Герд Кенен – немецкий историк и публицист, специализируется на истории коммунизма и немецко-российских отношений в XX веке. В молодости был членом маоистского Коммунистического союза Западной Германии, затем благодаря участию в организации польского оппозиционного профсоюза "Солидарность" разочаровался в идеях коммунизма. На русском вышла его книга, основанная на автобиографическом материале "Веспер, Эслин, Баадер. Немецкий терроризм: начало спектакля", а также "Между страхом и восхищением: "российский комплекс" в сознании немцев". Историк выступил с докладом "Комплекс России у немцев и украинский кризис" в Латвийском университете в Риге и ответил на вопросы корреспондента Радио Свобода.

– Книга, которая в немецком издании называется "Комплекс России: немцы и восток с 1900 по 1945 год", возникла из большого исследовательского проекта, в основном по истории культуры, который мы делали совместно с советским диссидентом Львом Копелевым. Сегодня я рассуждаю о том, как этот исторически обусловленный психологически-политический комплекс проявляется в украинском кризисе, в отношениях Германии с Россией Владимира Путина. Я принадлежу к послевоенному поколению немцев, точнее, часто упоминаемому у нас поколению 1968 года, для которого многие страны "третьего мира" были ближе, чем соседние восточноевропейские страны, входившие в социалистический, читай советский лагерь. Мы ему, в общем, не симпатизировали, он был достаточно отталкивающим – чего стоили наши поездки в Западный Берлин за пластинками и запрещенной литературой мимо укрепленной границы со сторожевыми вышками и овчарками. Да и в самом Западном Берлине ты каким-то дурацким взглядом смотрел за стену, как будто за ней находится страна "Никогда". Невежество по отношению ко всему поясу стран Восточной Европы и западным республикам Советского Союза, в том числе и Украине, господствовало даже среди историков, которые в Западной Германии, как правило, занимались историей России. Или среди советологов, которые в основном занимались идеологией и системами, если не астрологией Кремля.

​– С чем это связано, по-вашему?

– Представители военного поколения, наши родители, передали нам боязнь посмотреть в глаза правде: тому, что устроила немецкая армия на полях сражений, или, как назвал их Тимоти Снайдер, "кровавых землях" востока Европы, и почему завоевательный поход Гитлера в конечном итоге привел Красную армию в сердце Центральной Европы и в Берлин. Для западных немцев разделение Европы психологически было вполне комфортно. В определенном смысле можно сказать, что они выменяли пространство на историю. Можно было без помех снова устремиться к западным берегам. Разделение Германии было ядром разделения Европы. И, несмотря на то что стремление к объединению было закреплено в преамбуле конституции, фактически Западная Германия при всех сменявших друг друга правительствах являлась главным гарантом сохранения статус-кво. В 1968-м, например, во время вторжения в Чехословакию, или в 1981 году в Польше, когда уже на следующий день при введении военного положения тогдашний канцлер Гельмут Шмидт встретился с лидером ГДР Эрихом Хонеккером, подав сигнал о том, что он желает продолжить политику business as usual. Несомненно, введенная в 1970-м Вилли Брандтом "новая восточная политика" способствовала размыканию блоков и преодолению разделения Европы, но она выражала и вполне определенные интересы Федеративной республики. Ее архитектор Эгон Бар приветствовал так называемую "доктрину Брежнева" – доктрину ограниченного суверенитета государств Восточной Европы.

​– В связи с событиями на Украине, аннексией Крыма, резким обострением отношений между Россией и странами Запада многие заговорили о новом разделении Европы…

– Да. Оно, возможно, не столь жесткое, как раньше, но потенциально, на мой взгляд, более опасное. И в центре этого процесса стоит новая агрессивная политика путинской России. Ее нынешняя доктрина, которую уже назвали путинской, во многих смыслах наследует брежневской 1968 года. Она так же очерчивает зону ограниченного суверенитета соседних государств, навязывая соседям не только внешнеполитические отношения и военные союзы, но и экономическую ориентацию, и внутреннее политическое устройство. Но она соединяет совершенно не связанные друг с другом вещи в безумном сочетании. "Цветные революции", исламисты, фашисты, гомосексуалисты превращаются в один большой образ врага, и эта авантюрная конструкция оставляет в тени прежнюю советскую теорию заговора. Как, впрочем, и параноидальные конструкции американской политики времен холодной войны, или знаменитую "ось зла" Джорджа Буша образца 2002 года, в которой он объединил Иран, Ирак, Северную Корею и Зимбабве. Россия в ней, кстати, тогда не значилась.

Ближний Восток превращается сегодня для России в ближнее зарубежье, а Черноморский флот, собственно, является Средиземноморским флотом. Но русская политика преследует более дальние планы, чем морская база здесь или отторгнутая провинция там. Путин играет с Западом в игру "А ну-ка выкладывай карты!", и, похоже, Европа в этом глобальном покере важнейшее стратегическое звено. К слову, у телеканала Russia Today довольно большой диапазон немецких лояльных зрителей. Под поверхностью вполне устойчивой берлинской правительственной политики существует подводное течение сфальсифицированных воспоминаний, искаженных оценок и удивительной тоски по сильной руке.

​– Немецкие СМИ это как-то отражают?

– Большинство наших СМИ, на мой взгляд, безупречно отражают внешнеполитическую ситуацию. Но именно в их адрес наши русофилы, правые популисты на демонстрациях PEGIDA ("Патриотические европейцы против исламизации Запада", немецкое правопопулистское движение. – РС) скандируют: "Лживая пресса!" Для старых и новых левых Россия Путина по-прежнему является оплотом борьбы против "мирового господства" США. На другой стороне политического спектра стоят благородные дамы и господа, грезящие о старинном русско-прусско-баварском альянсе, Russie et Prussie. Напомню, что сторонники этой идеи в первой половине XIX века создали Священный союз, а с 1920 по 1933 годы пытались пересмотреть миропорядок, определенный Версальским миром, опираясь на тайное сотрудничество Рейхсвера и Красной армии.

Факт, что как в Берлине, так и в Москве пояс новых государств Центральной и Восточной Европы, в первую очередь Польшу и балтийские страны, рассматривали как искусственное образование, направленное как против Германии, так и против России. Этот "санитарный кордон", как его тогда называли, следовало пробить в первую очередь. Эта общая ревизионистская политика, которая берет начало от связей Ленина и его однопарийцев с немецким имперским руководством во время Первой мировой (помните, пломбированный вагон, Брестский мир) предвосхитила пакт Молотова – Риббентропа. Я говорю не о прямых политических последствиях, но это был синдром поисков смыслов на востоке.

– Все эти былые связи и концепции имеют какое-то отношение к сегодняшнему дню?

– Я пришел к обезоруживающему выводу, что в сознании многих моих сограждан линия, ограничивающая легитимную сферу влияния и безопасности России, пролегает примерно там, где ее провели синим карандашом через всю Центральную и Восточную Европу Сталин и Гитлер в 1939 году. Или там, где в 1914 году непосредственно граничили Российская и Германская империи. Об этом сегодня едва ли кто-то у нас вспоминает, но культурная память немцев упрямо исходит из того, что Германия и Россия являются непосредственными соседями. Вследствие этого очень избирательным и сомнительным образом откладывается само переживание Второй мировой войны и ответственности немцев за массовые преступления на востоке. В воспоминаниях среднестатистического западного немца, – а у восточных немцев это выражено, возможно, даже больше, – Вторая мировая началась только с фатальным русским походом, то есть в 1941-м. Приведу в пример выпущенный в Германии в 2011 году трехсерийный телефильм "Наши матери, наши отцы", его показывали во многих странах. Мы видим там невероятную группу молодых людей, немецко-еврейскую компанию "свингующей молодежи" (контркультурное, оппозиционное национал-социализму течение в крупных немецких городах. – РС). И только с началом русского похода началось их сошествие в ад. С кем они имеют дело? С похотливыми и брутальными эсэсовцами, этим непременным элементом самодистанцирования: "Мы здесь ни при чем". С польскими партизанами, которые убивают еврея: поляки весьма антисемитски настроены. И наконец, они сталкиваются с настоящим противником – русскими красноармейцами, которые наступают с криками "ура", невзирая на потери, и учат выживших немцев покорности.

– Россия как-то пользуется этим неоднозначным отношением немцев к русским, Восточной Европе и собственному прошлому?

– Я хочу напомнить о футуристическом проекте великой евразийской империи, который сегодня обсуждается в России как противовес американской мировой гегемонии. Это крайне консервативное христианско-фундаменталистское континентальное государство, учит московский геополитик Александр Дугин, могло бы состояться под военным, политическим и идеологическим руководством "обновленной" России. Такие фантазии сегодня воспринимаются как ультраправый бред, но очевидно и то, что кремлевские стратеги с особым успехом ловят рыбку в среде окрепших новых правых, евроскептиков, антиамериканистов и популистов по всей Европе. Нынешняя интервенция России в Сирии, кроме прочего, выдавит миллионы новых беженцев на балканский маршрут и далее в Германию, а это, возможно, вызовет резкий рост популярности правых партий. Уже сегодня даже в центральной части политического спектра Германии развивается сквозной фронт политиков всех партий, предпринимателей, публицистов, которые, закрывая глаза на украинские события, хотели бы перезапустить немецко-российские отношения, "пока еще не поздно". Здесь я цитирую заявление общественной организации "Круг Вилли Брандта", в котором, кроме прочего, написано: Европа, в противоположность США, не заинтересована в том, чтобы поставить Россию на колени. Даже среди немецкой социал-демократии существует определенная ностальгия по "политике разрядки". "Мир от Атлантики до Владивостока" – это было хорошо задумано, но, напомню, еще в 80-х польские оппозиционеры удивлялись: а где же тогда находимся мы?

– "Российский комплекс" немцев, как вы его описали, противоречив в своей основе. Какая часть немецкого общества могла бы легче разочароваться в путинской России – правые или левые?

– Россия сегодня пропагандистски, политически и всей своей аурой подчеркнуто, даже чрезмерно авторитарна, консервативна, традиционалистски ориентирована, почти реакционна. Многое в современном русском дискурсе даже напоминает мне исламизм: внешне фиксированное, жесткое распределение гендерных ролей, традиционная семья.

– Значит, симпатии правых сильнее?

– Я бы сказал, они более живые. На левом фланге современную Россию оценивают в том смысле, что она противостоит всепроникающей американской мировой политике. Неслучайно там оказался Эдвард Сноуден, борец со "всевидящим оком США". Одновременно на левом фланге мало истинного воодушевления тем, что происходит в России. Они говорят: "Мы не одобряем то, что там происходит, но…" В то время как позитивная поддержка и энтузиазм правых, как правило, сильнее. Что касается общества в целом, то, согласно опросам, 70% не придерживаются позитивного мнения о политике Путина и нынешней России. Но дело очень по-разному обстоит в разных областях: в предпринимательских кругах, скажем, это соотношение уже половина на половину. Если возникнут более серьезные конфликты в какой-то точке, например, здесь, в странах Балтии, то отношение большинства в Германии существенно изменится. Я имею в виду политический расклад. Кажется, что в политическом центре у нас очень широкая коалиция, думаю, как ни в одной европейской стране. Однако в каждой из этих партий есть, так сказать, диссиденты, и они могут сдвинуться в том или ином направлении в зависимости от того, как будет развиваться ситуация. К примеру, сейчас все зависит от того, как будет преодолен кризис с беженцами. Часть нашего общества впадает в панику, многие говорят, что нам нужны сильные авторитеты во власти. Это может повлиять и на внешнюю политику, – говорит немецкий историк и публицист, автор книги "Между страхом и восхищением: "российский комплекс" в сознании немцев" Герд Кенен.