Операция французских спецслужб по нейтрализации "тулузского стрелка" - террориста Мохаммеда Мера окончилась неудачей: захватить преступника живым не удалось. Какова психологическая основа терроризма? Почему террористы готовы идти на смерть? Почему они хладнокровно убивают детей? Могли ли французы взять Мера живым?
Об этом - доктор психологических наук Александр Тхостов:
– Совсем не с каждым террористом можно договориться. У многих из них есть некий жертвенный мотив – погибнуть за то дело, которое они считают важным для себя, и остаться каким-то героем. Не надо думать, что это все так примитивно. Когда-то, во время войны люди совершали подвиги, шли на дзоты. Вы должны понимать, что в каком-то смысле для террористов это - тоже война.
– Откуда берутся эти жертвенные мотивы?
– Они присущи человеку вообще, это норма. Но они могут воспитываться в особой культуре, в особых ситуациях. В западной культуре произошла постепенная атомизация человека; у каждого сейчас есть только индивидуальные ценности, мотивы – мало что объединяет людей. Это недостаток западной культуры. В этом смысле культура ислама имеет определенные психологические преимущества: люди ради общего дела готовы жертвовать индивидуальным.
– Это приобретенные качества? Они воспитываются в детстве?
–Да, в определенных культурах. Есть, конечно, врожденные элементы такого поведения, но они в данном случае минимальны.
– Россияне к какому типу культуры относятся?
– Уже к западному типу. Во всяком случае, они приобрели все недостатки западной культуры, к сожалению, не всегда приобретя некоторые их положительные свойства.
– Когда психологи работают с такого рода террористами, готовыми на смерть ради своеобразно понимаемой ими идеи подвига, что они делают с ними? Как они пытаются их убедить?
– Единственное, что можно сделать – попытаться обесценить эту идею, доказав им, что они не работают на эту цель, а, наоборот, ее дискредитируют: причинение зла детям, к примеру. Но, к несчастью, они далеко не всегда это слушают. Обычно в таких ситуациях обращаются к авторитетам, которые существуют для террористов – к людям той же культуры, той же религии, к родственникам. Насколько я знаю, в Тулузе тоже работали через родственников.
– Этот тулузский террорист хладнокровно застрелил несколько детей. Речь идет, видимо, о какой-то полной деформации личности. Что психологически происходит в человеке? Почему в этот момент ему отказывают инстинкты сострадания?
– Думаю, что там происходит особая деформация – когда чужая жизнь (неважно, ребенка, старика, больного - человека иной культуры) не имеет никакой ценности. Давайте вспомним, что в европейской культуре был фашизм, который точно так же относился к чужим жизням – а это была европейская культура.
– Это сознание некоего собственного превосходства? Или превосходства собственной идеологии над всем остальным?
– Дело не в собственном превосходстве, хотя это тоже есть. Безусловно, все террористы убеждены в том, что они знают истину, что они жертвуют другими ради этой истины. Может быть, работает психологический мотив обесценивания чужой жизни.
– Тулузский террорист поступил так, как он поступил: держался до конца и показал себя в высшей степени закаленным бойцом. Велика ли вероятность, что этот пример вызовет последователей?
– К несчастью, она довольно высока. Происходит героизация такого рода поступков. Здесь очень велика негативная роль СМИ: он же добился, что о нем все говорят. Он говорил, что поставил на колени всю Францию. Один, маленький человек – вот такую большую страну старой культуры, с ядерным оружием, со всеми этими вещами. Ради вот этой минуты торжества ему все равно. Он действовал в одиночку, но при этом исповедовал некоторые ценности, которые вполне присущи определенной идеологии.
– Есть ли у государства механизмы для того, чтобы бороться с такой заразой более или менее эффективно, чтобы предотвращать такие случаи?
– Не существует ни одного стопроцентно эффективного механизма. Если мы имеем дело с идеологией – а мы имеем дело с идеологией, – нужно уметь бороться с ней и противопоставлять ей какие-то иные ценности. Помимо этого, должна вестись иного рода работа – и разведывательная, и полицейская – по выявлению этих людей.
– У России есть свой опыт борьбы с религиозным фанатизмом, с самоубийцами, с террористами-смертниками. Наработала ли отечественная школа психологии какую-то практику эффективной работы с ними? Или пока нет?
– Я не уверен в том, что на самом деле в России есть очень большой опыт. Проблемы у нас в полном объеме появились все-таки в 90-е годы. В мире существует куда больший опыт – например, в Израиле; а в отечественной психологии это направление стало развиваться только последние 8-10 лет, не больше.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
Об этом - доктор психологических наук Александр Тхостов:
– Совсем не с каждым террористом можно договориться. У многих из них есть некий жертвенный мотив – погибнуть за то дело, которое они считают важным для себя, и остаться каким-то героем. Не надо думать, что это все так примитивно. Когда-то, во время войны люди совершали подвиги, шли на дзоты. Вы должны понимать, что в каком-то смысле для террористов это - тоже война.
– Откуда берутся эти жертвенные мотивы?
– Они присущи человеку вообще, это норма. Но они могут воспитываться в особой культуре, в особых ситуациях. В западной культуре произошла постепенная атомизация человека; у каждого сейчас есть только индивидуальные ценности, мотивы – мало что объединяет людей. Это недостаток западной культуры. В этом смысле культура ислама имеет определенные психологические преимущества: люди ради общего дела готовы жертвовать индивидуальным.
– Это приобретенные качества? Они воспитываются в детстве?
–Да, в определенных культурах. Есть, конечно, врожденные элементы такого поведения, но они в данном случае минимальны.
– Россияне к какому типу культуры относятся?
– Уже к западному типу. Во всяком случае, они приобрели все недостатки западной культуры, к сожалению, не всегда приобретя некоторые их положительные свойства.
– Когда психологи работают с такого рода террористами, готовыми на смерть ради своеобразно понимаемой ими идеи подвига, что они делают с ними? Как они пытаются их убедить?
– Единственное, что можно сделать – попытаться обесценить эту идею, доказав им, что они не работают на эту цель, а, наоборот, ее дискредитируют: причинение зла детям, к примеру. Но, к несчастью, они далеко не всегда это слушают. Обычно в таких ситуациях обращаются к авторитетам, которые существуют для террористов – к людям той же культуры, той же религии, к родственникам. Насколько я знаю, в Тулузе тоже работали через родственников.
– Этот тулузский террорист хладнокровно застрелил несколько детей. Речь идет, видимо, о какой-то полной деформации личности. Что психологически происходит в человеке? Почему в этот момент ему отказывают инстинкты сострадания?
– Думаю, что там происходит особая деформация – когда чужая жизнь (неважно, ребенка, старика, больного - человека иной культуры) не имеет никакой ценности. Давайте вспомним, что в европейской культуре был фашизм, который точно так же относился к чужим жизням – а это была европейская культура.
– Это сознание некоего собственного превосходства? Или превосходства собственной идеологии над всем остальным?
– Дело не в собственном превосходстве, хотя это тоже есть. Безусловно, все террористы убеждены в том, что они знают истину, что они жертвуют другими ради этой истины. Может быть, работает психологический мотив обесценивания чужой жизни.
– Тулузский террорист поступил так, как он поступил: держался до конца и показал себя в высшей степени закаленным бойцом. Велика ли вероятность, что этот пример вызовет последователей?
– К несчастью, она довольно высока. Происходит героизация такого рода поступков. Здесь очень велика негативная роль СМИ: он же добился, что о нем все говорят. Он говорил, что поставил на колени всю Францию. Один, маленький человек – вот такую большую страну старой культуры, с ядерным оружием, со всеми этими вещами. Ради вот этой минуты торжества ему все равно. Он действовал в одиночку, но при этом исповедовал некоторые ценности, которые вполне присущи определенной идеологии.
– Есть ли у государства механизмы для того, чтобы бороться с такой заразой более или менее эффективно, чтобы предотвращать такие случаи?
– Не существует ни одного стопроцентно эффективного механизма. Если мы имеем дело с идеологией – а мы имеем дело с идеологией, – нужно уметь бороться с ней и противопоставлять ей какие-то иные ценности. Помимо этого, должна вестись иного рода работа – и разведывательная, и полицейская – по выявлению этих людей.
– У России есть свой опыт борьбы с религиозным фанатизмом, с самоубийцами, с террористами-смертниками. Наработала ли отечественная школа психологии какую-то практику эффективной работы с ними? Или пока нет?
– Я не уверен в том, что на самом деле в России есть очень большой опыт. Проблемы у нас в полном объеме появились все-таки в 90-е годы. В мире существует куда больший опыт – например, в Израиле; а в отечественной психологии это направление стало развиваться только последние 8-10 лет, не больше.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
