Наталия Лебина. "Советская повседневность: нормы и аномалии". Издательство "Новое литературное обозрение", 2015
В своих исследованиях историк Наталия Лебина изучает феномен советского государства и советского человека, рассматривая его через призму каждодневных подробностей бытия. Поэтому сама идея ее книг противна скуке, порождаемой обилием теоретизирования: Лебина, подобно юному натуралисту с лупой, ползает по советскому "газону", ежеминутно обнаруживая там прелюбопытных "чудовищ" и легко и весело повествуя о своих открытиях. В своих странствиях она нередко встречается с советскими писателями, подмечавшими характерные приметы современного им быта, тогда радость узнавания делает выводы историка еще более яркими.
К теме советской повседневности Наталия Лебина обращается не впервые – 15 лет назад вышла ее книга "Повседневная жизнь советского города, нормы и аномалии, 20–30-е годы", ее давно уже нет в продаже, можно сказать, что она стала библиографической редкостью. И вот теперь Лебина решила обратиться к этой теме снова, расширив при этом не только хронологию – до конца правления Сталина, но и собственные задачи как исследователя. Ей захотелось не просто зафиксировать те или иные особенности советского быта, но рассмотреть их в динамике – как они зарождаются, развиваются, а затем – на склоне режима – окостеневают и мертвеют.
В книге три раздела: "Нормы распределения", "Нормы поведения" и "Традиционные отклонения в новом обществе". "Нормы распределения" касаются, прежде всего, еды, одежды и жилья, и здесь автор находит массу подробностей, из которых складывается образ советского быта, от морковных котлет, воспетых у Ильфа и Петрова, до высокой идеи коммуны, выродившейся в трагикомедию коммуналок. Подметила Наталья Лебина и переход от презрения к хорошей одежде, характерного для 20-х годов, к желанию, наоборот, одеться получше, вполне одобряемому государством. В главе "Одежда как средство социального подчинения" читаем: "Избавлялись от заблуждения социалистического аскетизма и комсомольские активисты. В 1934 году на конференции завода "Красный путиловец" секретарь одной из цеховых организаций ВЛКСМ резко выступил против гонений на девушек, любивших принарядиться. "Приходит на вечер комсомолка в крепдешиновом платье, и над ней смеются, – с возмущением говорил комсомолец. – В каком уставе записано, что комсомолка не может явиться в крепдешиновом платье?" В другом месте Лебина пишет о "гонениях на агиттекстиль", о том, что платья с изображением гаечных ключей и тракторов на подоле стали высмеивать.
В разделе "Нормы поведения" затрагиваются вещи, которые неожиданно стали животрепещущими сегодня – например, отношение к гомосексуальным наклонностям граждан. Наталья Лебина замечает, что сразу после революции и в 20-е годы эти наклонности вообще не интересовали советскую власть, а вот в 30-е годы положение резко изменилось: начались аресты в соответствующих кругах, а к 1934 году дошло и до уголовной статьи.
– Наталья, как вы считаете, с чем связана такая метаморфоза и почему мы сегодня снова наблюдаем невиданный разгул гомофобии?
– Преследования за гомосексуализм смешивались с преследованиями политическими, ведь это была особая среда со своими канонами, а значит, там могли формироваться особые мысли, что в любом случае было для власти нежелательно. Это все было частью перехода к Большому террору и было очень опасно, поскольку порождало фобию, это было указание на очередного врага. Поэтому я сейчас смотрю с большим беспокойством на то, что у нас происходит в этой сфере: для меня это показатель изменения направленности режима. Точно также я рассматриваю попытки запретить аборты. Скажу крамольную вещь: если запрещают какие-то книги, то ведь их все равно не читает большинство, а если запрещают аборты, это уже касается всех, это дикий контроль, достигший апогея к 50-м годам.
– Но были ведь не только репрессии, было утверждение новых образцов – быта, внешности, поведения?
– В сталинском обществе были выработаны некие образцы – например, тяжеловесность в женской фигуре, вспомните мощные формы скульптур Мухиной, все эти девушки с веслом. Мужчина должен быть плечистым, широким, желательно со светлой шевелюрой.
– Много раз упоминалось сходство с идеалами в искусстве нацистской Германии: пышные формы, много здоровых мальчиков для рейха…
Младенцев стали не крестить, а "звездить"
– Конечно, и не надо стесняться замечать это сходство, оно очевидно. Это стремление к созданию некого сверхчеловека советского образца, и, естественно, всякие перверсии типа гомосексуализма сюда не укладываются. Власть боялась, что некая женственность, проникая в мужскую среду, уменьшит количество этих самых здоровых мальчиков, эту маскулинность. Одновременно в 1943 году были разделены школы на мужские и женские – утвердилось жесткое разделение на мужское и женское воспитание. А в конце 40-х годов вводится школьная форма по образцу гимназической – тоже элемент военизированности. Я вообще взялась за эту книгу, чтобы понять, что же такое эта советскость. На самом деле политика менялась несколько раз. И настоящая, махровая сталинская повседневность была лишена экстраординарности, которая была характерна для первых пятилеток, а также демократизма и плюрализма НЭПа. И сегодня понятие "советскости" люди связывают прежде всего со сталинизмом, но не с его ужасной стороны, не с ГУЛАГом, арестами, пытками и высылкой целых народов, а с красивыми квартирами, недоступными для большинства, с такими мифами, как "Книга о вкусной и здоровой пище", с благополучием, пышностью, то есть с витриной сталинизма.
– А между тем вы пишете о таких вещах, которые никак не отнесешь к витрине, о тех же коммуналках.
Есть люди, которые хотят именно такой жизни: чтобы была клеточка, а в ней дощечка, по которой можно ходить
– Да, причем много пишу о том, как там угнетали "бывших", например, привожу историю княгини Гагариной: в 70 с лишним лет она осталась жить в коммунальной квартире, и ее соседи обрезали ей пальто и всячески вредили, то есть низменные инстинкты пышно расцветают на почве нищенства. Антисанитария и нищенство не рождают высоких чувств. Коммуналки – это страшная вещь, хотя вообще-то она никем не была задумана, но история знает, что многие процессы вырываются из-под контроля. В то же время власть очень любила награждать жильем. Например, Стаханову дали большую квартиру, где был кабинет – зачем, скажите, Стаханову кабинет? Власть все время создает какие-то рычаги, за которые она дергает население: например, дополнительные квадратные метры полагались за ученую степень или принадлежность к творческим союзам. Пишу я и об одежде как средстве социального подчинения, об образцах моды, соответствующих сталинскому стилю, например, о феномене кожанки. Форменная одежда летчиков стала символом людей, поддерживающих революцию, но во время НЭПа ее имидж упал – появились новые образцы одежды. А потом появились дома моделей, где создавались образцы мечты, недоступной роскоши. Очень любопытна криминальная мода: после революции в этой среде был популярен образ матроса в клешах и бескозырке, даже носили такие шапочки-финки, где завязки развевались, как ленточки бескозырки. После войны криминальная мода впитала военизированные элементы – высокие сапоги, белый шарф, черное пальто и кепка-лондонка, натянутая на глаза – очень популярен был такой приблатненный стиль. Понятно, что в моде отражалась и бедность – например, куртки-московки шили из двух видов ткани, не потому что это считалось красиво, а потому что ткани не было. Одеждой, между прочим, тоже награждали: в 30-е годы в качестве пайков выдавались бостоновые костюмы, крепдешиновые платья, натуральная обувь, отрезы на платья или костюмы.
– В разделе о поведении вы пишете о создании новых обрядов.
– Да, младенцев стали не крестить, а "звездить", причем все было похоже на крещение, придумывались всякие невероятные новые имена, и хотя многие при них так и остались, но при этом все это был такой революционный наив, в целом это было не страшно. Это кипение инициативы снизу, часто бескультурной, и ее быстро затоптали. А вот вслед за этим пришли сталинские преследования 30-х годов – за соблюдение церковных обрядов, свадеб, похорон, крестин. Ведь вера, выражающаяся в быту, – это очень серьезная вещь, власть это понимала и преследовала жестоко. Мало кто помнит, но первый в стране крематорий появился на Васильевской острове в 1921 году – тоже в пику христианской традиции.
В разделе о традиционных отклонениях в новом обществе целая глава посвящена отношению власти к проституции. Вот, например, фрагмент о борьбе с этим извечным злом (боролись, естественно, трудом): "В 1919 году в Петрограде был создан первый в стране своеобразный концентрационный лагерь для женщин. В 1920 году из 6500 его заключенных 60% составляли особы, подозреваемые в проституции. В конце 1919 года появилась и женская трудовая колония со строгим режимом, которую даже в официальных документах называли учреждением "для злостных проституток". Трудотерапия по-пролетарски имела мало общего с существовавшей в царской России системой социальной реабилитации женщин, желавших порвать с сексуальной коммерцией". Далее говорится о советах Коллонтай как можно скорее учредить обязательные трудовые книжки, которые, по ее мысли, поставят барьер нетрудовым доходам, и о том, что Ленин тоже, по свидетельству Клары Цеткин, хотел "возвратить проститутку к производительному труду".
– А отношение к проституткам и прочим асоциальным элементам менялось с 20-х до 50-х годов?
– Да, если в 20-е годы власть еще пыталась все-таки как-то облегчать жизнь тех же проституток, наркоманов, пьяниц, то в 50-е годы все превратилось в камень. Была ликвидирована всякая социальная помощь, к тому же вот эти сталинские 100 грамм, "выпьем за победу" – это игра на известном социальном недуге. Или возьмем самоубийства: если в 20-е годы самоубийства отслеживались, искались причины, то в 30-е годы это было объявлено социальным злом, и родственникам самоубийцы ничего хорошего не светило.
– Может быть, вообще, когда вместо решения проблемы делают вид, что ее нет, это и есть главный признак окаменения?
– Да, совершенно верно, я пишу о том, что если в советских энциклопедиях 20-х годов есть статья "Самоубийство", то в 50-е годы ее уже нет. Отсюда недалеко до утверждения, что критиковать советскую власть может только сумасшедший. Вообще, в окаменелом обществе невозможно разнообразие. Но есть некоторые люди, которые хотят именно такой жизни: чтобы была клеточка, а в ней дощечка, по которой можно ходить.
– Скажите, Наталья, а как ваши книги встречают ваши коллеги – вообще, устлана ли розами судьба историка Лебиной?
– В 1992 году я стала защищать докторскую диссертацию в Институте истории Академии наук, в том самом, где проработала всю жизнь. Диссертация называлась "Проблемы социализации рабочей молодежи в Советской России в 1920–30-е годы". В диссертации я писала, что рабочий класс в описываемое время растерял в значительной степени свои характерные черты, рассыпался, перестал быть тем, чем он был до революции. Одним их моих оппонентов был Владимир Калашников, короткое время пробывший секретарем ЦК, отзыв он дал положительный, но все время говорил, что я слишком жестко сужу о культуре, не хочу понять, что СССР был самой читающей страной в мире. Оппонент мне говорил, как много книг издавали в СССР – да, издавали много, включая "Улисса", но это не значит, что такие серьезные книги были усвоены. То же самое и в области кино. Кроме того, мне стали кричать, что не понимают этого термина – "социализация" – вот так это было в 1990 году. Я еще писала о попытке сталинизма сменить традиционные христианские ценности на ценности большевистские – это тоже было воспринято как совершеннейший бред, так что пассивное большинство проголосовало против. Это очень показательно: есть вещи, которые трогать нельзя, и эти табу сохраняются до сих пор.
– А на книги ваши как реагировали?
– Один большой ученый, даже не дочитав до конца оглавление, написал, что я порочу наше население, потому что пишу о проститутках, пьяницах и наркоманах, и если у нас такой народ, то как он мог победить в Великой Отечественной войне. Когда я такое слышу, мне становится плохо: нельзя великую победу подкладывать под все, что угодно. На мой взгляд, это цинизм. И вообще, нельзя мерить сегодняшний день тем, что было 70 лет назад. Диссертацию мне пришлось защищать в другом месте, но что касается коллег, то они всегда замалчивают твои успехи, это нормально. А вот со стороны читателей я, наоборот, чувствую удивительно внимательное отношение, и это меня очень радует.
