Продолжение серии, начало читайте здесь.
Начало Великой Отечественной войны положило конец антиамериканизму в советской пропаганде. Советские граждане теперь нуждались в ободрении и уверенности в том, что у Москвы есть сильные союзники – США и Великобритания. Четыре подряд выпуска "Боевого киносборника" начинались сюжетами именно об этом.
В выпуске номер три хроника рассказывает о налетах нацистской авиации на Лондон и отражении этих атак доблестными бойцами британской ПВО.
В четвертом выпуске на экране появляется Любовь Орлова в образе письмоносицы Дуни Петровой из фильма "Волга-Волга". Теперь она в военной форме, не только разносит почту, но и показывает кино. А перед фильмом о британском военном флоте произносит вступительное слово:
– Наша страна не одинока в этой борьбе... С нами передовые могущественные страны мира – Америка и Англия. Могучий английский флот воюет вместе с нами против Гитлера...
Пятый киносборник открывался немыслимым еще совсем недавно текстом:
Два величайших демократических государства мира встали на защиту человечества от кровавого фашизма – СССР и Великобритания...
В киносборнике номер шесть еще одна любимица публики, Зоя Федорова, рассказывает о женщинах – военнослужащих британских военно-воздушных сил.
Сила и прочность антигитлеровской коалиции стали постоянной темой советской военной пропаганды. В очерке Бориса Полевого партизаны знакомят автора с немецким перебежчиком – солдатом Гансом.
Он немножко уже научился говорить по-русски. Грустно покачав головой, он говорит:
– Мне жаль мой народ, который все еще идет за Гитлером. Русские, англичане, американцы – это гора. Кто пытается головой разбить гору, тот разбивает голову...
Константин Симонов изображает американских участников северных конвоев как симпатичных и мужественных парней:
По русскому городу ходят веселые рослые парни в кожаных, проеденных морской солью пальто, в толстых бархатных морских куртках, с пестрыми шарфами, небрежно повязанными на загорелых шеях.
К ним уже привыкли здесь – к их веселым любопытным глазам, к отрывистой речи, к их любви покупать бесконечные сувениры. Больше всего они любят игрушечный магазин: они заходят туда и покупают раскрашенных деревянных лошадок, кустарные игрушки, деревянные чашки, разрисованные яркими цветами, – всякие забавные пустяки, которых мы давно не замечаем и которые они видят впервые.
Константин Федин, обращаясь к условному американцу, сравнивает Волгу с Миссисипи:
Представь себе, мой друг американец, в ста километрах от Миссисипи, на тридцать пятой параллели, где-то неподалеку от Мемфиса, лязгают танки Гитлера. Они рвутся вперед, [258] к реке, которую воспел Марк Твен, которую воспевает народ Америки – капитаны и матросы, рыбаки и фермеры, – к твоей реке, о которой ты мечтал на школьной скамье. Танки Гитлера со дня на день угрожают перерезать Миссисипи. Нью-Орлеан становится германским городом. Луизиана и Техас вывешивают на своих домах портреты покорителя Соединенных Штатов – Адольфа Гитлера. Мексиканский залив недосягаем для американцев. Ровно ли бьется твое сердце, американец? Можешь ли ты еще произнести спокойно родное имя – Миссисипи?
А Леонид Леонов пишет "Письма американскому другу", в которых убеждает адресата, что у них общие ценности:
Но мы не чужие. Капли воды в Волге, Темзе и Миссисипи сродни друг другу. Они соприкасаются в небе. Кто бы ты ни был – врач, инженер, ученый, литератор, как я, – мы вместе крутим могучее колесо прогресса. Сам Геракл не сдвинет его в одиночку. Я слышу твое дыхание рядом с собою, я вижу умную работу твоих рук и мысли. Одни и те же звезды смотрят на нас. В громадном океане вечности нас разделяют лишь секунды. Мы – современники.
В другом послании американскому другу Леонов, описав зверства нацистов, продолжает с гневным сарказмом:
Это краткое либретто темы, способной целые материки поднять в атаку, я безвозмездно дарю Голливуду. Даже в неумелых руках у него получится впечатляющий кинодокумент. Жаль, что его не успели поместить в той запаянной железной коробке с изделиями нашей цивилизации – посылке в века, что закопана под нью-йоркской Всемирной выставкой, чтобы потомки всесторонне ознакомились с действительностью их недавних предков. Хорошо было бы также показать этот боевик многочисленным союзным армиям, которые терпеливо, не первый год, ждут приказа о генеральном наступлении против главного изверга всех веков и поколений.
Конечно, встретятся неминуемые трудности при постановке. Вашей актрисе, Америка, трудно будет воспроизвести смертный крик матери, да и вряд ли пленка выдержит его. Режиссеру и зрителю покажутся экзотически невероятными как самый инвентарь происшествия, так и перечисленные мною вкратце детали. И хотя я вовсе не собирался писать корреспонденцию из ада, я полагаю необходимым, однако, перевести на англосаксонские наречия название этого невиданного транспортного средства, изобретенного в Германии для отправки в вечность: душегубка...
Как ни удивительно, в производственных планах советского кинематографа военных лет нашлось место для экранизации классической книги американского автора – романа Марка Твена "Принц и нищий". Фильм был запущен в производство еще до войны и вышел на экраны в 1942 году. Сценарий написал Николай Эрдман, поставили картину Эраст Гарин и Хеся Локшина. В обеих главных ролях снялась блистательная Мария Барабанова.
От фильма на такой сюжет можно было ожидать классового подхода, но авторы обошлись без жесткой идеологии. Вот что говорил о своем замысле Эраст Гарин в интервью "Вечерней Москве" в феврале 1941 года:
Ключом к экранизации "Принца и нищего" является предисловие Марка Твена, написанное им к своему замечательному произведению. В этом предисловии Твен писал: "Я расскажу вам одну сказку, как мне рассказывал ее человек, слышавший ее от своего деда, а тот от своего и так далее. Лет триста и более переходила она от отца к сыну и таким образом дошла и до нас. То, что в ней рассказывается, быть может, история, а может быть, легенда, предание. Быть может, все это было, а может быть, и не было, но могло быть..." Сюжет Марка Твена остроумен и точен. Почти ничего нельзя в нем менять, не ослабляя стройности вещи. Стиль постановки диктуется материалом. Мы трактуем фильм как легенду, сильно смахивающую на правду. В картине будут показаны жизнь и быт дворца с его условностями, манерностью, наряду со средневековой жестокостью и грубостью, а также звериное, полудикое существование народа.
Специалист по драматургии Эрдмана Анна Ковалова считает даже, что автор сценария придал истории злободневное звучание:
Не однажды, адаптируя диалоги Твена для экрана, Эрдман уходил от первоисточника, чтобы впустить в сценарий весьма рискованные остроты. Когда Том Кенти рассказывает Принцу о Дворе Отбросов, тот приходит в восторг от игры в грязь и начинает строить не что-нибудь, а именно Тауэр, предпочитая это традиционной лепке грязевых пирожков. У Марка Твена этой детали нет. Принц обещает заточить жестокую бабку Тома в Тауэр. "Вы забываете, сэр, что она низкого звания. Тауэр – темница для знатных", – возражает Том. "Правда! Это не пришло мне в голову. Но я подумаю, как наказать ее", – отвечает Принц. В фильме Гарина и Локшиной Принц говорит другое: "Не огорчайся, мальчуган, куда-нибудь мы ее все-таки посадим". Дело, разумеется, не только в отдельно взятых репликах, но и прежде всего в том, что средневековая Англия под властью сумасбродного тирана Генриха VIII, с доносами и допросами, с казнями и жестокостями, у Эрдмана действительно оказалась очень похожей на СССР.
И хэппи-энд сценарист сочинять не стал...
После Победы союзнические настроения еще несколько месяцев оставались в силе – их омрачали лишь абстрактные "реакционные круги", "враги мира" и "антисоветские элементы" – и Александр Згуриди успел закончить в 1946 году картину "Белый Клык" – экранизацию одноименной повести Джека Лондона. Это был фильм, проникнутый гуманизмом и милосердием, которых так не хватало после войны. Носителем этих качеств был герой-американец в исполнении Олега Жакова.
"Белый Клык" имел невероятный успех, и не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира, включая США.
Продолжение серии читайте здесь.
Начало Великой Отечественной войны положило конец антиамериканизму в советской пропаганде. Советские граждане теперь нуждались в ободрении и уверенности в том, что у Москвы есть сильные союзники – США и Великобритания. Четыре подряд выпуска "Боевого киносборника" начинались сюжетами именно об этом.
В выпуске номер три хроника рассказывает о налетах нацистской авиации на Лондон и отражении этих атак доблестными бойцами британской ПВО.
В четвертом выпуске на экране появляется Любовь Орлова в образе письмоносицы Дуни Петровой из фильма "Волга-Волга". Теперь она в военной форме, не только разносит почту, но и показывает кино. А перед фильмом о британском военном флоте произносит вступительное слово:
– Наша страна не одинока в этой борьбе... С нами передовые могущественные страны мира – Америка и Англия. Могучий английский флот воюет вместе с нами против Гитлера...
Пятый киносборник открывался немыслимым еще совсем недавно текстом:
Два величайших демократических государства мира встали на защиту человечества от кровавого фашизма – СССР и Великобритания...
В киносборнике номер шесть еще одна любимица публики, Зоя Федорова, рассказывает о женщинах – военнослужащих британских военно-воздушных сил.
Сила и прочность антигитлеровской коалиции стали постоянной темой советской военной пропаганды. В очерке Бориса Полевого партизаны знакомят автора с немецким перебежчиком – солдатом Гансом.
Он немножко уже научился говорить по-русски. Грустно покачав головой, он говорит:
– Мне жаль мой народ, который все еще идет за Гитлером. Русские, англичане, американцы – это гора. Кто пытается головой разбить гору, тот разбивает голову...
Константин Симонов изображает американских участников северных конвоев как симпатичных и мужественных парней:
По русскому городу ходят веселые рослые парни в кожаных, проеденных морской солью пальто, в толстых бархатных морских куртках, с пестрыми шарфами, небрежно повязанными на загорелых шеях.
К ним уже привыкли здесь – к их веселым любопытным глазам, к отрывистой речи, к их любви покупать бесконечные сувениры. Больше всего они любят игрушечный магазин: они заходят туда и покупают раскрашенных деревянных лошадок, кустарные игрушки, деревянные чашки, разрисованные яркими цветами, – всякие забавные пустяки, которых мы давно не замечаем и которые они видят впервые.
Константин Федин, обращаясь к условному американцу, сравнивает Волгу с Миссисипи:
Представь себе, мой друг американец, в ста километрах от Миссисипи, на тридцать пятой параллели, где-то неподалеку от Мемфиса, лязгают танки Гитлера. Они рвутся вперед, [258] к реке, которую воспел Марк Твен, которую воспевает народ Америки – капитаны и матросы, рыбаки и фермеры, – к твоей реке, о которой ты мечтал на школьной скамье. Танки Гитлера со дня на день угрожают перерезать Миссисипи. Нью-Орлеан становится германским городом. Луизиана и Техас вывешивают на своих домах портреты покорителя Соединенных Штатов – Адольфа Гитлера. Мексиканский залив недосягаем для американцев. Ровно ли бьется твое сердце, американец? Можешь ли ты еще произнести спокойно родное имя – Миссисипи?
А Леонид Леонов пишет "Письма американскому другу", в которых убеждает адресата, что у них общие ценности:
Но мы не чужие. Капли воды в Волге, Темзе и Миссисипи сродни друг другу. Они соприкасаются в небе. Кто бы ты ни был – врач, инженер, ученый, литератор, как я, – мы вместе крутим могучее колесо прогресса. Сам Геракл не сдвинет его в одиночку. Я слышу твое дыхание рядом с собою, я вижу умную работу твоих рук и мысли. Одни и те же звезды смотрят на нас. В громадном океане вечности нас разделяют лишь секунды. Мы – современники.
В другом послании американскому другу Леонов, описав зверства нацистов, продолжает с гневным сарказмом:
Это краткое либретто темы, способной целые материки поднять в атаку, я безвозмездно дарю Голливуду. Даже в неумелых руках у него получится впечатляющий кинодокумент. Жаль, что его не успели поместить в той запаянной железной коробке с изделиями нашей цивилизации – посылке в века, что закопана под нью-йоркской Всемирной выставкой, чтобы потомки всесторонне ознакомились с действительностью их недавних предков. Хорошо было бы также показать этот боевик многочисленным союзным армиям, которые терпеливо, не первый год, ждут приказа о генеральном наступлении против главного изверга всех веков и поколений.
Конечно, встретятся неминуемые трудности при постановке. Вашей актрисе, Америка, трудно будет воспроизвести смертный крик матери, да и вряд ли пленка выдержит его. Режиссеру и зрителю покажутся экзотически невероятными как самый инвентарь происшествия, так и перечисленные мною вкратце детали. И хотя я вовсе не собирался писать корреспонденцию из ада, я полагаю необходимым, однако, перевести на англосаксонские наречия название этого невиданного транспортного средства, изобретенного в Германии для отправки в вечность: душегубка...
Как ни удивительно, в производственных планах советского кинематографа военных лет нашлось место для экранизации классической книги американского автора – романа Марка Твена "Принц и нищий". Фильм был запущен в производство еще до войны и вышел на экраны в 1942 году. Сценарий написал Николай Эрдман, поставили картину Эраст Гарин и Хеся Локшина. В обеих главных ролях снялась блистательная Мария Барабанова.
От фильма на такой сюжет можно было ожидать классового подхода, но авторы обошлись без жесткой идеологии. Вот что говорил о своем замысле Эраст Гарин в интервью "Вечерней Москве" в феврале 1941 года:
Ключом к экранизации "Принца и нищего" является предисловие Марка Твена, написанное им к своему замечательному произведению. В этом предисловии Твен писал: "Я расскажу вам одну сказку, как мне рассказывал ее человек, слышавший ее от своего деда, а тот от своего и так далее. Лет триста и более переходила она от отца к сыну и таким образом дошла и до нас. То, что в ней рассказывается, быть может, история, а может быть, легенда, предание. Быть может, все это было, а может быть, и не было, но могло быть..." Сюжет Марка Твена остроумен и точен. Почти ничего нельзя в нем менять, не ослабляя стройности вещи. Стиль постановки диктуется материалом. Мы трактуем фильм как легенду, сильно смахивающую на правду. В картине будут показаны жизнь и быт дворца с его условностями, манерностью, наряду со средневековой жестокостью и грубостью, а также звериное, полудикое существование народа.
Специалист по драматургии Эрдмана Анна Ковалова считает даже, что автор сценария придал истории злободневное звучание:
Не однажды, адаптируя диалоги Твена для экрана, Эрдман уходил от первоисточника, чтобы впустить в сценарий весьма рискованные остроты. Когда Том Кенти рассказывает Принцу о Дворе Отбросов, тот приходит в восторг от игры в грязь и начинает строить не что-нибудь, а именно Тауэр, предпочитая это традиционной лепке грязевых пирожков. У Марка Твена этой детали нет. Принц обещает заточить жестокую бабку Тома в Тауэр. "Вы забываете, сэр, что она низкого звания. Тауэр – темница для знатных", – возражает Том. "Правда! Это не пришло мне в голову. Но я подумаю, как наказать ее", – отвечает Принц. В фильме Гарина и Локшиной Принц говорит другое: "Не огорчайся, мальчуган, куда-нибудь мы ее все-таки посадим". Дело, разумеется, не только в отдельно взятых репликах, но и прежде всего в том, что средневековая Англия под властью сумасбродного тирана Генриха VIII, с доносами и допросами, с казнями и жестокостями, у Эрдмана действительно оказалась очень похожей на СССР.
И хэппи-энд сценарист сочинять не стал...
После Победы союзнические настроения еще несколько месяцев оставались в силе – их омрачали лишь абстрактные "реакционные круги", "враги мира" и "антисоветские элементы" – и Александр Згуриди успел закончить в 1946 году картину "Белый Клык" – экранизацию одноименной повести Джека Лондона. Это был фильм, проникнутый гуманизмом и милосердием, которых так не хватало после войны. Носителем этих качеств был герой-американец в исполнении Олега Жакова.
"Белый Клык" имел невероятный успех, и не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира, включая США.
В работе над этой частью цикла использован сборник "От Советского Информбюро... 1941-1945", Тома 1 и 2 – Москва, АПН, 1982.
Продолжение серии читайте здесь.
