, великий Потемкин, который через постель пришел в фавор, он был действительно великим, но какие-нибудь ничтожные Скавронские, Гендриковы, Ефимовские - это родственники Екатерины Первой. Кто их теперь знает, кто их помнит? Да никто! А графами стали. И последний - о нем как раз совершенно справедливо с презрением упоминал Юрий Михайлович Лотман - это Платон Зубов. Вот последний такой фаворит, самый ничтожный. Так что выбор личной судьбы толкал человека на самые непозволительные поступки.

И вот эта продажа души дьяволу, это уж заведомо ты попадешь в ад, что бы ты ни делал, да и делать ты обязан отвратительные вещи, она еще связана с одной такой замечательной русской темой, темой двойничества, такой раздвоенности. У нас двойничество это и ныне не то что проблема (конечно, проблема), но прежде всего реальность.

Вот теперь говорят: "совки" и "новые русские". Опять мы раздвоенные, да что ж такое! Причем и в одежде даже. Ведь "новые русские" носят другие одежды, чем "совки". А термина "старый русский" даже нет, потому что те, кого сменяют, они всегда награждаются каким-то уничижительным словом. "Бывший", он - из "бывших" - значит, ему одна дорога - ногами вперед. А кто его меняет? По логике языка и любой логике – "нынешние" меняют. И все время так. Я даже имею в виду здесь не разделение социальное или сословное – белая кость и черная кость, нет, не в этом дело. Дело в том, что мы – новые, а вы – старые. И эта тема отречения - одна из самых трудных русских тем. Конечно, раздвоение касалось не только России, давайте вспомним Англию – пуритане и роялисты. Или Францию. Сначала вспомним гугенотов и папистов, а потом патриотов и роялистов. Это все было. Да и при Гитлере было такое же разделение наций, оно везде бывает, везде будет, но для России, конечно, и в этом свой путь, как и для других стран, это – трагедия. Потому что нация действительно развалилась, слава богу, что нет гражданской войны. Думаю, ее и не будет, потому что мы все устали страшно. Но вот в наших бывших республиках, теперь СНГ называется, бунты, убийства… Белоруссия, Армения, и так далее. Это же все темы двойничества. Как у нас началось двойничество и как оно продолжалось- это очень любопытная тема. Классиком этой темы принято считать Достоевского. "Двойник", повесть написана еще до того, как он потерпел по делу Петрашевцев. А патриарх этой темы – Гоголь. Это прежде всего "Нос". Человек раздваивается, майор Ковалев, их два становится. И, разумеется, это "Записки сумасшедшего", когда он – Поприщин, заурядный чиновник петербургский, и он же - испанский король. И Достоевский вообще этой темой очень занимался. Достоевский же был мыслитель, и очень серьезный. И вот когда он уже вернулся с каторги, вернулся в Петербург, то он хотел переработать "Двойника" в середине 60-х годов, во второй половине. Не переработал, но заметки написал. И очень интересно, этот его господин Голядкин, который раздваивается, это бунтующий человек. Как всякий фаворит. Фаворит ведь - бунтующий человек. Он может потерпеть сокрушительное поражение, как тот же Федор Шакловитый или как Зубовы все, а может выиграть. И вот этот Голядкин, ветошка в чине титулярного советника, рассуждает: он хочет сделаться Наполеоном, Периклом, предводителем русского восстания, он сочиняет какой-то проект о благоденствии России, его обвиняют в том, что он Гарибальди, вступает в прогрессисты - все кислородом и водородом интересуется, ну, как Базаров. Все думали, что всё - от кислорода и водорода. Это большая ошибка, кстати. Но это – реальность. А когда она в России началась? Вот что чрезвычайно любопытно. Все относят это, прежде всего тот же Достоевский, и потом Андрей Белый, который этим тоже очень занимался, ко времени Петра - вот здесь раздвоилась нация! Но на самом деле это началось гораздо раньше, когда Россия вступила или подступила к Новому времени, когда создалось Московское царство, это, конечно, время Ивана Грозного, когда через поколение вспоминали о нем и видели в нем зачинщика смуты, совершенно справедливо. Такой был дьяк Иван Тимофеев, он написал "Временник", такое сочинение после смуты, он говорил, что он Россию напополам рассек. И это, действительно так, потому что, например, опричнина и земщина. У опричника - особое платье, с ним нельзя судиться. Он привел иностранцев, опричников-иностранцев прежде всего, и дал им большие льготы. В опричниках же было колоссальное количество иностранцев, и русские не могли их призывать на суд, кроме двух дней в году – и русских, и иностранных опричников - кроме Рождества Христова и дня Петра и Павла. А опричник русского аборигена, земского - каждый день, пожалуйста, зовите.

Потом натравливание старших на младших. Самый классический пример, о чем пишет Курбский, это то, что он заставил своего любовника, а любовник был содомит, и Грозный был содомит, Федьку Басманова, убить отца - Алексея Басманова. Вот эти молодые ротозеи. Понимаете, проблема отцов и детей, проблема отречения. Проблема, которая, конечно, при Петре, может быть, несколько обострилась, потом несколько смягчилась, потом все время опять обострялась. Вот проблема этого раздвоения. Откуда у нас, не знаю, я об этом часто говорю, но все-таки хочу повторить: Ленин - не Ленин, Сталин - не Сталин, Троцкий - не Троцкий, Молотов - не Молотов, Каменев - не Каменев, и Гайдар - не Гайдар. Когда это наконец кончится? Вот Россия, если исходить из всего этого, очень болезненно переживает переход от мирского сознания, от этого общинного принципа к индивидуальному сознанию, к частному человеку. И пока она не преодолеет это, а преодолеть может только осознавший, она, конечно, будет в состоянии самозванства, двойничества и бесовства. И хотел бы обратиться ко всем нам с помощью гласа народа, глас народа- это в "Двойнике" - из уст извозчиков и Петрушки слуги, когда этого Голядкина отвозят в сумасшедший дом, они говорят так: "Добрые люди живут по честности, добрые люди без фальши живут и по двое никогда не бывают". Человек должен не казаться, а быть, и нос должен быть при нем, а также имя, почтение к предкам, и все прочее, как у добрых людей.