Александр Генис: Год назад наш коллега, наш мастер исторического репортажа Владимир Абаринов подготовил цикл передач “Русские писатели в Америке”, оказавшийся чрезвычайно популярным у наших слушателей. Четыре передачи были посвящены американским впечатлениям Горького, Есенина, Маяковского, Ильфа и Петрова. Недавно Абаринов начал новый - зеркальный - цикл: “Американские писатели в России”. Первый выпуск был посвящен путешествию Марк Твена. Сегодня речь пойдет о поездке в СССР Теодора Драйзера.

​Владимир Абаринов: В декабре 1926 года американский романист Теодор Драйзер получил письмо из Советского Союза, от молодого литературоведа Сергея Динамова – впоследствии шекспироведа, члена редколлегии журнала «Интернациональная литература». По-видимому, Динамов писал по поручению вышестоящего начальства. Он обращался к Драйзеру с такими комплиментами и вопросами:

Я думаю, что вы являетесь величайшим писателем мира... Вам не нравится богатство и капитализм. Но что вы хотели бы иметь вместо них? Социализм или коммунизм?.. Что вы думаете о Советской России?

Драйзер понял, что с ним пытаются завязать отношения, и ответил подробным письмом, в котором излагал свои политические и философские взгляды:

Я не имею никаких теорий относительно жизни или какого-либо средства разрешить экономические или политические проблемы. (...) Жадность, эгоизм, тщеславие, ненависть, чувства, любовь передаются по наследству ничтожнейшему из нас, и пока они не будут вырваны с корнем, невозможна никакая утопия... И до тех пор пока интеллект, который заправляет в этом мире, не сочтет необходимым переделать природу человека, до этих пор я думаю, будут выживать наиболее приспособленные - будет ли это происходить в монархиях Англии, демократиях Америки или Советах России. В заключение я хотел бы сказать, что я знаю так мало правды об условиях в России, что я не осмеливаюсь высказывать свое мнение в отношении окончательного результата того, что там происходит, но я действительно надеюсь, что нечто прекрасное, большое и бессмертное выйдет из этого.

Драйзер и Динамов обменялись письмами еще раз, а потом Драйзер получил из Москвы официальное приглашение прибыть в СССР на празднование 10-летия революции. Он осведомился, нельзя ли ему, помимо участия в торжествах, совершить поездку по стране, и получил утвердительный ответ и гарантию оплаты принимающей стороной всех расходов.

Драйзер отправился в Европу 19 октября на роскошном суперлайнере «Мавритания». Компанию ему составил мексиканский художник Диего Ривера, который тоже ехал на годовщину революции и который впоследствии, как мы знаем, предоставил кров изгнаннику Троцкому. Драйзер провел три дня в Париже, познакомился там с Хемингуэем, оттуда поездом добрался до Берлина и там пересекся с Синклером Льюисом и его женой, корреспондентом газеты «Нью-Йорк ивнинг пост» Дороти Томпсон, совершавшими то же самое паломничество. Впоследствии у Драйзера с этой парой произойдет острый конфликт: Льюис публично обвинил Драйзера в плагиате – будто бы он украл три тысячи слов из книги его жены о России. Драйзер ответил пощечиной.

Но до этого было еще далеко. Я беседую с известным литературоведом и историком литературы, профессором Университета штата Висконсин Александром Долининым.

Александр Алексеевич, прежде чем мы перейдем к путешествию Драйзера по Советскому Союзу, я хотел бы задать вам вопрос общего характера. В юности я и мои ровесники упивались Драйзером. Он был страшно популярен и в Америке, в 1930 году номинировался на Нобелевскую премию и проиграл Синклеру Льюису, чему американская критика была несказанно удивлена. Его «Американская трагедия» была трижды экранизирована. Но сегодня он совершенно забыт или полузабыт. Скажи даже начитанному американцу «Драйзер» - и окажется, что он не знает, кто это такой. Что произошло, почему его забыли?

Александр Долинин: Я думаю, в этом повинны извивы литературной моды. Ведь в Америке нет такой общей культурной памяти, скажем, как в России. Условно говоря, Пушкина знают все, правда? Одна моя знакомая рассказала чудную историю про то, как пьяный бомж шел по двору, увидел в окне кошку, которая смотрела на улицу, подошел к ней и заплетающимся языком сказал: «Ну что, сижу за решеткой в темнице сырой?»

А в Америке нет такой общей памяти, нет стихотворения, которое мог бы пьяный бомж процитировать. Поэтому многое зависит от того, что преподают в конкретных школах, что входит в списки, что преподают в конкретных университетах и так далее. Мода меняется, и Драйзер ушел в тень, когда на первый план вышли писатели-модернисты. То есть это была победа модернизма над предмодернизмом, скажем так. Ну а потом модернизм сменил постмодернизм, где для Драйзера совсем уже не было никакого места с его серьезностью, с его вниманием к судьбе человека, к социальным вопросам того времени – все это кажется устаревшим.

Владимир Абаринов: Однако в 1927 году он находился в зените славы. И вот прославленный романист едет в СССР. Это было тогда модно, Драйзер собирался написать книгу об этой поездке. Но в какой мере он лично интересовался Советским Союзом? Насколько это путешествие отвечало его творческим поискам?

Александр Долинин: Ну конечно, всем было интересно. Все-таки после октябрьского переворота прошло всего 10 лет. И людям на Западе, интеллектуалам, интеллигентам западным было крайне любопытно узнать, как обстоят дела с интересным, необычным социальным экспериментом, который происходит в далекой России. Они приезжали посмотреть, и не только по приглашению на празднование 10-летия Октября, но и без всякого приглашения, просто тянулись туда по разным поводам и без особого повода. Мало кто знает, что почти одновременно с Драйзером был в советской России поэт-модернист Каммингс и написал об этом такой сюрреалистический роман. Дос Пассос тоже там был. Драйзер пишет в своем дневнике, что он зашел в издательство, а там оформлял договор на издание каких-то своих книг Анри Барбюс, чрезвычайно влиятельный в то время писатель. Ромен Роллан приезжал много раз в Советский Союз. Даже старик Шоу отправился в Советский Союз и устроил из этого шоу – простите за невольный каламбур. Во время страшного голода 1931-32 года он демонстративно выбросил банки с консервами из окна поезда, чтобы опровергнуть слухи о голоде в СССР.

​Владимир Абаринов: Драйзера поселили в «Гранд-отеле». Этой гостиницы больше нет, она находилась рядом с Красной площадью, и Драйзер смотрел парад и демонстрацию 7 Ноября с балкона «Гранд-отеля».

Военный парад на Красной площади 7 ноября 1927 года.

В те годы беспризорных иностранцев, как мы знаем из «Мастера и Маргариты», в Советском Союзе не бывало. У Булгакова организация, принимавшая иностранных гостей называется “интуристским бюро”, а на самом деле она называлась ВОКС - Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. Вот это учреждение и занималось организацией визита Драйзера. Но вследствие бюрократической путаницы ВОКС забыли поставить об этом в известность: пригласил его Межрабпом, но ВОКСу не сказал об этом, ВОКС узнал о приезде Драйзера только когда Драйзер стал озираться по сторонам и спрашивать, куда ему деваться. Впоследствии ВОКС именно этим обстоятельством оправдывался, когда выяснилось, что Драйзер сумел увидеть не только то, что ему хотели показать.

В первые дни после приезда он любовался Москвой, посещал театры, смотрел, в частности, «Дни Турбиных» во МХАТе, а потом предложил МХАТу свою пьесу.

Тут я сделаю небольшое отступление. Когда в 1930 году Сергей Эйзенштейн приехал в Голливуд, одним из проектов, которые он попытался там осуществить, была как раз экранизация «Американской трагедии». Эйзенштейн впоследствии описал эту историю так.

О том, что на этом материале имели столкнуться два непримиримых мировоззрения — «хозяйское» и наше, стало явственно с момента сдачи первого чернового либретто.

Виновен или не виновен Клайд Гриффит в вашей трактовке?» — был вопрос «босса» калифорнийских студий «Парамаунта» Бена Шульберга.

- Не виновен, — был наш ответ.

- Но тогда ваш сценарий — чудовищный вызов американскому обществу!..

Сегодняшней российской аудитории стоит, пожалуй, напомнить, что герой романа Клайд Грифитс убивает бедную девушку, которая забеременела от него, чтобы сделать выгодную партию с девушкой из богатого светского семейства. И хотя Драйзер обставляет это преступление смягчающими обстоятельствами, в том числе социальными, он вины с Клайда не снимает.

Александр Алексеевич, у Драйзера в Москве произошла похожая история с тем же самым романом, не так ли?

Александр Долинин: Да-да-да! Как видно из дневника Драйзера, он пришел во МХАТ, познакомился со Станиславским. Станиславский предложил ему что-то написать для театра. Он сказал, что у него есть инсценировка романа «Американская трагедия», сделанная для какого-то бродвейского театра. Станиславский заинтересовался, попросил передать ему текст. Драйзер передал. Его перевели на русский язык. Всем этот текст очень понравился, Станиславский сказал Драйзеру, что он хочет поставить. А когда отдали этот текст в цензуру... то есть как она тогда называлась? репертком!.. там сказал: нет, пьеса не подходит, ставить ее нельзя, потому что в ней неправильно показаны классовые отношения в американском капиталистическом обществе, неверно представлена роль предпринимателей, капиталистов и так далее. То есть оказалось, что с точки зрения советской цензуры «Американская трагедия» не годится, потому что в ней классовые антагонизмы представлены в искаженном с точки зрения марксистской догмы виде.

Владимир Абаринов: В неопубликованном предисловии к книге Драйзера Рут Кеннел, о которой у нас еще пойдет речь, рассказывает, как угощали знатного чужеземца в некоторых московских домах:

Драйзер охотно пил водку, и это помогало ему не падать духом во время столь утомительного путешествия. Однажды он обедал у Маяковского. Среди прочих яств находился жбан с икрой, и Драйзер, как истый американец сейчас же высчитал, что у него на родине это должно стоить 25 долларов. Затем был чернослив со взбитыми сливками. Гость удивил хозяина, подлив в них водки.

— Отныне это будет называться «Крем Драйзера», — воскликнули присутствующие.

В поездке по стране ему, конечно, постарались показать потемкинские деревни. Но путешествие было долгим - Драйзер, кроме Москвы, побывал в Ленинграде, Киеве, Нижнем Новгороде, Харькове, Донецке, Ростове-на-Дону, Кисловодске, Баку, Тифлисе, Батуме, Феодосии, Новороссийске, Одессе. При таком сложном маршруте трудно предусмотреть все неожиданности, и Драйзер хлебнул горя. В его книге хватает, я бы сказал, довольно мрачного юмора и злого сарказма. А у вас, Александр Алексеевич, какое впечатление?

Александр Долинин: И да, и нет. Он старался, мне кажется, быть объективным в этой книге, понять резоны советской власти, коммунистической партии и увидеть нечто интересное и перспективное в социальном эксперименте. Это такой общий взгляд. Но мелочи быта его чрезвычайно раздражали. Книжка такая двусмысленная, там есть амбивалентное отношение к Советскому Союзу 1927-го года. С одной стороны, он видит много интересного, необычного, того, что отличается в лучшую сторону, от привычной ему американской жизни, от капиталистических будней: нет рекламы, нет юристов. Этому он особенно радуется – ну это, знаете, старая такая американская неприязнь к лойеру. И вообще такой энтузиазм общий он отмечает, желание многих людей, особенно молодых, участвовать в общем труде, думать не о себе, не о своих личных интересах, а об интересах общества. Это ему нравится, это он отмечает много раз.

С другой стороны, конечно, бытовые неурядицы. Драйзер говорит в книге, что Россия отстает от Запада на триста лет. Не на тридцать, а на триста. И в основном это проявляется в быте: неимоверная грязь везде, отсутствие гигиены, нет ванных комнат во многих квартирах, люди живут по десять человек в комнате, готовят еду на примусе тут же у постели, на которой они спят, неудобные, очень узкие кровати, на которых вдвоем не поместиться, поезда, которые бесконечно опаздывают, чиновники, которые ничего не хотят делать, лень повсюду, обслуживание чудовищное – вот эти все вещи подтверждают для него нехитрую мысль о страшной отсталости России.

Где-то он там восклицает: коммунисты хотят – он же беседовал с Бухариным – коммунисты хотят превратить Россию за одно-два поколения в рай, но как это может быть с таким национальным характером, с такими привычками, с таким бытом!

Владимир Абаринов: Вместе с тем нельзя сказать, что избалованный западным комфортом Драйзер (это, кстати, почти дословная цитата из отчета сопровождавших его людей) уклонялся от трудностей или боялся их. Старожилы Донецка, который тогда назывался Сталино, потом еще долго вспоминали, что Драйзер спускался в шахту. В отличие от Маяковского, кстати, который покрутился наверху, а под землю не полез. То есть Драйзер, видимо, действительно хотел почувствовать себя в шкуре шахтера.

​Александр Долинин: Ему было интересно. Он вообще человек был смелый и любил экстремальные ситуации. Во время поездки - это видно по отчетам сотрудников ВОКС – надо было бы еще добраться до архивов ГПУ-КГБ-ФСБ и посмотреть, что писали стукачи в своих отчетах для этой организации о Драйзере -но даже из этих воксовских отчетов видно, что он старался изменить программу: остановиться там, где его не ожидали зайти туда, куда его не очень хотели пускать сопровождающие лица. Нечасто ему удавалось уйти из-под этой опеки.

Тут ведь надо еще представлять себе – может быть, современные молодые люди себе не отдают в этом отчета – что к каждому видному иностранцу приставляли сопровождающих лиц, которые вели его туда, куда планировалось, и объясняли ему все, что он видел, соответствующим образом – короче говоря, вешали ему лапшу на уши. И у иностранца практически не было возможности от этой опеки избавиться. А у Драйзера была двойная опека.

Сразу после приезда в Москву он познакомился с американкой коммунистических взглядов по имени Рут Кеннал, и она очень быстро стала его любовницей. Ее же он нанял своим персональным секретарем и переводчиком, потому что она до этого прожила пять лет в Москве и хорошо знала русский язык, русские нравы и русские обычаи. Плюс к тому ВОКС приставил - буквально навязал - к нему еще одного секретаря и переводчика.

Плюс бóльшую часть путешествия с ним проделала врач, которая тоже писала отчеты о поведении Драйзера. Вот они втроем полностью контролировали его. Тем не менее ему удавалось иногда выскользнуть из-под их опеки, перемолвиться словом с какими-то людьми, которые знали иностранные языки (кроме английского, он свободно говорил по-немецки). Они ему говорили, что не все так хорошо в нашей советской России, как ему показывают. Так что Драйзер старался выйти из-под контроля. Он прекрасно понимал, что ему навязывают определенную картину советского общества и старался по возможности выскользнуть.

​Владимир Абаринов: В апреле 1936 года в своей лекции студентам Института красной профессуры Сергей Динамов рассказывал, каким именно образом Драйзер выскальзывал из-под надзора:

Приехал он к нам с твердым намерением обмануть большевиков и уверенностью, что большевики хотят его обмануть (…) Ему казалось, что ему покажут специально подготовленные детские дома, казармы, тюрьмы и т.д. С вечера он заказывал, что он хотел бы посмотреть. Ему составляли список. Но если в списке, например, была указана Бутырская тюрьма, то он выражал желание осмотреть Таганскую тюрьму, причём следил, чтобы никто не подходил к телефону. Когда с ним поехали на Юг, то по дороге, на одной из станций, не предупредив никого, он сходил с поезда и отправлялся в город, в деревню. Всё время он обманывал нас.

Рут Кеннел, кстати, тоже не откажешь в едком остроумии, но в ее случае – уже по отношению к Драйзеру. Она пишет, например, так:

Особенные лишения ожидали его при поездке на Юг.

- Я уже примирился с тем, чтобы не умываться, — заметил он, обозрев умывальные приспособления в гостинице.

Мы с негодованием напомнили ему о том, что русские тоже имеют обыкновение мыться и повели его в общественные бани. Это было в Ростове-на-Дону. Он таскал с собой повсюду огромный сверток с американскими деньгами и обменивал их по мере надобности на рубли, ворча при этом на курс. Но с тех пор, как за него стал платить ВОКС, сверток почти перестал уменьшаться.

Когда мы пришли в баню, он передал его мне, и мы хранили его… в том единственном месте, куда мы не могли за ним последовать.

Здесь надо сказать, что в Москве он подписал роскошный по тем временам контракт с Госиздатом, причем отчаянно торговался – вот откуда сверток долларов. А в новороссийском порту, рассказывает Рут Кеннел, «наш опекаемый друг вдруг прислонился к решетке дока и отчаянно почесываясь, заявил: «Боже, кажется у меня вши!».

Александр Алексеевич, помимо книги «Драйзер смотрит на Россию» существует еще «Русский дневник» Драйзера. Что это такое? Чем эти два текста отличаются друг от друга?

Александр Долинин: Надо рассказать о существовании трех слоев драйзеровского текста. Эта книга была написана на основе путевых записок, которые Драйзер вел в России. Но бóльшую часть этих заметок или записок писал не он, а писала эта самая Рут Кеннал – она давала Драйзеру машинописную копию. Этот дневник издан. И в этом дневнике очень хорошо видны слои. Некоторые части выделены курсивом – это то, что Драйзер писал от руки, а некоторые нет - это то, что Рут Кеннал печатала. Потом Драйзер вывез эти материалы из Советского Союза - с трудом, их хотели у него отнять – и уже в Америке вносил правку туда и писал книгу. Тут даже четыре слоя получается. И они отличаются, естественно, друг от друга. Что-то Драйзер вписывает задним числом, что-то он понимает позже, когда уже находится в Америке, что-то, наоборот, скрывает, что-то изменяет. Это вообще довольно интересная тема для исследования – посмотреть, как рождалась эта книга «Драйзер смотрит на Россию».

Владимир Абаринов: Рут Кеннел написала рецензию на эту книгу в «Вестнике иностранной литературы». Там говорилось, что книга «приведет, пожалуй, в отчаяние всех критиков и в то же время даст обильную пищу и друзьям, и противникам Советской России», потому что она отличается «ошеломляющей путаницей суждений»:

В нем несомненно происходила сильная борьба в продолжение тех месяцев, что он колесил по всему Союзу. Новые теории общественной жизни явились вызовом всем его раз и навсегда установленным убеждениям.

Но вот что интересно, Александр Алексеевич. Многих западных визитеров – самый известный пример в этом отношении, конечно, Андре Жид – поездка в Советский Союз отвратила от социализма. А с Драйзером произошла обратная метаморфоза. Он уверовал в социализм и в конце жизни даже вступил в компартию. Как вы это объясняете?

​Александр Долинин: Я думаю, что движение Драйзера к коммунизму было несколько более сложным. Поездка в СССР – это ведь все-таки 1927-28-й годы. Это время относительно диетическое, хотя Драйзер не понимает, ему никто, видимо, не рассказывает, что он находится в Советском Союзе во время острейшей фазы политической борьбы, борьбы за власть в верхах коммунистической партии. Вот он много раз в своем дневнике и даже, кажется, в книге обвиняет председателя ВОКСа мадам Каменеву в том, что она не очень много внимания уделяла ему, его персоне и его поездке по СССР. Если мы взглянем на эти события исторически, мы поймем, почему мадам Каменева, жена Льва Каменева и родная сестра Льва Давидовича Троцкого, не могла уделить больше внимание Драйзеру. Ее занимали совсем другие проблемы. Именно в эти месяцы высылали Троцкого в Казахстан, арестовывали и выгоняли из партии ее мужа, и ее собственное положение находилось под угрозой, она вскоре его потеряет, конечно. Все это проходит мимо Драйзера, он не понимает, что происходит, смотрит без глубинного понимания происходящих в политике событий.

Второе – это, конечно, «ищите женщину». Рут Кеннел и его связь с ней, об этом говорят биографы Драйзера, повлияли на его отношение к социализму, к коммунизму, к советской России, потому что она была предана делу коммунизма и, как пишут, до конца жизни, а умерла она где-то в 1960-е годы, была большим другом Советского Союза. Она в спорах с Драйзером отстаивала коммунистическую идеологию и в какой-то степени повлияла на него.

Тем не менее книга «Драйзер смотрит на Россию» не была воспринята как апология режима, социализма и Советского Союза. Недаром в СССР ее запретили, она 60 лет лежала в спецхране. Почему? Потому что там есть две опасные главы. Все там очень благожелательно от отношению к новому строю, к новому миру, кроме двух глав. Одна называется «Тирания коммунизма», а другая – «Пропаганда с довеском».

В одной из них он говорит, что режим осуществляет власть через насилие и рассказывает о слежке, о стукачах, об арестах, о расстрелах, несправедливом преследовании людей, об отсутствии гласности, о судебной системе, которая полностью подчинена государству и задачам коммунистического строительства. Это одна глава.

В другой он говорит о пропаганде и отсутствии свободы творчества и свободы слова, пишет о том, что все художники, режиссеры, писатели, поэты, журналисты – все так или иначе в советском режиме становятся пропагандистами. А он встречался с Эйзенштейном, Таировым, Маяковским, с Бриками, с Третьяковым, с Пильняком, с другими писателями и поэтами. Он встречался с Бухариным и обсуждал с ним проблему несогласных в советской России, требовал от Бухарина объяснить, как советский режим собирается обращаться с теми, кто не принимает коммунистической идеологии, не верит в коммунистические идеалы – и Бухарин постоянно уходил от ответа на поставленные вопросы. Так что эту книгу нельзя назвать прокоммунистической.

Что произошло дальше? Изменились экономические и социальные условия в западном мире, и на фоне кризиса начала 1930-х годов положение в Советском Союзе стало казаться значительно более симпатичным, чем раньше. Вот причины этого поворота к коммунизму. Драйзер начинает выступать резко в защиту Советского Союза именно в 1930-х годы, а не в конце 1920-х. Он сам говорил, что его интересуют “cоnditions” – условия человеческого существования, включая, конечно, и социально-экономические условия. Когда он приезжал в Советский Союз, социально-экономические условия, которые он там наблюдал, были ужасающими. а условия в Соединенных Штатах, откуда он уехал, были весьма хороши. В 30-е годы все переменилось: безработные на Западе, очереди за бесплатным обедом, нищие, разорившийся бизнес. А в Советском Союзе, судя по отчетам таких продажных сволочей, как корреспондент «Нью-Йорк таймс» Дюранти, все обстояло совершенно замечательно: пятилетний план, рост производства, отсутствие безработицы, и так далее. Вот тогда и происходит поворот западных интеллектуалов к Советскому Союзу.

Владимир Абаринов: Уолтер Дюранти стал в США синонимом журналиста-лжеца. Он отрицал голодомор, всячески восхвалял Сталина и его мудрую политику, описывал большие московские процессы в угодном Кремлю духе, и многие ему верили – в 1932 году он был удостоен высшей журналистской награды, Пулитцеровской премии, за свои корреспонденции из Советского Союза. В наше время эту премию у него неоднократно пытались отобрать посмертно, но Пулитцеровский комитет ответил, что ему трудно судить, лгал ли Дюранти сознательно или сам был введен в заблуждение.

Александр Алексеевич, что же это за вопрос, на который искал ответ Драйзер в Советском Союзе и, судя по всему, так и не нашел?

Александр Долинин: Напоминает вопрос, который ставил Достоевский в «Записках из подполья»: можно ли изменить человеческую натуру? Можно ли создать такое общество, в котором будет отсутствовать индивидуальность? Можно ли создать общество, где все будут счастливы и все будут соединены в едином порыве? Способна ли человеческая натура выдержать такую нагрузку? Он спрашивает: ну хорошо, вот они создадут такое идеальное общество, а не появятся ли в нем опять люди, которые захотят больше, чем другие, у которых будут свои собственные сильные желания, которые захотят тем или иным способом выделиться из этой общей массы? Он считал, что такова человеческая натура. Это его и восхищало, и пугало, потому что в этой натуре есть, конечно, и добро и зло. Вот он и ставил постоянно этот вопрос: утопия ли это или это все-таки жизнеспособный проект социального переустройства? И постоянно говорил о человеческой натуре.

И второе, что он там замечает – то же, что у Булгакова в «Мастере и Маргарите»: под оболочкой всеобщего равенства, пусть равенства в нищете и бедности, тоже есть социальное неравенство, только скрытое. У него есть такая сцена в дневнике. Он идет к себе в гостиницу и проходит мимо нищих, оборванных, которые просят милостыню на улице, заходит в гостиницу – и там прекрасно одетые молодые мужчины и женщины танцуют под американский джаз. И вот он говорит: да, неравенство, привилегии и отсутствие привилегий, униженные и оскорбленные и, наоборот, сильные мира сего есть и в том обществе, которое декларирует равенство всех граждан без исключения. Для него это очень важно: человеческая натура, которую большевики пытаются изменить, изнасиловать, выдержит ли она, способна ли она на такие резкие изменения?

Владимир Абаринов: В 1930 году в Москве, в издательстве Комакадемии, вышел третий том «Литературной энциклопедии» - на буквы Г и Д. Там есть статья о Драйзере. Написал ее Сергей Динамов. Статья заканчивается следующей фразой:

После поездки в СССР, в 1928, Д. опубликовал книгу «Драйзер смотрит на Россию» (Dreiser looks at Russia), в к-рой, наряду с ошибочными взглядами и неверным освещением советской действительности, имеется ряд положительных моментов, вызвавших ожесточенную кампанию буржуазной прессы против писателя.

Рут Кеннел, так горячо спорившая с Драйзером, в конце концов разочаровалась в коммунизме (здесь мой уважаемый собеседник ошибся), вернулась в Америку и, в отличие от Драйзера, полностью прекратила общение со своими советскими знакомыми. В марте 1936 года Сергей Динамов написал Драйзеру грустное письмо:

Дорогой Драйзер,

Ваш последний портрет на стене, Ваше последнее письмо на столе — есть для меня милые вестники того, что Вы живете, работаете, думаете.

Как хотел бы я поговорить с Вами. Подумать только, что восемь лет прошло с тех пор, как мы с Вами сидели на московском вокзале. Восемь долгих лет! От меня за это время ушло многое и столь же многое пришло.

Мир стал казаться больше и я стал лучше понимать Вас. Только сегодня я перечитал все мои статьи о Вас. Теперь я бы написал их иначе, и я сделаю это. Я повернусь, и снова пройду свой путь к Вам и Ваш путь к сегодняшнему дню. Разве не для того мы созреваем и старимся, чтобы лучше понимать друг друга?

Почему Вы мне написали об адресе Ruth Kennell? Она плохо себя ведет по отношению к нам. Зачем? Глупая girl! Это и жалко и смешно — листок хочет свалить дуб, свалившись с его ветвей.

Вероятно, Теодор Драйзер так никогда и не узнал о том, что его молодой друг Сергей Динамов был в сентябре 1938 года арестован по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации, а 16 апреля 1939 года расстрелян.

Председатель правления ВОКС Ольга Давидовна Каменева была арестована в 1935-м, расстреляна в сентябре 1941-го в Орле, накануне сдачи города немцам.

Рут Кеннел умерла в 1970 году. За несколько месяцев до ее смерти в США вышла ее книга «Теодор Драйзер и СССР. 1927-1945. Хроника из первых рук».

Теодор Драйзер скончался 28 декабря 1945 года. Книга «Драйзер смотрит на Россию» впервые издана по-русски в 1998-м. «Русский дневник» не издавался на русском языке никогда.