«Уважаемый Анатолий Иванович! Как вы относитесь к последней инициативе министра по чрезвычайным ситуациям Шойгу? Вы недавно резко высказались о предложении одного вашего слушателя соорудить, в знак окончательного примирения с Германией, памятник гитлеровскому солдату под Москвой или даже в Москве. Вы сказали, и я с вами согласен, что это было бы кощунством, поскольку гитлеровский солдат в массе своей был сознательным варваром и грабителем. Шойгу требует ввести уголовную ответственность за отрицание советской победы над Германией в 1945 году. Я так понимаю, что это требование соответствует в данном случае вашей идеологии, вашему пафосу. Или я ошибаюсь? Доцент Николаев, Москва».
Вы ошибаетесь наполовину, господин Николаев. Если бы в России были отрицатели той победы, я был бы за то, чтобы их наказывать или, по крайней мере, не позволять им распоясываться. Но таких в России нет. А инициатива министра Шойгу есть. Вот и подумаем, что бы это значило. Раз в стране всё главное вершится в тени, каждый, в том числе и я, волен видеть там всё, что ему вздумается. Вы обратили внимание, что на министра сразу напало российское телевидение? Без команды это было бы невозможно. Шойгу - министр по чрезвычайным ситуациям. Это единственный из первых ельцинских министров, остающийся на своём посту до сего дня. Он считается самым успешным из российских министров. Чем же он не угодил Путину? Вот какой возникает вопрос. Что, собственно, сделал Шойгу? Он во весь голос объявил себя самым большим патриотом в российском руководстве. Никто не додумался, что надо сажать тех, кто отрицает победу Советского Союза над гитлеровской Германией, а он додумался. Не имеет значения, что таких отрицателей в России не существует. Значение имеет другое. Россия должна увидеть, что у неё есть такой защитник, как Шойгу. Вот как я понимаю его замысел. Это не что иное, как начало его своеобразной избирательной кампании, Возобновляется публичная политика, то есть, открытая борьба за власть. Свой почин он, вне всякого сомнения, не согласовывал ни с президентом, ни с премьер-министром. Иначе на него не обрушилось бы их пропагандистское войско. Значит что? Значит, перед нами человек, который видит себя в недалёком или ближайшем будущем спасителем России. Публичная политика – великое дело, но оно не обходится без демагогов – самозваных народных заступников. За этим демагогом, учтите, – мощное, дисциплинированное военизированное ведомство, генерал на генерале, а полковников не счесть. Шойгу давно бравирует своей крутизной и грубостью. Совершенно очевидно, что он считает, что как раз такого востребуют люди, когда по ним как следует ударит кризис, который, если верить Путину, как следует не ударит, но в России вот-вот не останется человека, который сможет ему верить при всей любви и желании. Короче, господин доцент: на российском верху, если не ошибаюсь, начинаются серьёзные события, очень серьёзные. Министр Шойгу может быть вот-вот уволен, но никуда, скорее всего, не денется, а продолжит свою борьбу с положения обиженного. Или будет ждать своего часа. Конечно, это дело могут и замять, но без следа оно не останется.
Письмо из Химок: «Здравствуйте, Анатолий Иванович! Мне уже восемьдесят два года, а я с вами ещё не поговорила. Хочу рассказать вам, как долго могут жить вещи. У меня есть градусник в металлическом футляре, он старше меня. У меня есть американская ножная швейная машина, на которой вышивала моя мама. Я шила на этой машине сапожные заготовки, очень жёсткие, как вы понимаете, и она выдерживала, всю жизнь меня выручала. У меня есть золотые часы Буре на пятнадцати рубинах, их, правда, изъяли при починке (муж моей сослуживицы был часовым мастером, чьими услугами я однажды решила воспользоваться). Эти часы мой дедушка подарил своей дочери Харитине, а моей будущей маме, на свадьбу в 1923 году. У нас был сундук с медными перетяжками и клёпками, на углах – широкие медные стяжки. Он прибыл вместе с нами в Россию в 1931 году из Харбина. В Харбине тогда всё покупалось дюжинами и складывалось в этот сундук: постельное бельё, махровые полотенца, нитки разноцветные коробками. До 1941 года в нём лежала и вся наша одежда, а также вещи маминого брата, арестованного в 1937 году: костюмы, куртка, зимнее и осеннее пальто, плаши, обувь и всё-всё. В сорок первом году мы оставили этот сундук на сохранение у добрых людей, с собой взяли только ключ. Они выразали дыру и всё вытащили, потом нечего было продать, чтобы купить хлеба, риса, и мама умерла от голода, ей было сорок лет. Это было в Андижане. В Манчжурию мои предки приехали из Полтавской области от безземелья. После нашего преезда в СССР отца расстреляли как японского шпиона. Это было в 1933 году. Ему было 29 лет. Я вдова, радости у меня мало, слушаю вашу передачу, из неё узнаю, чем живут, как мыслят люди в России, радуюсь заочным встречам с единомышленниками, восхищаюсь их здравыми рассуждениями. Спасибо вам. С уважением Нина Алексеевна Ярёменко. Город Химки Московской области».
Спасибо за письмо, дорогая Нина Алексеевна! Да, вещи живут долго. В 1943 году с не остывшего поля боя за селом моя мать натащила гору добра – успела с сестрой раньше всех, потому что наша хата была крайней. Немецкий парашют, огромный танковый брезент, коробки с порохом. Порох пошёл на растопку, а коробки – круглые черные цилиндры с навинчивающимися крышками - до сих пор используются для хранения сахара, пшена и других сыпучих продуктов.
«Моё твёрдое убеждение, - пишет автор следующего письма, - "наш" Черномырдин должен подать в отставку. Его поведение в Киеве - это поведение Собакевича в посудной лавке. Но Собакевич-то был не только хитёр, он был умён! А вот Виктор Степаныч... Он не собирался "грубить", а просто толстым корпусом, с неповоротливой шеей… Ну, вы понимаете. Обижаться на него нашим братьям-украинцам нет никакого смысла, а вот шепнуть о заслуженном отдыхе - это обоснованное пожелание. Но вот господин Ющенко - это наше общее несчастье. По сравнению с ним Черномырдин просто школьник. Конечно, всем ясно, что Ющенко не мог бы в одиночку так смело портить русско-украинские отношения. Он советуется со своим стратегическим корешом, конечно, не слабаком, а не слабак в мире один... Уважаемый Анатолий Иванович! Письмо составилось на одном дыхании. Вот если бы у нас была полностью независимая пресса, то его прямо бы пустить в какую-нибудь оппозиционную «Новую газету». Ан нет!».
Спасибо за письмо, дорогой. Решение «взять Украину за рога» созрело в Кремле задолго до того, как её президентом стал Ющенко. Выражение «взять Украину за рога» как раз оттуда, из Кремля. Ему смертельно надоела многовекторная внешняя политика Кучмы: и нашим, и вашим. Именно это имеет в виду и Черномырдин, когда говорит сегодня об украинских деятелях: никому нельзя верить. То есть, никто не соглашается беспрекословно подчиняться. Совсем недавно Кучма заявил, что единого экономического пространства в составе России, Украины, Белоруссии и Казахстана не получилось при нём потому, что Москва хотела командовать на этом пространстве. При нём не получилось. При Кучме, прошу заметить, – не при Ющенко. Москва и мысли не допускала о равноправии на европейский манер. И Кучма же – Кучма, который одинаково не любит и Ющенко, и Тимошенко, сказал в связи с газовой войной своим кремлёвским знакомцам: не надо нас пугать, ребята, и повторил: не надо. Напомнил им, чем кончилось стояние на Тузле. Наконец, четыре года назад, в дни Майдана, не Ющенко нанёс самую большую обиду Путину из всех, какие тому пришлось испытать за время своего правления, а опять же Кучма. Путин требовал разогнать Майдан – Кучма отказался. Путин требовал объявить президентом Януковича, которого он три раза поздравил с победой, – Кучма тоже отказался. Короче, из всего, что мы знаем, следует, что никто никогда так смело не портил российско-украинские отношения, как Путин. Это называлось «поднять Россию с колен». Так что дело не в Кучме, не в Януковиче, не в Ющенко, а в Украине, с одной стороны, и в путинской России – с другой. Слишком разные задачи решали эти страны. Задача России была: встать с колен (хотя я, например, до сих пор не понял, перед кем она стояла в такой неудобной позе), задача Украины – не встать на колени (а вот насчёт того, перед кем не встать, ясность у меня полная).
Пишет доктор технических наук из Москвы: «В моём научном окружении о политике говорят мало. Немного подкормили. Мы с вами знаем, как ведёт себя большинство образованных людей. Когда власть, мягко сказать, начинает затягивать гайки, мы находим себе ниши и уходим туда подальше от общественной жизни и борьбы. То же и сейчас. Боятся, боятся и боятся. Боятся сказать, что иногда слушают вашу передачу… Если же коснуться материальной базы большинства областей самой науки, то, по моим представлениям, мы никогда не будем впереди планеты всей или хотя бы на уровне».
Судя по всему, это пишет пожилой человек, который помнит времена, когда советская наука соревновалась, пусть большей частью - на словах, с западной. Я думал, что эта тема уже в прошлом. Последнее поколение исследователей считает её просто неуместной.
«Это страшно, Анатолий Иванович, что происходит, - читаю в следующем письме, - тайная полиция захватила власть. Немыслимо разрастаются штаты, они засекречены, но говорят уже о миллионах, а сколько со стукачами и отставниками на различных должностях в других учреждениях! У них уже есть идеология, очень примитивная: мы патриоты своей страны (именно своей, гэбистской), у нас своя, суверенная, демократия, вот так мы живём - как можем, у нас насквозь криминальный бизнес, изуверская антикультура, разлагающаяся молодёжь, развал науки и промышленности, но этим заниматься нам неохота, скучно, зато у нас есть нефть и газ, это как раз то, чего мы патриоты, соваться за границу – сунемся при случае, но контроль над родными Содомом и Гоморрой нам важнее. Правда, вся система слишком паразитическая, чтобы долго сводить концы с концами, а другой проблемы у неё нет, она и хочет так жить, то есть, паразитировать под присмотром гэбухи».
Важно, по-моему, не то, насколько сказанное в этом письме соответствует действительности, а то, что так думают очень многие, о чём свидетельствует и предыдущее письмо, и соответственно себя ведут - благоразумно, как и положено большинству населения. Ну, а власть, как умеет, пользуется возродившимся совковым страхом.
«Не надо перехваливать, Анатолий Иванович, американскую демократию, - читаю в следующем письме, - и она ограниченна. Вы сколько разов говорили о полной свободе на ''Свободе'', а попробуйте сменить тональность ваших передач на чуть более пророссийскую, и думаю, ощутите некий холодок. И в вашей правде не всё истина, как и в наших СМИ. Да и кто её знает, истину, кроме Отца небесного? А ещё я рад, что митрополит наш Кирилл избран Патриархом. Аксиос!».
Аксиос – это по-гречески, а по-русски - достоин… Написал церковно грамотный человек. Всего пять строк, а в них послесоветский советский человек как на ладони, во всей своей красе и полноте, что, вообще-то, одно и то же: красота и есть полнота, красота и есть суть предмета или явления (простите меня на философском слове). Как настоящему советскому человеку, ему всё ещё не даёт покоя американская демократия. Свербит это место. Ничто не помогает: ни мази, ни примочки, ни время. Мозжит и всё. Без мысли, что ограниченна даже она, американская демократия, ему и жизнь, видно, не жизнь. То же и с «тональностью передач». Советского человека зачинают с мыслью, что «тональность выступлений» зависит от начальства, с этой мыслью он приходит в мир сей, с нею попадает и в мир иной. Как настоящему советскому человеку ему, правда, не положено верить в мир иной, но он ведь, как сказано, уже не просто советский, а послесоветский советский человек, и как таковой уже имеет не только отца нации, но и такого отца, как Отец небесный. Что касается, «полной свободы на радио «Свобода», то о наличии её я никогда не говорил и не скажу. У меня, во всяком случае, здесь нет полной свободы. Я, например, не могу сказать теми же словами, что дома на кухне, всё, что думаю о том же Кирилле или Путине, да и об их чадах, восклицающих, что они аксиос.
Пишет Владимир Дробов из Свердловской области: «Мне пятьдесят пять лет, закончил физико-технический факультет, работал в оборонке, был начальником цеха. Разочарование росло. Откровенный цинизм по отношению и к делу, и к людям. Принял трудное решение: ушел в рабочие, стал передовиком, зарплата удвоилось, появилось свободное время, стал изучать английский. Перестройку принял с восторгом, Ельцин же для меня был и остался человеком, достойным безусловного уважения. Он дал нам свободу от коммунизма. Его противники не хотят этого понимать. Ещё при Горбачёве я взял подсобное хозяйство леспромхоза на арендный подряд. Через два года выработку поднял в десять раз. Зарплата стала больше, чем у директора леспромхоза. Начались интриги. Тут вышел закон о фермерском хозяйстве. Моё заявление – первое. Выращивал зерновые, свинину. Выработка была в двадцать раз выше, чем в колхозах. Но с 2004 года вдруг все посерело вокруг меня. Начальники заговорили фразами из времен моей юности. Получить кредит на производство невозможно, а я уже вышел, было, на поголовье в четыреста голов. Цены на мясо в очередной раз упали вдвое. Был готов бесплатно раздавать и поросят, и свиней. Базы затоварены импортом ниже себестоимости моей продукции. Короче, пришлось продать квартиру, чтобы вернуть долги. Переехал к матери на приусадебное хозяйство. Как выживаю? Да трудоголик я - в раскулаченного деда и отца, только несовместимость с начальниками у меня до тошноты, тем более, что полтора года (в два заезда) я проработал на фермах в США. Это - по собственной инициативе и на свои деньги… В 1997 году в нашем районе было больше ста фермерских хозяйств, сегодня - не больше десяти. С уважением Владимир Дробов».
Из всех тружеников ни с кем мне не бывает так приятно общаться, как с сельским, будь то русский, американец или немец. И никому так трудно не живётся, как сельскому труженику где бы то ни было, никому! Никто так жестоко не страдает от конкуренции, как он, никому не бывает так больно - с живым ведь связан, и живое теряет в случае поражения. А без конкуренции нельзя, без дешёвого импорта, на который грешит Владимир Дробов, не будет и дорогого или сравнительно дорогого экспорта.
Пишет на «Свободу» старый учитель истории из Калуги: «Не могу забыть, как четвёртого декабря прошедшего года В.Путин в трёхчасовом убаюкивании телезрителей вдруг возвысил голос до металла лубянской выковки - сработал рефлекс на слова «украинский голодомор». Кому, как не мне, видно, что этот человек сохранил в себе дух насквозь идеологизированной советской школы. Возможно, он или, что более вероятно, молодой его заместитель Медведев даже чувствуют пережиток социализма в своём сознании и поведении, но не могут «выскочить из сердца» (выражение любимого мной поэта из «Облака в штанах»). Полагаю, что «о рёбра опереться» им не даёт подавляющее большинство нашего населения, за которым они идут в хвосте, тщетно стараясь ублажить его, угодить ему, успокоить. А также направить ярость масс на врагов внешних и внутренних».
О кремлёвских страхах пишет и автор следующего письма. Он начинает словами: «Мы преодолеем этот кризис. Сегодня я уверен в этом, как никогда». Как вы думаете, Анатолий Иванович, - спрашивает он, - чьи это слова и по какому поводу? Не пытайтесь догадаться. Их произнёс в январе 1945 года доктор Геббельс. Кризисом он назвал вступление войск антигитлеровской коалиции в пределы Германии». Понятно, что хочет сказать автор этого письма, но сравнение всё же притянуто за уши. Читаю дальше: «В связи с массовыми увольнениями сонное российское общество стало проявлять недовольство. Во Владивостоке выступили автобарыги. Тонтон-макутам, хватавшим их, из толпы кричали: «Фашисты!», и в самом деле – фашисты. Путин явно побаивается оппозиционной буржуазии, отсюда смехотворное распоряжение прокуратуре не допускать увольнений из частных фирм без достаточных оснований. То есть, держи, торгаш, лишних продавцов в отделе корейских телевизоров, хотя их перестали покупать, ведь уволенные пополнят ряды недовольных. Но миллионы уже уволены, халява закончилась. Что победит: корыстный интерес нашего уже вполне буржуазного общества или стадо жлобов с их фюрерами и телегеббельсами? Всё как в старой песне: часы пока идут и маятник качается, и стрелочки бегут, и всё, как полагается, но механизм плохой, пружина стёрта, часы стучат. Прислушайтесь к часам! Они в истории останутся, как хлам».
Мне в этом письме почудилась неточность. Ну, какая они буржуазия, продавцы в отделе корейских телевизоров? Хозяин магазина, он, да, буржуй, то есть, предприниматель, собственник, и его-то Путин как раз и обижает, не позволяя ему увольнять лишних продавцов. Отсюда следует, что власть в данный момент больше боится не буржуазии, а класса наёмных работников, всё-таки их. А вот когда она по-настоящему испугается российской буржуазии... Знаете, друзья: мне кажется, она просто не успеет испугаться этого своего противника, когда он соберётся сказать своё слово.
«Анатолий Иванович, здравствуйте! Слушать вашу передачу из года в год - это бальзам на душу, хочется петь. Я родилась в Средней Азии, прожила там пятьдесят три года, потом переехала в Россию, под Псков, а недавно – в Белоруссию. Купили квартиру, обустроились. Единственное, что меня беспокоило: услышу ли вашу передачу? Включили приёмник, стали искать «Свободу», а её, оказывается, и искать не надо, слышим чётко: «У микрофона Анатолий Стреляный…». Так почему же говорят, что в Белоруссии нет свободы слова, строгий режим президента? Может, он и строгий, а как научить нас работать? Вы приезжайте, посмотрите, какая грандиозная работа идёт в стране, чего я не видела в России, не говорю про Киргизию. Я нигде не видела такого масштаба наведения порядка. Чистота, перекрывают крыши в разные цвета, штукатурят дома, выкладывают кирпичом тротуары, меняют трубы, облагораживают скверы, парки. На центральных улицах в домах меняют окна – вставляют стеклопакеты от шума. Кругом цветы, фонтаны. Это не в Минске, а в городе Орше! Боже, я хожу и радуюсь: неужели поживу в такой чистоте и красоте? Спасибо и низкий поклон Александру Григорьевичу Лукашенко, что, не жалея себя, не даёт покоя своим подчинённым, делает всё возможное, а порой и невозможное, чтобы белорусский народ жил в достатке, процветал и был счастлив. А если кучка молодцов начнёт громить витрины, жечь машины, обижать ни в чём не повинных людей, как их не усмирить? Не трогайте нашего президента! Сознание у нашего народа ещё низкое. Повысится личная культура людей – и строгий режим отпадёт. У Нурсултана Назарбаева тоже одна партия, его никто там не трогает, у него всё хорошо, он умница. И в Белоруссии всё хорошо под руководством великого человека. Много партий – хаос, лебедь, щука и рак. Меня поразила продукция на прилавках. Я давно такой не ела. Красивейшие огурчики и помидоры. На вопрос, откуда, - ответ: из Шклова, райцентра. Там такие индивидуальные овощеводческие хозяйства, что диву даёшься. В центре Шклова – памятник огурцу-красавцу. Приезжайте, полюбуйтесь, и у вас обязательно изменится отношение к президенту. Анатолий Иванович, у меня нет плавного перехода от одной мысли к другой, но вы грамотный, поймёте. Валентина Григорьевна».
Если бы я когда-нибудь наделся хотя бы одного человека обратить в свою демократическую веру, то это письмо заставило бы меня сказать вслед за пушкинским «свободы сеятелем пустынным», что «потерял я только время, благие мысли и труды». А эту свою почитательницу я понимаю. Пятьдесят три года прожила в Средней Азии, потом очутилась под Псковом… Понятно, что в Белоруссии после этого она испытала то, что именуется культурным шоком, сотрясающим человека, когда он попадает в новую для него культуру. То же самое с нею было бы в Белоруссии - после Средней-то Азии и Псковской области - и тридцать лет назад. Только тогда она назвала бы великим человеком Машерова, бывшего руководителем Белоруссии. Представляю, что с нею было бы, если бы в наши дни она перенеслась из-под Пскова не в Белоруссию, а в Германию или Соединённые Штаты Америки, увидела бы тамошнее благоустройство, тамошнюю чистоту, тамошний порядок… и никаких следов великого человека во главе страны, которому надо за это слать низкий поклон через радио «Свобода».
Вы ошибаетесь наполовину, господин Николаев. Если бы в России были отрицатели той победы, я был бы за то, чтобы их наказывать или, по крайней мере, не позволять им распоясываться. Но таких в России нет. А инициатива министра Шойгу есть. Вот и подумаем, что бы это значило. Раз в стране всё главное вершится в тени, каждый, в том числе и я, волен видеть там всё, что ему вздумается. Вы обратили внимание, что на министра сразу напало российское телевидение? Без команды это было бы невозможно. Шойгу - министр по чрезвычайным ситуациям. Это единственный из первых ельцинских министров, остающийся на своём посту до сего дня. Он считается самым успешным из российских министров. Чем же он не угодил Путину? Вот какой возникает вопрос. Что, собственно, сделал Шойгу? Он во весь голос объявил себя самым большим патриотом в российском руководстве. Никто не додумался, что надо сажать тех, кто отрицает победу Советского Союза над гитлеровской Германией, а он додумался. Не имеет значения, что таких отрицателей в России не существует. Значение имеет другое. Россия должна увидеть, что у неё есть такой защитник, как Шойгу. Вот как я понимаю его замысел. Это не что иное, как начало его своеобразной избирательной кампании, Возобновляется публичная политика, то есть, открытая борьба за власть. Свой почин он, вне всякого сомнения, не согласовывал ни с президентом, ни с премьер-министром. Иначе на него не обрушилось бы их пропагандистское войско. Значит что? Значит, перед нами человек, который видит себя в недалёком или ближайшем будущем спасителем России. Публичная политика – великое дело, но оно не обходится без демагогов – самозваных народных заступников. За этим демагогом, учтите, – мощное, дисциплинированное военизированное ведомство, генерал на генерале, а полковников не счесть. Шойгу давно бравирует своей крутизной и грубостью. Совершенно очевидно, что он считает, что как раз такого востребуют люди, когда по ним как следует ударит кризис, который, если верить Путину, как следует не ударит, но в России вот-вот не останется человека, который сможет ему верить при всей любви и желании. Короче, господин доцент: на российском верху, если не ошибаюсь, начинаются серьёзные события, очень серьёзные. Министр Шойгу может быть вот-вот уволен, но никуда, скорее всего, не денется, а продолжит свою борьбу с положения обиженного. Или будет ждать своего часа. Конечно, это дело могут и замять, но без следа оно не останется.
Письмо из Химок: «Здравствуйте, Анатолий Иванович! Мне уже восемьдесят два года, а я с вами ещё не поговорила. Хочу рассказать вам, как долго могут жить вещи. У меня есть градусник в металлическом футляре, он старше меня. У меня есть американская ножная швейная машина, на которой вышивала моя мама. Я шила на этой машине сапожные заготовки, очень жёсткие, как вы понимаете, и она выдерживала, всю жизнь меня выручала. У меня есть золотые часы Буре на пятнадцати рубинах, их, правда, изъяли при починке (муж моей сослуживицы был часовым мастером, чьими услугами я однажды решила воспользоваться). Эти часы мой дедушка подарил своей дочери Харитине, а моей будущей маме, на свадьбу в 1923 году. У нас был сундук с медными перетяжками и клёпками, на углах – широкие медные стяжки. Он прибыл вместе с нами в Россию в 1931 году из Харбина. В Харбине тогда всё покупалось дюжинами и складывалось в этот сундук: постельное бельё, махровые полотенца, нитки разноцветные коробками. До 1941 года в нём лежала и вся наша одежда, а также вещи маминого брата, арестованного в 1937 году: костюмы, куртка, зимнее и осеннее пальто, плаши, обувь и всё-всё. В сорок первом году мы оставили этот сундук на сохранение у добрых людей, с собой взяли только ключ. Они выразали дыру и всё вытащили, потом нечего было продать, чтобы купить хлеба, риса, и мама умерла от голода, ей было сорок лет. Это было в Андижане. В Манчжурию мои предки приехали из Полтавской области от безземелья. После нашего преезда в СССР отца расстреляли как японского шпиона. Это было в 1933 году. Ему было 29 лет. Я вдова, радости у меня мало, слушаю вашу передачу, из неё узнаю, чем живут, как мыслят люди в России, радуюсь заочным встречам с единомышленниками, восхищаюсь их здравыми рассуждениями. Спасибо вам. С уважением Нина Алексеевна Ярёменко. Город Химки Московской области».
Спасибо за письмо, дорогая Нина Алексеевна! Да, вещи живут долго. В 1943 году с не остывшего поля боя за селом моя мать натащила гору добра – успела с сестрой раньше всех, потому что наша хата была крайней. Немецкий парашют, огромный танковый брезент, коробки с порохом. Порох пошёл на растопку, а коробки – круглые черные цилиндры с навинчивающимися крышками - до сих пор используются для хранения сахара, пшена и других сыпучих продуктов.
«Моё твёрдое убеждение, - пишет автор следующего письма, - "наш" Черномырдин должен подать в отставку. Его поведение в Киеве - это поведение Собакевича в посудной лавке. Но Собакевич-то был не только хитёр, он был умён! А вот Виктор Степаныч... Он не собирался "грубить", а просто толстым корпусом, с неповоротливой шеей… Ну, вы понимаете. Обижаться на него нашим братьям-украинцам нет никакого смысла, а вот шепнуть о заслуженном отдыхе - это обоснованное пожелание. Но вот господин Ющенко - это наше общее несчастье. По сравнению с ним Черномырдин просто школьник. Конечно, всем ясно, что Ющенко не мог бы в одиночку так смело портить русско-украинские отношения. Он советуется со своим стратегическим корешом, конечно, не слабаком, а не слабак в мире один... Уважаемый Анатолий Иванович! Письмо составилось на одном дыхании. Вот если бы у нас была полностью независимая пресса, то его прямо бы пустить в какую-нибудь оппозиционную «Новую газету». Ан нет!».
Спасибо за письмо, дорогой. Решение «взять Украину за рога» созрело в Кремле задолго до того, как её президентом стал Ющенко. Выражение «взять Украину за рога» как раз оттуда, из Кремля. Ему смертельно надоела многовекторная внешняя политика Кучмы: и нашим, и вашим. Именно это имеет в виду и Черномырдин, когда говорит сегодня об украинских деятелях: никому нельзя верить. То есть, никто не соглашается беспрекословно подчиняться. Совсем недавно Кучма заявил, что единого экономического пространства в составе России, Украины, Белоруссии и Казахстана не получилось при нём потому, что Москва хотела командовать на этом пространстве. При нём не получилось. При Кучме, прошу заметить, – не при Ющенко. Москва и мысли не допускала о равноправии на европейский манер. И Кучма же – Кучма, который одинаково не любит и Ющенко, и Тимошенко, сказал в связи с газовой войной своим кремлёвским знакомцам: не надо нас пугать, ребята, и повторил: не надо. Напомнил им, чем кончилось стояние на Тузле. Наконец, четыре года назад, в дни Майдана, не Ющенко нанёс самую большую обиду Путину из всех, какие тому пришлось испытать за время своего правления, а опять же Кучма. Путин требовал разогнать Майдан – Кучма отказался. Путин требовал объявить президентом Януковича, которого он три раза поздравил с победой, – Кучма тоже отказался. Короче, из всего, что мы знаем, следует, что никто никогда так смело не портил российско-украинские отношения, как Путин. Это называлось «поднять Россию с колен». Так что дело не в Кучме, не в Януковиче, не в Ющенко, а в Украине, с одной стороны, и в путинской России – с другой. Слишком разные задачи решали эти страны. Задача России была: встать с колен (хотя я, например, до сих пор не понял, перед кем она стояла в такой неудобной позе), задача Украины – не встать на колени (а вот насчёт того, перед кем не встать, ясность у меня полная).
Пишет доктор технических наук из Москвы: «В моём научном окружении о политике говорят мало. Немного подкормили. Мы с вами знаем, как ведёт себя большинство образованных людей. Когда власть, мягко сказать, начинает затягивать гайки, мы находим себе ниши и уходим туда подальше от общественной жизни и борьбы. То же и сейчас. Боятся, боятся и боятся. Боятся сказать, что иногда слушают вашу передачу… Если же коснуться материальной базы большинства областей самой науки, то, по моим представлениям, мы никогда не будем впереди планеты всей или хотя бы на уровне».
Судя по всему, это пишет пожилой человек, который помнит времена, когда советская наука соревновалась, пусть большей частью - на словах, с западной. Я думал, что эта тема уже в прошлом. Последнее поколение исследователей считает её просто неуместной.
«Это страшно, Анатолий Иванович, что происходит, - читаю в следующем письме, - тайная полиция захватила власть. Немыслимо разрастаются штаты, они засекречены, но говорят уже о миллионах, а сколько со стукачами и отставниками на различных должностях в других учреждениях! У них уже есть идеология, очень примитивная: мы патриоты своей страны (именно своей, гэбистской), у нас своя, суверенная, демократия, вот так мы живём - как можем, у нас насквозь криминальный бизнес, изуверская антикультура, разлагающаяся молодёжь, развал науки и промышленности, но этим заниматься нам неохота, скучно, зато у нас есть нефть и газ, это как раз то, чего мы патриоты, соваться за границу – сунемся при случае, но контроль над родными Содомом и Гоморрой нам важнее. Правда, вся система слишком паразитическая, чтобы долго сводить концы с концами, а другой проблемы у неё нет, она и хочет так жить, то есть, паразитировать под присмотром гэбухи».
Важно, по-моему, не то, насколько сказанное в этом письме соответствует действительности, а то, что так думают очень многие, о чём свидетельствует и предыдущее письмо, и соответственно себя ведут - благоразумно, как и положено большинству населения. Ну, а власть, как умеет, пользуется возродившимся совковым страхом.
«Не надо перехваливать, Анатолий Иванович, американскую демократию, - читаю в следующем письме, - и она ограниченна. Вы сколько разов говорили о полной свободе на ''Свободе'', а попробуйте сменить тональность ваших передач на чуть более пророссийскую, и думаю, ощутите некий холодок. И в вашей правде не всё истина, как и в наших СМИ. Да и кто её знает, истину, кроме Отца небесного? А ещё я рад, что митрополит наш Кирилл избран Патриархом. Аксиос!».
Аксиос – это по-гречески, а по-русски - достоин… Написал церковно грамотный человек. Всего пять строк, а в них послесоветский советский человек как на ладони, во всей своей красе и полноте, что, вообще-то, одно и то же: красота и есть полнота, красота и есть суть предмета или явления (простите меня на философском слове). Как настоящему советскому человеку, ему всё ещё не даёт покоя американская демократия. Свербит это место. Ничто не помогает: ни мази, ни примочки, ни время. Мозжит и всё. Без мысли, что ограниченна даже она, американская демократия, ему и жизнь, видно, не жизнь. То же и с «тональностью передач». Советского человека зачинают с мыслью, что «тональность выступлений» зависит от начальства, с этой мыслью он приходит в мир сей, с нею попадает и в мир иной. Как настоящему советскому человеку ему, правда, не положено верить в мир иной, но он ведь, как сказано, уже не просто советский, а послесоветский советский человек, и как таковой уже имеет не только отца нации, но и такого отца, как Отец небесный. Что касается, «полной свободы на радио «Свобода», то о наличии её я никогда не говорил и не скажу. У меня, во всяком случае, здесь нет полной свободы. Я, например, не могу сказать теми же словами, что дома на кухне, всё, что думаю о том же Кирилле или Путине, да и об их чадах, восклицающих, что они аксиос.
Пишет Владимир Дробов из Свердловской области: «Мне пятьдесят пять лет, закончил физико-технический факультет, работал в оборонке, был начальником цеха. Разочарование росло. Откровенный цинизм по отношению и к делу, и к людям. Принял трудное решение: ушел в рабочие, стал передовиком, зарплата удвоилось, появилось свободное время, стал изучать английский. Перестройку принял с восторгом, Ельцин же для меня был и остался человеком, достойным безусловного уважения. Он дал нам свободу от коммунизма. Его противники не хотят этого понимать. Ещё при Горбачёве я взял подсобное хозяйство леспромхоза на арендный подряд. Через два года выработку поднял в десять раз. Зарплата стала больше, чем у директора леспромхоза. Начались интриги. Тут вышел закон о фермерском хозяйстве. Моё заявление – первое. Выращивал зерновые, свинину. Выработка была в двадцать раз выше, чем в колхозах. Но с 2004 года вдруг все посерело вокруг меня. Начальники заговорили фразами из времен моей юности. Получить кредит на производство невозможно, а я уже вышел, было, на поголовье в четыреста голов. Цены на мясо в очередной раз упали вдвое. Был готов бесплатно раздавать и поросят, и свиней. Базы затоварены импортом ниже себестоимости моей продукции. Короче, пришлось продать квартиру, чтобы вернуть долги. Переехал к матери на приусадебное хозяйство. Как выживаю? Да трудоголик я - в раскулаченного деда и отца, только несовместимость с начальниками у меня до тошноты, тем более, что полтора года (в два заезда) я проработал на фермах в США. Это - по собственной инициативе и на свои деньги… В 1997 году в нашем районе было больше ста фермерских хозяйств, сегодня - не больше десяти. С уважением Владимир Дробов».
Из всех тружеников ни с кем мне не бывает так приятно общаться, как с сельским, будь то русский, американец или немец. И никому так трудно не живётся, как сельскому труженику где бы то ни было, никому! Никто так жестоко не страдает от конкуренции, как он, никому не бывает так больно - с живым ведь связан, и живое теряет в случае поражения. А без конкуренции нельзя, без дешёвого импорта, на который грешит Владимир Дробов, не будет и дорогого или сравнительно дорогого экспорта.
Пишет на «Свободу» старый учитель истории из Калуги: «Не могу забыть, как четвёртого декабря прошедшего года В.Путин в трёхчасовом убаюкивании телезрителей вдруг возвысил голос до металла лубянской выковки - сработал рефлекс на слова «украинский голодомор». Кому, как не мне, видно, что этот человек сохранил в себе дух насквозь идеологизированной советской школы. Возможно, он или, что более вероятно, молодой его заместитель Медведев даже чувствуют пережиток социализма в своём сознании и поведении, но не могут «выскочить из сердца» (выражение любимого мной поэта из «Облака в штанах»). Полагаю, что «о рёбра опереться» им не даёт подавляющее большинство нашего населения, за которым они идут в хвосте, тщетно стараясь ублажить его, угодить ему, успокоить. А также направить ярость масс на врагов внешних и внутренних».
О кремлёвских страхах пишет и автор следующего письма. Он начинает словами: «Мы преодолеем этот кризис. Сегодня я уверен в этом, как никогда». Как вы думаете, Анатолий Иванович, - спрашивает он, - чьи это слова и по какому поводу? Не пытайтесь догадаться. Их произнёс в январе 1945 года доктор Геббельс. Кризисом он назвал вступление войск антигитлеровской коалиции в пределы Германии». Понятно, что хочет сказать автор этого письма, но сравнение всё же притянуто за уши. Читаю дальше: «В связи с массовыми увольнениями сонное российское общество стало проявлять недовольство. Во Владивостоке выступили автобарыги. Тонтон-макутам, хватавшим их, из толпы кричали: «Фашисты!», и в самом деле – фашисты. Путин явно побаивается оппозиционной буржуазии, отсюда смехотворное распоряжение прокуратуре не допускать увольнений из частных фирм без достаточных оснований. То есть, держи, торгаш, лишних продавцов в отделе корейских телевизоров, хотя их перестали покупать, ведь уволенные пополнят ряды недовольных. Но миллионы уже уволены, халява закончилась. Что победит: корыстный интерес нашего уже вполне буржуазного общества или стадо жлобов с их фюрерами и телегеббельсами? Всё как в старой песне: часы пока идут и маятник качается, и стрелочки бегут, и всё, как полагается, но механизм плохой, пружина стёрта, часы стучат. Прислушайтесь к часам! Они в истории останутся, как хлам».
Мне в этом письме почудилась неточность. Ну, какая они буржуазия, продавцы в отделе корейских телевизоров? Хозяин магазина, он, да, буржуй, то есть, предприниматель, собственник, и его-то Путин как раз и обижает, не позволяя ему увольнять лишних продавцов. Отсюда следует, что власть в данный момент больше боится не буржуазии, а класса наёмных работников, всё-таки их. А вот когда она по-настоящему испугается российской буржуазии... Знаете, друзья: мне кажется, она просто не успеет испугаться этого своего противника, когда он соберётся сказать своё слово.
«Анатолий Иванович, здравствуйте! Слушать вашу передачу из года в год - это бальзам на душу, хочется петь. Я родилась в Средней Азии, прожила там пятьдесят три года, потом переехала в Россию, под Псков, а недавно – в Белоруссию. Купили квартиру, обустроились. Единственное, что меня беспокоило: услышу ли вашу передачу? Включили приёмник, стали искать «Свободу», а её, оказывается, и искать не надо, слышим чётко: «У микрофона Анатолий Стреляный…». Так почему же говорят, что в Белоруссии нет свободы слова, строгий режим президента? Может, он и строгий, а как научить нас работать? Вы приезжайте, посмотрите, какая грандиозная работа идёт в стране, чего я не видела в России, не говорю про Киргизию. Я нигде не видела такого масштаба наведения порядка. Чистота, перекрывают крыши в разные цвета, штукатурят дома, выкладывают кирпичом тротуары, меняют трубы, облагораживают скверы, парки. На центральных улицах в домах меняют окна – вставляют стеклопакеты от шума. Кругом цветы, фонтаны. Это не в Минске, а в городе Орше! Боже, я хожу и радуюсь: неужели поживу в такой чистоте и красоте? Спасибо и низкий поклон Александру Григорьевичу Лукашенко, что, не жалея себя, не даёт покоя своим подчинённым, делает всё возможное, а порой и невозможное, чтобы белорусский народ жил в достатке, процветал и был счастлив. А если кучка молодцов начнёт громить витрины, жечь машины, обижать ни в чём не повинных людей, как их не усмирить? Не трогайте нашего президента! Сознание у нашего народа ещё низкое. Повысится личная культура людей – и строгий режим отпадёт. У Нурсултана Назарбаева тоже одна партия, его никто там не трогает, у него всё хорошо, он умница. И в Белоруссии всё хорошо под руководством великого человека. Много партий – хаос, лебедь, щука и рак. Меня поразила продукция на прилавках. Я давно такой не ела. Красивейшие огурчики и помидоры. На вопрос, откуда, - ответ: из Шклова, райцентра. Там такие индивидуальные овощеводческие хозяйства, что диву даёшься. В центре Шклова – памятник огурцу-красавцу. Приезжайте, полюбуйтесь, и у вас обязательно изменится отношение к президенту. Анатолий Иванович, у меня нет плавного перехода от одной мысли к другой, но вы грамотный, поймёте. Валентина Григорьевна».
Если бы я когда-нибудь наделся хотя бы одного человека обратить в свою демократическую веру, то это письмо заставило бы меня сказать вслед за пушкинским «свободы сеятелем пустынным», что «потерял я только время, благие мысли и труды». А эту свою почитательницу я понимаю. Пятьдесят три года прожила в Средней Азии, потом очутилась под Псковом… Понятно, что в Белоруссии после этого она испытала то, что именуется культурным шоком, сотрясающим человека, когда он попадает в новую для него культуру. То же самое с нею было бы в Белоруссии - после Средней-то Азии и Псковской области - и тридцать лет назад. Только тогда она назвала бы великим человеком Машерова, бывшего руководителем Белоруссии. Представляю, что с нею было бы, если бы в наши дни она перенеслась из-под Пскова не в Белоруссию, а в Германию или Соединённые Штаты Америки, увидела бы тамошнее благоустройство, тамошнюю чистоту, тамошний порядок… и никаких следов великого человека во главе страны, которому надо за это слать низкий поклон через радио «Свобода».
