Этим летом в России побывала Анна Прокудина-Горская – французская художница, правнучка Сергея Михайловича Прокудина-Горского, пионера цветной фотографии и первого советского невозвращенца. В 1918 году он, отправившись в командировку в Норвегию, остался за границей, куда затем перебралась его семья. В тридцатые годы Прокудин-Горский сумел организовать тайный вывоз из СССР своего уникального архива фотопластинок. После смерти Сергея Михайловича в Париже на исходе Второй мировой войны его дети продали архив отца библиотеке Конгресса США.

Прокудины-Горские жили во Франции и не поддерживали никаких связей с бывшей родиной. Анна родилась через 20 лет после смерти знаменитого прадеда. Под влиянием рассказов бабушки, дочери Сергея Михайловича, у Анны сформировался причудливый, эмигрантский образ России. По ее словам, она всю жизнь мечтала увидеть страну предков, но только недавно решилась на личную встречу с Россией своего детского мифа.

Почти не зная русского, Анна целый месяц путешествовала по местам, связанным с семейной историей. Корреспондент Радио Свобода встретился с Анной в московской школе №1240, где усилиями энтузиастов создан единственный в мире музей Сергея Прокудина-Горского. Материалы из коллекции музея Леонид Парфенов использовал в своем фильме "Цвет нации".

– Анна, когда вы впервые увидели российский цикл фотографий вашего прадеда?

– Мне было двенадцать или тринадцать лет, когда в кабинете моего отца я увидела альбом фотографий Сергея Михайловича, изданный библиотекой Конгресса США. Разумеется, я испытала гордость от того, что в нашей семье есть такой знаменитый предок. К тому же человек искусства. Дело в том, что я сама лет с девяти точно знала, что стану художником. Насчет профессионального будущего у меня никогда не возникало никаких сомнений.

– Как повлияли фотографии прадеда на ваше детское, юношеское восприятие России?

– В детстве я любила рассматривать эти старые цветные снимки, но отец раз и навсегда объяснил мне, что этой России больше не существует. Люди умерли, а церкви и здания разрушены большевиками, которые намеренно уничтожили прошлое. Поэтому, хотя мне очень нравились фотографии, сделанные прадедом, было очень грустно на них смотреть, думая о том, что передо мной исчезнувшая страна. Так считалось у нас в семье. Россия была запретной темой. Ни отец, ни его братья никогда не рассказывали нам о России. Сейчас я думаю, что таким образом проявлялось их чувство потери, и они просто не хотели передавать детям свою боль.

– То есть вы росли француженкой и совсем не думали о своих русских корнях?

– Наполовину, все-таки, француженкой (смеется). Моя мать – француженка. А отец… нет, он, разумеется, не скрывал, что он русский. Ему до сих пор нравятся старые русские песни, русская кухня. Он умеет готовить блины. В детстве, помню, мы отмечали Пасху с блинами и крашеными яйцами. Не каждый год, но если отец оказывался дома, то Пасха обязательно была по-русски.

– Отец много путешествовал?

– Он работал инженером. В семидесятых годах особенно часто уезжал в долгие командировки, строил электростанции в Иране, Африке, где-то еще, кажется, по всему миру. Мы жили втроем: я, мама и бабушка.

– Русская бабушка?

– Да. Мама иногда расспрашивала ее о России. Ей было это интересно, и мне тоже. Потому что бабушкины истории напоминали сказки. В России, о которой она вспоминала, зима стояла, кажется, круглый год. Люди умывались снегом, а ездили исключительно на санях. Снег был глубокий, как река. Девушки и молодые люди для развлечения прыгали в сугробы. Я пыталась это представить, но у меня не получалось. Бабушка рассказывала совершенно удивительные вещи о том, как она училась на медицинском факультете, не знаю, в Москве или в Петербурге, и однажды обедала в ресторане, где за соседним столиком сидел Ленин. Я понимаю, все это звучит странно и, может быть, дико, но мои детские образы России были именно такими: зима, Ленин, поездки на лошадях. Русская часть моей семейной истории напоминает какой-то сказочный лабиринт. Что-то загадочное и при этом очень грустное. Бабушка часто плакала, вспоминая о прошлом. Я очень жалела ее из-за того, что она не может вернуться в свою Россию. Кстати, эти вечера были моими первыми уроками русского языка, правда, они продлились недолго. Бабушка умерла, когда мне было девять лет.

– И все-таки рассказывала ли бабушка что-то о самом Сергее Прокудине-Горском? Трудно представить, что у вас в семье почти не вспоминали о всемирно известном предке, не говорили о нем?

– Но это действительно так. И это было не только у нас. Я общалась со своими ровесниками из других эмигрантских семей – им тоже ничего не рассказывали о предках из России. Ни у кого из моих знакомых в семье не существовало культа дедушки или прадедушки – знаменитого ученого или военного. Дело в том, видимо, что их дети старались закрыть эту страницу прошлого и начать жизнь в новой стране с чистого листа. Поэтому любой специалист по истории фотографии знает больше, чем я, о жизни Сергея Михайловича.

– В своем блоге вы пишете о том, что надежда увидеть Россию своими глазами у вас появилась сразу после падения Берлинской стены. Но впервые вы побывали здесь только три года назад. Вы никак не могли решиться на эту поездку?

– Новость о падении Стены застала меня в Алжире. Это был, кажется, 1989 или 1990 год? Я училась в колледже, познакомилась с молодым красивым алжирцем и влюбилась. Мы поженились и уехали на родину мужа. В Алжире тогда начались реформы, которые закончились гражданской войной. Власть менялась, приходили то военные, то исламисты. На жизни обычных людей это отражалось не лучшим образом. Муж преподавал рисование в школе и получал очень скромную зарплату, а я вообще не могла найти работу. Мы жили бедно, но в любви, знаете, что-то вроде рая в шалаше, при этом вокруг стреляют. Мы не могли позволить себе даже поездку во Францию. Поэтому о России я только мечтала, хотя откуда-то уже тогда появилась уверенность, что рано или поздно я увижу эту зимнюю страну. Но обстоятельства сложились так, что я задержалась в Африке почти на десять лет. Развелась с мужем, уехала из Алжира в Габон. Это все франкоязычные страны, бывшие колонии. Мой отец в свое время работал там и подолгу жил. Мне казалось, что, путешествуя по Африке, я следую за отцом в поисках себя. Не знаю, как это объяснить, но для меня, как художника, всегда на первом месте был вопрос: кто я? Во Франции полного ответа я не находила, пожалуй.

– А в Африке?

– Тоже безрезультатно. В конце концов, я вернулась во Францию, где занималась театральными и дизайнерскими проектами.

– И все-таки двадцать с лишним лет спустя после падения СССР вы приехали в Россию…

– Это было в 2013 году. Меня спровоцировала двоюродная сестра Анастасия.

– Что значит "спровоцировала"?

– Я много лет говорила о том, что поеду в Россию, увижу Фуникову гору, где стояло имение Прокудиных-Горских и где родился Сергей Михайлович. Я обещала, но никуда не ехала. А моя кузина вместе со своим бойфрендом в 2012 году пошла в консульство, они получили визы и отправились в путешествие. Это оказалось фантастически просто. Они вдвоем пересекли всю страну, от Москвы до китайской границы, причем не только ехали на поездах и автобусах, но какую-то часть пути даже шли пешком. Представляете? Идти пешком вдоль Транссибирской магистрали!

– Вообще-то, представляю.

– Это стало и моей мечтой. Поступок Анастасии стал для меня великой провокацией. Я поняла, что больше не могу откладывать путешествие. И вот в тринадцатом году я впервые оказалась в Москве.

– И сразу отправились на родину предков во Владимирскую область?

– Нет. Я провела в Москве четыре дня, испытала волнение первой встречи и вернулась во Францию, чтобы подготовиться ко второй поездке.

– Каким образом вы готовились?

– Я узнала, что в России есть круг людей, хранящих память о Сергее Михайловиче. Познакомилась с Василием Дрючиным, замечательным энтузиастом, который организовал музей в Москве, где мы с вами сейчас находимся. В России, насколько я знаю, это единственный музей Прокудина-Горского. На машине Василия мы поехали к Фуниковой горе (здесь в Покровском уезде Владимирской губернии в родовом имении в 1863 году родился Сергей Прокудин-Горский. – Прим. РС). Я привезла туда горсть земли с парижской могилы Сергея Михайловича. Потом мы были в Киржаче и встретились с прекрасными работницами местного музея, в котором тоже есть уголок, посвященный Прокудину-Горскому. Дальше я путешествовала одна, была в Суздале, Ростове, посетила монастырь, где сохранились надгробия с могил моих очень далеких предков, живших здесь в семнадцатом веке. Они были… сейчас я вспомню это слово – бояре.

– Получается, что ваш отец был не совсем прав, когда говорил вам, что Россия Прокудиных-Горских исчезла?

– Я хорошо понимаю, почему он так говорил. Это взгляд другого, старшего поколения эмигрантов, и я не собираюсь с ним спорить. Для меня главное, что фотографии ожили. Раньше я листала альбом прадеда и видела перед собой только далекое прошлое, с которым нет связи. А теперь это стало настоящим. Те же самые фотографии я воспринимаю как мой сегодняшний день.

– Однако усадьба, в которой родился ваш прадед, действительно разрушена. Что вы почувствовали, оказавшись на том месте, где стоял его дом?

– Вы не поверите, но я почувствовала себя как дома. Почувствовала себя как человек, который возвращается в родные места после долгого путешествия. Мне в этом очень помогли люди, совершенно незнакомые – в деревнях, в маленьких городках и даже в Москве. Когда я на них смотрю, то узнаю себя и свою семью, вплоть до мелочей. Как они говорят, с какой интонацией, как жестикулируют. Во Франции я постоянно задавалась вопросом: кто я? Здесь я, наконец, получила ответ: ты такая же, как эти русские на улице, в автобусе и в метро. Ты среди своих.

– А может быть, это просто эйфория от путешествия?

– Не знаю. Но, похоже, что Берлинская стена рухнула окончательно (смеется). После первой поездки в Россию я сделала большую работу – коллаж с изображением церкви и нитями, на которых висят обрывки старых фотографий. Все это рассекает линия Берлинской стены. Непреодолимая преграда, стена между мной и прошлым моей семьи. Я пытаюсь заглянуть туда, как любопытный ребенок, используя воображение, потому что информация обрывочна, а взрослые молчат. Так мы жили на той стороне во время холодной войны, и это впечатление надолго остается в душе.

– Похоже, что первую брешь в стене пробили все-таки рассказы вашей бабушки?

– Я часто вспоминаю о ней, находясь в России. Вспоминаю, как она плакала. Мне кажется, я сама плачу ее слезами, когда вижу маленькую деревенскую церковь или знакомый по фотографиям пейзаж.

– Судя по вашему блогу, вы в этой поездке по России почти каждый день публикуете новые эскизы. Получается целый проект о вашем путешествии?

– Сначала он назывался "Дорожные заметки", но потом я придумала соединить свои работы в одну длинную картину. В результате дорожные заметки сами превратились в дорогу длинной около десяти метров, и я собираюсь ее продолжать, когда приеду во Францию. Не знаю, насколько еще она вырастет, но, думаю, все-таки останется короче Транссибирской магистрали. С моей точки зрения, тут все логично. Когда стена разрушена, за ней открывается дорога.

Сто лет назад фотограф и общественный деятель Сергей Михайлович Прокудин-Горский по поручению Николая II совершил поездку по большей части Российской империи. Небольшая группа энтузиастов сегодня начала разыскивать и снимать точно те же места, что были запечатлены во время его путешествий.