Летом 1975 года в Хельсинки состоялась Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе. Решения конференции – "Хельсинкские соглашения" – были подписаны 1 августа всеми участниками встречи – лидерами 33 стран Европы (включая Советский Союз), а также Соединенных Штатов и Канады. Результат этих соглашений стал абсолютным сюрпризом для всех, кто их подписал, как с советской стороны, так и со стороны Запада.

Конференции по сотрудничеству в Европе советские лидеры (Молотов в особенности) добивались 20 лет – с 1954 года. Об их мотивах американский историк Джон Гэддис в книге "Новая история холодной войны" пишет так: "После смерти Сталина, при новых лидерах, не готовых к массовым репрессиям, критика режима стала пробиваться, как трава, сквозь броню советской идеологии. Критику подавляли, но ее ростков было слишком много, а имена самых влиятельных критиков были настолько известны, что их убийство было бы чревато международными скандалами. Единственным оружием этих оппозиционеров были их пишущие машинки, их голоса, принципы и идеи. Но идеи заразительны, а советская система, защищенная только идеологией, обладала слабым иммунитетом. О непопулярности этой системы в покоренных странах Европы нечего и говорить: события в Восточной Германии 1953 года, в Венгрии 1956 года и в Чехословакии 1968-го свидетельствовали не только о силе, но и о массовости недовольства. Понимая, что внутренние реформы слишком рискованы для их власти, кремлевские лидеры обратились к дипломатии. Если добиться от мира признания законности советского правления внутри своего блока, то оппозиционеры (во всяком случае европейские) превратятся из борцов за свободу в возмутителей спокойствия".

Попытки созвать Конференцию тянулись десятилетиями. Генри Киссинджер говорил, что "советские дипломаты восполняют настойчивостью недостаток воображения". Однако лидеры США и западноевропейских стран не спешили узаконивать право Москвы на доминирование в Восточной Европе и на включение Прибалтики в состав Советского Союза. Но годы шли, обстоятельства менялись, и в 1970-х годах Конференция, которой так добивалась Москва, неожиданно стала возможной.

Аргументы примирения

Историк, профессор Техасского университета Джереми Сури, впрочем, подчеркивает, что мотивы Европы и Америки в этом случае были разными. "В Западной Европе, – говорит он, – большинство граждан хотели замирения с Москвой, чтобы иметь возможность ездить в Восточную Европу и возобновить прерванные на годы связи с родными, друзьями и коллегами". "Особенно настаивали на примирении немцы, у которых, можно сказать, половина населения осталась за советским кордоном, – продолжает Сури. – В отличие от них, для Соединенных Штатов это был вопрос безопасности и экономики. Главный интерес – контроль над вооружением. Не последним стоял вопрос и о новых рынках. Кроме того, смягчение межправительственных отношений сулило прекращение конфликтов холодной войны – и в Европе, и за ее пределами".

Козыри для взаимовыгодной сделки на грядущей конференции в Хельсинки стороны готовили несколько лет – всю первую половину 1970-х годов. Британский историк Фрэнсис Уин в книге "Странные дни. Золотой век паранойи" писал о 1970-х: "Трудно найти более безликое, незначительное десятилетие". Но это – восприятие поколения европейских "шестидесятников". А авторы энциклопедической статьи "70-е в Америке" отмечают: "В каком-то смысле это десятилетие было продолжением мятежных 60-х: женщины, афроамериканцы, индейцы, гомосексуалы и другие группы, отодвинутые в разряд меньшинств, продолжали бороться за свои права. Большой слой молодежи примкнул к протестному движению против войны во Вьетнаме и Камбодже. С другой стороны, поднялись "новые правые", защищавшие консерватизм и традиционные американские ценности. С третьей стороны, Уотергейтский скандал президента Ричарда Никсона и его отставка в 1974 году подорвали веру большой части американцев в честность и добрые намерения центрального правительства. Именно в 70-х в США действовала террористическая студенческая группа "Синоптики", устроившая несколько мощных взрывов (к счастью, без жертв): в 1971 году – в здании Капитолия, в 1972-м – в Пентагоне и в 1975-м – в Госдепе. Именно десятилетие 1970-х породило те скепсис и разочарование, которые, по мнению многих политологов, превалируют в обществе по сей день".

Возможно, эти страхи и недовольство способствовали тому, что с конца 1960-х годов в западном обществе возобладало желание покоя и мира – даже с коммунистами. Начались попытки ослабить напряженность холодной войны. Французское слово "детант" (разрядка) вошло в обиход. В Советский Союз поехали первые западные слависты и политологи. В Америке поборниками разрядки стали президент Никсон, его советник (а позже госсекретарь) Генри Киссинджер и следующий президент – Джеральд Форд.

Тем не менее в подготовку Хельсинкской конференции Соединенные Штаты вовлекались неохотно, рассказывает профессор Техасского университета Джереми Сури. Вся инициатива исходила от европейцев. Даже Кисcинджер – инициатор разрядки – эту идею не поддерживал: он с недоверием относился к договоренностям, требовавшим согласия многих стран, он предпочитал договариваться один на один. "Так что сначала Государственный департамент просто поддался давлению европейцев, – говорит Сури. – Но когда стала очевидна готовность Москвы принять многие предложения Запада, а также официально смириться с НАТО и с возрастающей ролью Соединенных Штатов в Европе, тогда и Киссинджер включился".

Три "корзины"

К обсуждению на конференции были подготовлены три набора соглашений. Дипломаты на своем жаргоне прозвали эти наборы "корзинами". Так и осталось в истории. Глаже всех проходили обсуждения "второй корзины" – экономической и торговой. Соединенные Штаты заключили договоры на продажу Советскому Союзу зерна и определенных новых технологий. "Вторая корзина" включала и договоры о займах – от США и от Западной Германии. Запад вкладывал деньги в Восточную Германию, Польшу и Чехословакию, а те, благодаря этому, смогли покупать товары в Западной Европе. Это заметно оживило товарно-денежный оборот в Европе, замечает профессор Сури.

Советские лидеры считали самыми важными для себя соглашения "первой корзины" – о соблюдении послевоенных границ, разделивших Европу на Запад и Восток, то есть те соглашения, которых Кремль добивался с 1954 года. Правда, учитывая возражения Канады, Испании и Ирландии, в текст была внесена оговорка, по которой "установленные границы в Европе могут быть изменены – в случае мирной договоренности государств". Эта поправка была сделана в надежде на объединение Германии. В документ было также внесено добавление – заявление президента Форда о том, что Соединенные Штаты не считают законным насильственное включение в Советский Союз Литвы, Латвии и Эстонии. К этому заявлению присоединились главы государств НАТО.

Тем не менее советские лидеры добились своей цели и праздновали победу. Однако в Хельсинкские соглашения входила и "третья корзина" – гуманитарная, включавшая такие пункты, как "Уважение к правам человека и к его фундаментальным свободам: свободе обмена мыслями, свободе совести и религии, свободе передвижения".

С самого начала подготовки конференции советские дипломаты старались преуменьшить значение этих пунктов, представляя их внутренним делом каждой страны. Западные участники, наоборот, считали эти пункты делом международной общественности и без них отказывались подписывать остальные. Споры продолжались вплоть до открытия конференции. Профессор Лондонской экономической школы Владислав Зубок в статье "Хельсинкская конференция: 30 июля – 1 августа 1975 г." пишет: "На отношении Кремля к "третьей корзине" сказалась психологическая особенность переговоров. Текст готовился несколько месяцев, притом в постоянном накале споров чуть ли не из-за каждой формулировки.

Министр иностранных дел Громыко не мог поминутно консультироваться с Политбюро и лишь в общем информировал Брежнева и остальных о ходе дел. Но когда члены Политбюро увидели полный текст в канун конференции, они были ошеломлены. Подгорный, Суслов, Косыгин и Андропов предвидели в случае подписания соглашений опасное вмешательство международных сил в политическую жизнь Советского Союза. Но Громыко, чье министерство участвовало в подготовке текстов, удалось убедить Политбюро, что гуманитарные требования Запада – лишь слова. "Мы сами хозяева в своей стране", – сказал он. Было решено в Союзе упоминать о гуманитарных пунктах соглашений туманно. Брежнев надеялся, что они пройдут незамеченными. Но он ошибся".

Чего не предвидел никто

Американская общественность, как и советские дипломаты, не придала значения "гуманитарной корзине". Зато общее возмущение вызвало попустительство западных дипломатов Советскому Союзу в вопросе о положении стран Прибалтики и Восточной Европы. Правда, такую реакцию можно было предвидеть – еще до конференции в Белый дом хлынул поток писем от американцев восточноевропейского происхождения; либералы осудили президента Форда за то, что он избегал встречи с Солженицыным в канун Конференции. Но после подписания соглашений на Форда и Киссинджера обрушились все. В прессе Хельсинкские соглашения называли "вариантом Ялтинских, поделивших в конце Второй мировой войны Европу между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем". Форд потерял голоса и не был переизбран. Лишь много позже отношение к Хельсинкским соглашениям изменилось. Профессор Сури объясняет это тем, что "соглашения дали надежду, что войны не будет, что Советский Союз отошел от практики враждебных демонстраций вроде Берлинского кризиса 1947 года или Кубинского кризиса 1962 года, что ситуация стала стабильнее и безопасней".

Между тем советские лидеры надеялись на сохранение в стране политического статус-кво. Но одним из пунктов Хельсинкских соглашений было требование опубликовать эти документы в газетах во всех странах – участницах конференции. И в Советском Союзе пункты соглашений были напечатаны в газете "Правда". "Любопытно, что Соединенные Штаты, в лице Киссинджера, тоже неохотно приняли гуманитарную корзину, – замечает Джереми Сури. – Киссинджер считал, что исполнение этих пунктов будет требовать проверки, давления, и это затруднит более важные шаги (по контролю за вооружением, развитию торговли и культурного обмена). Но оказалось, что именно "третья корзина" стала самым действенным орудием либерализации советского режима, потому что была подхвачена диссидентами. Публикация в "Правде" сыграла для Кремля роковую роль. Теперь диссиденты громко, на весь мир требовали не абстрактной свободы, а выполнения обязательств, которые само правительство взяло на себя в Хельсинки. Конечно, активисты российских "Хельсинкских групп", чешской "Хартии 77", польской "Солидарности" не сразу изменили ситуацию, но главные пробоины в железном занавесе были достигнуты благодаря их настойчивости, мужеству, а часто и героизму. И такого эффекта на Западе не ожидали".

Джереми Сури отмечает одну любопытную деталь: советское правительство "постепенно поддавалось давлению диссидентов, отчасти потому, что репрессии немедленно становились известны всему миру и осуждались общественным мнением. (А в то время советские лидеры уже не хотели быть осужденными и, главное, пристыженными западным миром). И еще важный фактор: диссиденты, люди в основном артикулированные и талантливые, постепенно меняли мировоззрение своих лидеров. Михаил Горбачев прямо говорил о том, как влияли на него диссиденты, начиная с "Пражской весны" 68-го. Так что диссиденты образовывали своих лидеров, особенно новое поколение".

Такой вывод подтверждает и профессор Владислав Зубок в статье "Хельсинкская конференция. 30 июля – 1 августа 1975 г.": "Новое мышление Горбачева и его сторонников обеспечило мирное окончание самого опасного противостояния в новейшей истории. Лидеры горбачевского направления не были готовы проливать кровь своего народа за идеи, в которые они сами уже не верили. Вместо того, чтобы по-прежнему отбиваться от западных идей, советская социалистическая империя – может быть, самая странная империя за всю историю человечества – совершила самоубийство".

Хельсинкские соглашения, по мнению многих историков, были началом конца Советского Союза и началом труднейшего процесса – формирования из развалившейся империи новых самостоятельных стран – с рыночной экономикой и демократическим правлением. Но это уже другая история.