В январе в Москве выйдет публицистическая книга писателя и художника Максима Кантора "Империя наизнанку", а в конце декабря в Берлине был поставлен кукольный спектакль по его пьесе "Робин Гуд и духовные скрепы", текст опубликован на украинском сайте "Гордон".
Персонажи кукольного фарса – кабаноподобный капиталист фон Баррель, получеловек-полуcобака летописец Пластилепин, дракон Хутинпуй – чудовище с ногами грифона, хвостом крокодила и туловищем человека, принцесса Пармезанна из соседнего царства и освободитель Робин Гуд. Спор о поисках духовных скреп завершается открытием, что главная скрепа, помимо нефти, это хвост, которым обладают сторонники Хутинпуя. Робин Гуд освобождает принцессу, которую дракон собирался сожрать; народ, еще недавно пытавшийся обрести духовные скрепы, приветствует спасителя:
– О, как я под игом дракона страдал!
– О, как я ненавидел тоталитаризма оскал!
– Долой Хутинпуя!
– Барреля прочь!
– Желаем рабство свое превозмочь!
Завершается фарс обращением к журналистам:
Послушайте меня, журнальные витии,
Пекущиеся столь о будущем России,
Что и война для вас нисколько не страшна,
Хоть нет причин у ней, нет смысла и рожна.
Вам жизнями рабов рискнуть в тиши диванной
почетным кажется. То долг ваш постоянный –
подзуживать людей и звать их умирать.
Когда б всех вас, таких ораторов, собрать,
И всей гурьбой в один мешок упаковать...
Большой для этого мешок нам нужен, знаю.
Но краю своему найти его желаю.
Разговор с Максимом Кантором о духовных скрепах и "Эстетике русского фашизма" (рабочее название будущей книги, которую он задумал) прозвучал в программе Радио Свобода "Культурный дневник".
– "Робин Гуд и духовные скрепы" – не первая ваша пьеса, но первый опыт работы для кукольного театра. Вы сами делали кукол?
Нет сегодня никакой Русской империи, а есть гальванизированный труп империи
– Кукол делал сам. Это действительно первый опыт работы с кукольным театром, но не первый опыт драматургический, я написал пьес 10-12, и некоторые из них идут в театрах. Я очень люблю жанр драматический. А куклы – это нечто другое, очень фольклорное, очень средневековое. Но мне показалось, что в нашей действительности, вернувшейся во многом к феодализму, эта средневековая стилистика уместна. Реальность страшна, но смешна – все кукольное, и требует, по крайней мере на Рождество, кукольного спектакля. Я делал с большим удовольствием этих кукол, тем более что это совпало с переводами баллад о Робин Гуде; я сделал такую книжку переводов всего корпуса баллад. На русский язык было переведено 18 из 42 баллад, теперь мы перевели все – усилиями группы энтузиастов из трех человек. Баллады стали хорошим зачином, чтобы увидеть в феодальной истории парафраз с сегодняшней реальностью. Так возник кукольный фарс "Робин Гуд и духовные скрепы".
– Помимо баллад о Робин Гуде, еще один источник – пьеса Евгения Шварца "Дракон"…
– Разумеется. Я бы упомянул и третий источник: политические сатиры Бертольда Брехта, автора, который сейчас становится как никогда актуальным. Брехт, Ремарк – они вдруг сделались сегодняшними; берешь пьесу Брехта "Страх и нищета Третьей империи" или "Разговор беженцев" и поражаешься не аллюзиям, но прямым совпадениям. Сегодня мы получили расшифровку событий, которых никогда не понимали. Как, собственно, возникал фашизм? Мы привыкли говорить, что это необычно для нации культурной, гетевской, баховской; ненормально, чтобы людей обуял бес. Это объясняли поражением в Первой мировой или накопившейся культурной завистью – со времен первой франко-прусской войны шло соперничество с Францией. Но ничто не объясняло мгновенного и повального опьянения. И сейчас мы увидели, как это происходит: национализм распространился по стране мгновенно, словно пожар в сухом лесу. Сами националисты, разумеется, именуют свою страсть иначе: тоска по былой славе России, тяга к нормальной, не униженной Западом жизни. Это заговаривание самих себя, а опьянение национальной тоской произошло буквально за дни. Тоска по Сталину давно терзала бедных людей, но тоске дали прорваться, нарыв лопнул. Я вдруг увидел, как люди глупеют от часа к часу. Толпой овладели имперские настроения – бедняки стали говорить о вожделенной империи, словно порабощение соседей спасет их самих от бед и нищеты. Моральная слепота – это болезнь, и эта болезнь неумолима, как чума.
– Пьеса завершается назидательным обращением к журнальным витиям. Вы думаете, что они распространили эту заразу, они виновны в первую очередь?
– Журналисты были переносчиками заразы, как крысы в Средневековье были переносчиками чумы. В этом смысле журналисты, конечно, сыграли роль крыс. Так, как работала пропаганда в последние полгода, она не работала никогда и нигде. Так не работала пропаганда Марата в газете "Друг народа", так не работала пропаганда Жданова, так не работала пропаганда Геббельса. Такого стремительного оболванивания населения, какого достигли в последние полгода, прежде не бывало. Притом что трюк, примененный сегодня, старый, но исполнение новое. Это была грандиозная выдумка с "украинским фашизмом" и с антифашизмом российским. По-своему блестящая выдумка, и операция была проведена мощно, очень подготовленно и по-своему эффективно. Просчет фактически только один (хотя и капитальный): сделав сегодня "антифашизм" фарсом, использовав это слово для колониальных целей, задним числом поставили под вопрос всю историю борьбы с фашизмом в ХХ веке. Это большая неудача пропаганды.
– Я сейчас читаю книгу Хуберта Фихте о том, что происходило в Германии в 1944–45 годах. Он очень красочно описывает, как в 1944 году соседи доносили друг на друга в гестапо, отправляли детей в Гитлерюгенд, а в 1945 году мгновенно стали антифашистами, сожгли партбилеты и выклянчивали шоколад у английских солдат. Что-то подобное происходит в вашей пьесе, когда Робин Гуд побеждает дракона, народ тут же объявляет, как он страдал под игом хвостатых людей с духовными скрепами. Опьянение, о котором вы говорите, оно может так легко пройти?
Тоска по Сталину давно терзала бедных людей, но тоске дали прорваться, нарыв лопнул. Я вдруг увидел, как люди глупеют от часа к часу
– Мы с вами оба были свидетелями того, как стремительно население принимает ту или иную мантру и немедленно начинает думать, что это не навязанная идеология, но действительно народное мнение. Это удивительное выражение "народное мнение" на самом деле не описывает ничего. Нет в природе никакого единого тела народа, у которого есть единое мнение, не существует такого единого (как его Маяковский воображал) 150-миллионного Ивана, который движется, а в нем содержится 150 миллионов людей, и воли миллионов слиты в единое мнение. Такого просто нет. Человек в Ростове, человек в Волоколамске или человек в Москве не имеют одного мнения, в них во всех культивируют мнение чье-то чужое, не присущее единице из Волоколамска или Ростова. Народного мнения нет, но есть механизм, используя который, можно мнение культивировать, можно вложить начальственные слова и чиновную волю в человека в толпе. И это требует искусства и телеэкрана. Конечно, требуется довести население до такой стадии растерянности и обиды, что людям будет требоваться не знание, а лозунг. В этом отношении старались давно, причем не только диктаторы старались, но вся наша феодальная реальность. Ведь это же не секрет ни для кого – и вы, и я отлично знаем, насколько сегодняшние образовательные программы проигрывают по отношению к тому, что было 30 лет назад. Нужны не знания, а навык менеджмента. И то, что произвели с народом, – это тоже своего рода менеджмент. Чудовищный эффект степного пожара, общей потребности в пушках вместо масла – этот эффект пропаганды, в общем, закономерен. Национализм и тяга к империи ведь не свободу сменили (было бы наивно представить дело так, будто жила свободная республика Россия, которую вдруг обуял бес национализма). Нет, национализм, реваншизм и имперскость пришли как закономерный результат рыночной неолиберальной политики. Новый феодализм подготовил почву для сегодняшней автократии так, что тут и стараться особенно не пришлось. По плечам олигархии, по плечам нового феодализма тирания пришла легкой, привычной дорогой, как это было и в Веймарской республике, как это было в Афинах, как описано Платоном, как это было описано Аристотелем. Это классический путь. Когда развращено все до предела, когда власть над себе подобными роздана верным и жадным, тирану остается только протянуть руку и взять эту власть себе единолично. Тиран говорит: олигархи вас обманывали, люди, идите ко мне. И люди идут, причем чаще всего идут на убой. Я продолжаю думать, что дурную услугу обществу оказало разделение на так называемых "анчоусов" и так называемый "креативный класс". Баронская фронда всегда усиливает абсолютизм, хотя ее многие принимают за социальную революцию. Я даже сейчас склоняюсь к мысли, что имела место какая-то провокация российских спецслужб. Фактически протестные волнения позапрошлого года как бы легализовали тиранию: видите, обществу нужна твердая рука. Такой подарок бросить будущей тирании и сказать, что вот есть мы, менеджеры ("креативный класс"), которые достойны лучшей участи, а есть простой народ ("анчоусы"), который пусть терпит, потому что все равно, что с ним будет, – такое заклинание является идеологическим подарком для грядущей тирании. В дальнейшем был ответ жестокий, стремительный, быстрый. И те, кого назвали "анчоусами", сказали: вы, которые считаете себя "креативным классом", вы на самом деле антинародное тело, вы "пятая колонна", а мы-то поднимаемся с колен, мы-то действительно творим свою историю заново. Было ли это народным мнением? Это было народной обидой, а новая идеология добавила кремовую розочку на этот торт, добавила геополитику. И стала возникать эта нелепая ретроимперия с классическим фашистским пафосом. Но этот сегодняшний пожар был подготовлен именно неолиберальным разбоем и ничем иным. Если вообразить, что имперская риторика звучит в 1991 году или в 1992-м, то ясно: она бы не была воспринята обществом. Тогда общество жило поисками правды и единства, не верило властям. То был короткий период русской истории, он уже забылся, но он был. В дальнейшем, конечно, цинизм рынка оттеснил прекраснодушие; помните, как освистывали шестидесятников? Им говорили: пришли новые времена! Куда вы лезете в новый светлый мир рынка, что вы понимаете в современности? И ради развития рынка, спасая уворованное, сами, своими руками, посадили на царство гэбэшника. Ну не дико ли: хотели бороться с ГУЛАГом и привели офицера ГБ на трон. Ради чего? Показалось, что он хороший сторож денег. Когда вчерашние протестанты вышли на площадь, то даже постеснялись сказать, с кем же борются, потому что по сути надо было сказать: мы боремся сами с собой. С корпоративной моралью. Цинизм достиг такого градуса, что фашизм вырос на возделанной делянке корпоративного сознания. Тут винить надо прежде всего самих себя и самим себе стучать по голове: фашизм никто не привез из заокеанских стран, фашизм возник не злой волей бога Перуна. Нет, современный фашизм выпестовали мы сами, он такой, какой мы сами сделали.
– Вы писали о том, что в стране победила бандитская мораль, точнее, даже не бандитская, а "блатная мораль мелкой шпаны". Кто может утихомирить мелкую шпану? Вы надеетесь на то, что придет жандарм или, если говорить языком вашей кукольной пьесы, Робин Гуд?
Когда развращено все до предела, когда власть над себе подобными роздана верным и жадным, тирану остается только протянуть руку и взять эту власть себе единолично
– Я не надеюсь, что возникнет справедливый жандарм, или Робин Гуд, или какой-то комиссар полиции Мегрэ сейчас сможет разговаривать так, чтобы его разбушевавшаяся стихия поняла. К сожалению, его не услышат, а услышав – не поверят. Фашизм, всегда, необязательно сейчас в России, но вообще всегда пользуется важным свойством толпы: фрагментарностью мышления. Люди видят мир фрагментами, не связывая их воедино. И пропаганда сознательно усиливает это свойство сознания. Когда возникают ретроимперии, эти ретроспективные образования, вторичные образования, гальванизирующие славу Рима или славу Нибелунгов, а в данном случае гальванизирующие Российскую империю, то страшный эффект этого вторичного заключается в том, что устраняется связь времен, устраняется историчность мышления. Вторичное, фальшивое воспринимается как первичное и рожденное – с этого момента все уже идет вкривь. Логика пропадает сразу. Нет сегодня никакой Русской империи, а есть гальванизированный труп империи, сама империя распалась, и нет благородной цели, которая может ее собрать. Империи возникают затем, чтобы нести малым странам просвещение, закон, ремесла. И когда нужда (объективная нужда) в империи пропадает, империи распадаются: нет нужды держать большое образование, если малая нация лучше живет вне империи. И сколь же смешон режим, который живет спекуляциями, неспособен наладить жизнь собственного общества, строит иерархию на воровстве и алчет крепостного права "как духовной скрепы" и одновременно с этой жалкостью претендует на "новый мировой порядок" – это нонсенс. Но ведь это возникло не сейчас. Это настроение не фокусник из цилиндра вынул. Это ведь началось не вчера, не с крымского эпизода – это началось давно, когда историю страны перестали видеть как целое. Зачеркнем – и начнем с нуля. Возьмем и сделаем богачей, пусть нами правят не фанатики, а богатые ловкачи – зачем же отрицать, что этой моралью мы жили двадцать лет? Это началось с того момента, когда за демократию стали выдавать власть богатых, разве нет? Когда говорили: он богат, а стало быть, у него есть основания судить о жизни, искусстве, политике, морали – разве не с этого начался процесс гниения? И как это прикажете разделить историю оболванивания на этапы? Люди видят локальные обиды и локальные правды и не видят общего процесса; но от этого течение событий не перестает быть последовательным.
– Поразительно, что гальванизацией этого имперского трупа занимаются не только чиновники, но возникла и партия войны, целая группа журналистов-подстрекателей, которые разжигают конфликт, причем в их числе есть и прежние противники режима.
Ну не дико ли: хотели бороться с ГУЛАГом и привели офицера ГБ на трон. Ради чего?
– Вывернуто наизнанку любое понятие, вот простой пример. Идет война в чужой стране. Это само по себе чудовищно. Война выведена искусственно, как гомункулус, ее спровоцировали и разогрели – этого уже не отрицают сами диверсанты. Обратите внимание, как теперешние молодые писатели-патриоты Ольшанский, Прилепин и так далее, я не помню всех фамилий, да это и неважно, апеллируют к русской литературе, защищая агрессию в соседнюю страну. То, что путинские соловьи поют именно так, – это не диво, а вот то, что прочие русские писатели не нашли, что на это ответить, вот это поразительно. Оболгали русскую литературу – и ничего, никто не заметил. Утверждать от имени русской литературы (что само по себе является самонадеянным, чтобы не сказать невоспитанным), будто русские классики выступали бы за войну с Украиной – это, мягко говоря, навет на русскую классическую литературу. Возможно, искреннее невежество. Заявление, будто никогда русский писатель не отсиживался в стороне от державной агрессии, будто и Толстой, и Достоевский, и Пушкин, и Лермонтов, и Маяковский приветствовали бы данную войну, потому что они разделяли державные и народные чаянья – это чудовищный обман. Все обстоит прямо наоборот. Есть войны народные, освободительные, и есть войны имперские, захватнические – в последних ничего славного нет. И вот эту фальшь, беспардонную подмену общество проглотило. Поминают "Клеветникам России" Пушкина – у нас ведь к литературе отношение как директиве правительства "в Правде зря не напишут". Надо бы сказать, что Пушкин метался между имперским барабанным стихом и тягой к свободе – (Федотов Пушкина и называл "певец империи и свободы", а "Полтава" и "Медный всадник" – крайне разные вещи), следовало сказать, что стихи "Клеветникам" – ходульные и глупые, этакое поэтическое камер-юнкерство. Но мы ведь стесняемся – как можно? К тому же вот и Бродский оскоромился, написал имперские стихи про Украину: "плюнуть что ли в Днипро" – и нельзя же сказать, что Бродский писал много кокетливых и глупых строк, заигрался в Вергилия при империи. Так не принято говорить в интеллигентных кругах, вот и промолчали. И вот русская литература уже оскалилась, уже стала литературой держиморд. Никто не нашелся сказать: помилуйте, агрессия – это против всего пафоса русской гуманистической литературы. Были русские империалисты, да, разумеется. Но были гуманисты – и это совсем иная литература. Достоевский был империалистом, бесспорно; были служаки: Симонов, и Фадеев, и Демьян Бедный, случалось такое в России, Россия страна военная. Но не этим славна русская литература, отнюдь. Пацифист Лев Толстой, автор "Войны и мира", с моралью эпилога (если кто-то дочитал до эпилога), с великим антиимперским "Хаджи-Муратом", который написан против российской империи; неужели зря написан? Великий пацифист Маяковский, автор строк "Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться лучше как, — может быть, сейчас бомбой ноги выдрало у Петрова поручика?.." – его что, в агрессоры записать? Лермонтов, сказавший, что не любит "славу купленную кровью", автор "Валерика" – он отлично различал пафос Бородина и дикость колониальной резни. Есенин, написавший в поэме "Пугачев" эпизод с преследованием калмыков; помните, когда казакам приказывают догнать калмыков: "Россия лишилась мяса и кожи, Россия лишилась лучших коней, так бросимся же в погоню на эту монгольскую мразь, пока она всеми ладонями Китаю не придалась" – Есенин цену колониализму знал: помните, что казаки отвечают? Они убивают тех, кто хочет их послать на расправу. Это Маяковскому, Толстому и Лермонтову приписываются милитаристические настроения? Ведь это же невозможно, это постыдный обман, однако это делается – и сказано уже раз, и другой, и никто не находится, чтобы ответить лгунам: граждане, вы лжете. Вы оболгали русскую литературу, вы оболгали русскую культуру.
Это – деталь общей картины, но таких деталей много, они создали мозаику сознания. Не сумели ответить – не защитили гуманизм – получили империю. Мы получили ту власть, которая единственно и могла возникнуть из корпоративной морали. Мы получили тех соловьев режима, которые только и могли появиться на этих ветвях. Все, что происходит, – это безобразно, но это закономерно.
– Максим, вы упомянули Прилепина, и в вашем кукольном спектакле есть персонаж по имени Пластилепин, который представляет интеллигенцию, обслуживающую власть. Вероятно, вас феномен его популярности занимает. И я не устаю удивляться поразительному успеху этого персонажа, по-моему, третьеразрядного прозаика и никудышного публициста, который стал сейчас властителем дум, писателем номер два, наверное, поскольку первое место навечно занято Дарьей Донцовой.
– Я ни Донцову никогда не читал, ни Прилепина. Право, это не снобизм, не желание уязвить данных писателей, но я действительно их не читаю и никогда, вероятно, не прочту, просто ничто в них мне не любопытно. У меня нет особых предубеждений конкретно против Прилепина. Думаю, что он и другие писатели-патриоты востребованы временем так же точно, как востребованы были временем писатели, поехавшие на Беломорканал, среди которых попадались очень неплохие, например, Зощенко. Да и Горький, вернувшись с Капри, несчастный человек, совершивший какую-то фатальную ошибку, я не считаю его чудовищем. Здесь, впрочем, речь не о том, равны новые писатели-патриоты Горькому или нет, здесь речь о том, что они воплощают востребованную временем невероятную вульгарность. Есть какая-то молодцеватая вульгарность, которая появилась в пишущей патриотической публике, в литературной публике современной "русской империалистической весны". Недавно мне на глаза попалось обращение "други" – вроде бы ничего особенного, но то, что один молодой писатель так обращается к другим молодым писателям, насмешило. Прежде я думал, что эта молодцеватая вульгарность связана с образом писателя Лимонова, он задал такой бунтарско-фашистский-аморально-гламурный стиль, этакий персонаж фильма "Ночной портье" или комикса Tom of Finland, точнее так. Любопытно, на мой взгляд то, что гламурно-маскулинная эстетика, вся это юкио-мисимная имперская пошлость – она очень стилистически сродни спортивному стилю нашего владыки. Впрочем, гламурной эта энергия оставалась недолго: сейчас скорее напоминает стиль 1930-х германских годов, напористая такая эстетика, молодцеватая энергия штурмовиков. Писатели-патриоты говорят: вот мы идем, мы – честные, народные, искренние, а вы, гнилые, лучше с дороги отойдите, у нас русская весна, а вы не понимаете нашего порыва. В сущности, они почти не скрывают, что натравливают народ на гнилую интеллигенцию, и делают это с ухмылкой, ведь интеллигенция сама не так давно отказалась от народа, ну так вот вам "ответочка", как сегодня принято выражаться. И в этой позиции много обаятельного – и впрямь, корпоративная интеллигенция сделала все, чтобы ее не принимать всерьез. Все эти журнальные междусобойчики, между прочим, сами и прикормили обаятельную гламурную шпану – в них мерещилась подлинность. Наша бульварная интеллигенция не любит, когда ее критикуют за невежество, корпоративность, бездарность – тогда она встает на дыбы; но Лимонова ругать было не принято, говорили "стилист". Сегодня мы можем констатировать приход новой русской имперской интеллигенции – в лице писателей-патриотов, тележурналистов, газетчиков и даже "философов" – они так себя именуют; конечно, это никакие не философы, поскольку национальной философии не может быть по определению. Но тем не менее такая вот новая интеллигенция пришла. Радикальная фашизация общества, как выяснилось на практике, происходит не тогда, когда к власти приходит фанатик и фюрер, не тогда, когда его верные опричники захватывают посты, но когда "интеллигент" делается фашистом. Эволюция газеты «Известия» в этом отношении показательна: начиналось с вульгарной (а порой и романтической государственности, но последний год сделал эту газету подлинной "Фолькишер Беобахтер", сегодня это самая фашистская газета, пожалуй – поскольку псевдоинтеллигентная. Попробуйте их спросить, в чем заключается благо "русской весны", и вам никто не ответит. Максимум, что говорится, – это то, что существует некая культурная составляющая, некий культурный знаменатель русских людей, такой алгоритм русского бытия, который мы защищаем от некоего иного атлантического бытия, от некоего противного нам западного алгоритма. Вот мы сами по себе живем, и наша мораль – она иная, не похожая на мораль Гейропы. Вот ее, родовую, племенную, свою мораль мы защищаем. Если мы ее защитим, то будет хорошо, а если не защитим, то будет плохо. Это единственная внятная посылка, которая звучит, все остальное совсем невнятно, потому что дальше, когда переходишь к конкретике, зачем было врать с аннексией Крыма и так далее, начинается мелкая ерунда, недостойная обсуждения. Когда я выступал против захвата Крыма, какой-то журналист (я не помню имен, прошу меня извинить, это не от высокомерия, я стал плохо запоминать с возрастом имена случайно встретившихся людей), какой-то журналист мне сказал: почему вы не поедете и не поговорите с простым человеком? Вы посидите, полузгайте семечки, выпейте водки. Это аргумент, который я слышал не один раз – полузгайте семечки. Даже говорится как-то иначе: "полузгайте семки". На что я ответил, что я не люблю лузгать семечки, я не хотел бы притворяться более простым, чем я есть, я не пью водку и не лузгаю "семки", так сложилось. И еще более резкую вещь должен сказать: у меня нет никакого уважения к тем, кто свое бытие меряет по лузганью семечек и питью водки, я не считаю это достойным времяпрепровождением. Думаю, это проявление животного и малоинтересного сознания. Если это предъявляют как фактор культурной идентификации, меня это не убеждает: такого аргумента мало, я бы хотел знать, почему именно боевик Моторола, существо неразвитое, выступает защитником русской культуры – вот это мне непонятно. Почему для защиты русского языка нужно призвать люмпен-пролетария, не обладающего никакой специальностью, никакими взглядами, с очень низким уровнем интеллекта? Именно головорез должен защищать русскую культуру от нападок западной культуры? Для меня этот ход рассуждений невнятен, он меня не убеждает. Когда идею большевизма защищали Троцкий и Ленин, это достаточно убедительно, притом что я не разделяю концепции. Это два безусловно очень ярких человека с яркой аргументацией и крайне убедительным умственным развитием. Но сказать, что боевик Моторола защищает русскую культуру или авантюрист и бандит Гиркин защищает идею Российской империи, такая постановка вопроса мне не кажется достойной защитой, это какая-то, простите, дрянь. Все, о чем мы с вами сегодня говорим, – а мы говорили и о политике, и о литературе, и об общественном сознании, – подводит нас к печальному умозаключению: Россия сама не знает, что именно она хочет построить. Если бы – это невозможно, но если бы – пали пространства и покорились сопредельные земли, что именно утвердили бы на этих покоренных территориях? Добычу нефти в целях спекуляции? Я не вижу примера убедительной гуманистической программы, и это критично.
Почему именно боевик Моторола, существо неразвитое, выступает защитником русской культуры?
Попутно хочу сказать важную вещь касательно народной составляющей современной патриотической эстетики. И Лимонов, и то гламурное, что из него образовалось, часто апеллируют к социализму, к "левому" дискурсу, к народности. Это фальшивка. Здесь надо со всей определенностью сказать, что невозможно одновременно стремиться к империи и к социализму, к национальной державе и к социализму. Социализм националистическим не бывает, социализм возможен только интернациональный, антиимперский. То есть национал-социализм имел место, но это был нацизм.
Есть замечательные строки Маяковского, подлинного социалиста, народного, коммунистического поэта: "Москва для нас не державный аркан, влекущий земли за нами. Москва не как русскому мне дорога, но как огневое знамя". Происходящее сегодня прямо противоположно этим строкам – Москва стала державным арканом. Именно сейчас окончательно убили то социалистическое, что еще тлело даже в фальшивом Советском Союзе. Сегодня это убили ради империалистической идеи.
– Я бы хотел вернуться к Робин Гуду и вопросу об избавлении от дракона. Мне кажется, что единственный плацдарм для такой атаки на дракона – это Украина. Конечно, первым шагом было бы устранение контроля над этими территориями в Донбассе, которые сейчас захвачены Моторолой, а дальше уже Москва. Свобода в Москву придет из Киева?
– Я думаю, что периоду Московской Руси объективно приходит конец. Это не значит, что это пришел конец России. Я думаю, что московский период собирания земель под руку единого Московского княжества объективно закончен. В этом смысле да, Украина – воплощение или обещание иной, свободной Киевской Руси. А все-таки свободнее, чем Киевская Русь, мы не знали ничего в русской истории. Подчеркиваю: говорю сейчас не об Украине, но о структуре Киевской Руси. Романтика, например, баллад Алексея Толстого связана с Киевской Русью, а когда он описывает Московское княжество в "Князе Серебряном", то его отношение заметно меняется, а уже его сатира на современный ему русский быт не оставляет иллюзий. Киевскую Русь он очень романтизировал, и были основания. Я не знаю, как это повернется, я не думаю, что буквальные повторения возможны; как я не думаю, что можно вернуться к русской империи, как этого хотят сегодня националисты, точно так же нельзя буквально вернуться к Киевской Руси. Нет пути вспять к отдельному киевскому удельному княжению, к отдельному черниговскому княжеству, отдельному московскому, отдельному рязанскому – это иллюзии. Но в конфедеративной системе я вижу очень много плюсов, я даже более скажу: именно конфедеративная система всегда во всех историях любого государства давала интеллектуальный расцвет. Империю должна сменить конфедерация. Россия не приговорена быть империей, надеюсь, что нет. Если мы вспомним конфедеративную систему времен итальянского возрождения с Миланским герцогством, с Флоренцией, Феррарой, Римом и так далее, букет, соцветие, Венецианская республика, Рим, и так далее – это соцветие давало несомненный рост. И что уж говорить о просвещении германском с тремя сотнями отдельных княжеств. Ничего равного этому имперская история, даже столь величественная, как Римская, не давала и дать не могла. То же самое касается и Киевской Руси. Если желать будущего своей родине и стране, я бы желал ей свободного конфедеративного развития, а отнюдь не имперского. Я думаю, что имперское развитие сегодня губительно, оно и невозможно в принципе. Любая гальванизация имперских сил ведет к мировой конфронтации, ведет к войне, ведет к небрежению, обнищанию и убийству собственного народа.
– И есть мощь новых варваров, мощь Моторолы – вот что опасно.
– Просто набег кочевников разрушить мир не может. Когда боевик Моторола и боевик Гиркин приходят в Донбасс, они даже не знают, что они там будут строить. Один говорит, что будут строить казацкую республику, другой говорит, что социализм, но этот социализм примкнет к Российской империи, в которой нет ни грамма социалистического. Они воюют против украинских олигархов за олигархов и на деньги олигархов российских – это все сапоги всмятку, это все набор нелепиц. Так воюет шпана, но варвар, разрушающий Рим, должен обладать идеологией, а ее нет. Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что западная система потребления и положение дел в Европе и Америке вызывают у меня полный восторг, а Моторола вызывает ужас и презрение.
Попробуйте их спросить, в чем заключается благо "русской весны", и вам никто не ответит
В случившемся сегодня виноват не какой-то абстрактный дух фашизма, вырвавшийся из рога Пандоры. Это создавалось старательно, выращивалось, как выращивался старательно Гитлер. Это не снимает вины с выращенного Гитлера. Это ровно как в пьесе "Дракон" (позвольте, вернусь уже к Шварцу), когда Генрих, сын бургомистра, говорит: меня так учили. "А почему же ты лучше всех учился?" – спрашивает его рыцарь Ланцелот. Это, увы, так. Но, действительно, Гитлера растили, как растили этот российский сегодняшний имперский национальный дух, его вырастили, растлевая нацию, превращая все моральные постулаты в нонсенс, в нечто, что не конвертируется на рынке. Когда мораль вытоптана полностью, то возникает ситуация, когда моралью становится что угодно – даже тяга к империи; даже интеллектуальное, нравственное ничтожество вроде патриотического литератора или боевика Моторолы делается вдруг носителем морали. Эта мораль поручика Ржевского, это мораль Скалозуба. Однако на общем безморалье вдруг звучит как моральная проповедь. "Мы за единство народа", – говорит современный литератор Ржевский, и это звучит убедительно, потому что никто этих слов о единстве народа не говорил уже 25 лет, а надо было бы сказать эти слова. Потому что существуют общие, необходимые вещи, которые делают общество обществом. Общее образование, общая медицина, забота о стариках. Это что, устранили сейчас, сегодня? Это именно новые фашисты натворили? Да нет, это так обустраивали десятилетиями, это десятилетиями убивали общественную мораль.
– Они уж точно не вернут.
Поражает ведь в обществе даже не то, что идет фашизация и империализация, а то, что это проходит как бы привычным фоном
– Конечно, нет. Фашизм никогда не возвращает приобретения олигархов, он их просто забирает себе, как более толстый, более сильный. Естественно, как старший олигарх, тиран забирает все приобретения предыдущих мелких олигархов, объясняя народу, что сейчас он народный вождь и воплощает в себе все людские чаяния. Закономерно, что у него в руках сосредоточено все, его никто не упрекает в обладании всем. В обладании избыточными благами упрекают олигархов, и правильно упрекают, но неправильно, что не упрекают тирана. У нас ведь считается, что олигарх украл, а вождю положено иметь. Не видеть связь между олигархией и тиранией наивно. Сегодняшние идеологи империи вызревали медленно, они готовили себе этот взлет (или, наоборот, это падение, кто как хочет, так пусть и считает), это было подготовлено многими, многими годами бесправия. А что можно этому противопоставить, возвращаясь к вашему первому вопросу, что вообще можно противопоставить фашизму как таковому, имперскому сознанию как таковому? На это существует классический рецепт, который однажды человечество произнесло в 1930-е годы: это реалистическое искусство, это демократия, религия. Беда в том, что демократия очень сильно себя связала сейчас с рынком и тем самым с олигархатом – это трудно отрицать, это произошло повсеместно. Демократию подменила корпоративная мораль – это, увы, так. Чтобы демократии очиститься и стать снова звонким оружием, потребуются усилия внутри самой демократической мысли, демократических партий. Чтобы опять вернулось искусство гуманистическое, требуются усилия самого искусства, которое стало давно декоративным и рыночным. Идет полгода война в Украине, убиты тысячи людей, десятки тысяч покалечены, миллионы беженцев, вы знаете какой-нибудь ответ в искусстве, кто-нибудь написал картину, кто-нибудь написал книгу, скажем, говоря о России, а ведь идут выставки гламурные, видео-арт, концепт, что-нибудь одно, биеннале, триеннале, квадриеннале, что-то сделано? Нет, это параллельные две истории. По-прежнему в галереях пьют шампанское, и дамы с голыми спинами салютуют бокалами. Ведь это можно расценить просто как безумие. Они что, больные, они с ума сошли? Поражает ведь в обществе даже не то, что идет фашизация и империализация, а то, что это проходит как бы привычным фоном, как троллейбус за окнами ходит, мы слышим шум троллейбуса, мы живем около ветки метро – шумит метро. Культурные деятели по-прежнему говорят о проблемах рынка искусства, о том, что продается, а что не берут; при этом моральная составляющая искусства ушла так далеко, что ее уже не зовут вернуться. И это, конечно, феноменально. Поэтому ждать, что сейчас сплотится сопротивление, как когда-то сплотилось против фашизма в 1930–40-х годах, когда десяток великолепных писателей работали, не приходится. Тогда дрались с фашизмом плечом к плечу. Если кто-то не читал Хемингуэя, то он обязательно читал Ремарка, видел картины Гросса или видел картины Дикса и так далее, сейчас такой надежды почти что нет. Если человек выступает против всего этого морока, он выглядит почти безумно. Но если не собрать силы опять, если опять не соберется очищенная от рынка демократия, очищенное от коммерции гуманистическое искусство и очищенная от сервильности религия, противопоставить фашизму нам будет нечего. Другого рецепта люди не придумали.
