Может ли писатель из России свободно размышлять о полномасштабном вторжении в Украину и не рисковать при этом свободой? В декабре 2023 года на московской книжной ярмарке non/fictioN издательство "Лимбус" представило роман петербургской писательницы Софьи Синицкой "Черная Сибирь", в котором о войне рассказывается непатриотично. Там нет "героев СВО", но есть люди, в разной степени несчастные, оказавшиеся в окопах под воздействием пропаганды. Вынужденно (в условиях военной цензуры) обходя наиболее острые углы, Синицкая тем не менее пытается называть вещи своими именами и соблюдать авторскую дистанцию по отношению к своим персонажам, воюющим по разные стороны фронта.
"– Чем вы отличаетесь от русских?
– Всем, Гастон, абсолютно всем. И не от русских. От рашистов! Мы: я, Серёга, да почти все, кого ты здесь видишь, – русские. Киевские русские. То есть настоящие. А они не русские, они рашисты, мокша и орда".
Софья Синицкая. "Черная Сибирь".
Все голоса романа, и "киевских русских", и тех, кто мечтает о "небесной Новороссии", звучат в этом нарративе равноправно и самодостаточно. Каждый хорошо слышит себя и не расчитывает убедить в своей правоте другого – противника, снайпера, засевшего на холме… хотя слабая вера в великую силу искусства ещё поддерживает надежду.
"В какой-то момент Гастон понял, что металл вот-вот разорвёт спину, и в ужасе заорал песню из любимого репертуара дядюшки Жо-Жо. Сначала был Брель – "В амстердамском порту моряки поют", потом Азнавур – "Уведи меня на край света в чудесную страну", потом Пиаф – "Я ни о чём не жалею"... Снайпер стрелять не торопился: ему понравился Брель, и Лео Ферре, и Жан Ферра. Слов он не понимал, но надрывный мотив вызывал отклик в его душе, кроме того, он догадывался, что певец чует его, боится и просто хочет сделать что-нибудь приятное в обмен на жизнь".
О том, почему именно французы стали главными героями романа о войне в Украине и что означает "Черная Сибирь", Софья Синицкая рассказала в интервью Сибирь.Реалии.
– Ваш роман про войну в Украине выпустило издательство “Лимбус”. Как они вообще решились издать книгу, где нет жирного патриотического знака плюс?
– Ответственность за появление этой книги разделил со мной редактор “Лимбуса” Павел Крусанов – замечательный петербургский писатель. Совершенно не разделяя моих взглядов на происходящее на юго-востоке Украины, он счел нужным выпустить роман, в котором каждому герою, каждому участнику трагических событий по обе стороны баррикад, дается возможность высказать свою правду – парадоксальную и горькую. Все имеют право на голос, даже свинья, даже козел (они разговаривают на страницах романа).
– Проблема-то в том, что в России сейчас всем голоса не дают. Противникам войны попросту затыкают рот. Поэтому мне кажется удивительным, что "Черная Сибирь" издана в Петербурге.
– Получается, что голоса все-таки звучат. Мне было принципиально важно, чтобы "Черная Сибирь" вышла в Петербурге, а не за рубежом. Хотя мне предлагали опубликоваться в эмигрантском издательстве Freedom Letters. Пока что роман получал только положительные отзывы. О книге было написано в нескольких журналах, на презентации было много народа, все доброжелательно. С критикой я сталкиваюсь в связи с моим скептическим отношением к тому, как протекает жизнь в моей стране, тут речь не только о военных действиях, но и о печальном состоянии русской провинции – я немало времени провожу в новгородской деревне, тяжело смотреть на умирающие дома, многие пьют, полно бытовых трагедий. Соответственно задаюсь вопросом о рациональности российской политики, это, конечно, не всем нравится.
– Вы называли эту книгу "памфлетом, разросшимся до романа". Что это значит?
– Мои герои, отстаивая собственную позицию, высказывают свои политические взгляды и резко обличают друг друга, в разговорах много сатиры, гротеска. Таким образом получилась некая пародия на памфлет. В “Черной Сибири” есть что-то от плутовского романа. Ведётся ироническое повествование о похождениях авантюристов – двух французов, воображающих себя рыцарями без страха и упрека: один идет воевать на стороне ВСУ, другой хочет обрести свой "Новый Иерусалим", "Небесную Новороссию", ратуя за самопровозглашенные республики. Третий авантюрист – швейцарский монах брат Бернар. Он очень хочет "стать святым", его послушание – доставать из-под завалов умерших. Брат Бернар убежден, что война идёт ради обогащения; тем, кто ссорит народы, морочит голову высокими идеями, толкает людей убивать друг друга, есть дело лишь до торговых путей и природных богатств. Для него это антинародная война, развязанная империалистическими хищниками, верить никому нельзя, особенно воинствующим демократам и патриотам, "простому человеку", который за правду свою боролся, ничего не достанется".
– "Черная Сибирь" – это образ из Бодлера?
– "Черная Сибирь" как метафора меланхолии, депрессивного состояния возникает в "Полдневной песни" Бодлера. Поэт обращается к девушке: "Ты вспышка жаркого огня во тьме моей Сибири черной". Незадачливый поэт Гастон бежит от своей депрессии, своей "черной Сибири", на войну, чтобы развеяться. Но в результате она его настигает в лице хакасской девушки Алтын. Я у букиниста нашла столетнюю книжку, открыла на "Полдневной песни", удивилась необычному образу.
– Поэтому и герои у вас французы?
– Работая над персонажами, я действительно наблюдала и вспоминала многих французов. У меня интернациональная семья, жизнь связана с Францией. Среди моих знакомых французов есть те, кого возмущает имперская политика России, и те, кто безоговорочно её поддерживает, считая, что русских "вынудили", "втянули", вот это вот всё. Есть убежденные антиглобалисты.
– Как правило, они очень не любят Америку.
– Я могу ошибаться, но, по моим наблюдениям, в глубинной Франции среднестатистический обыватель чувствует, что "дядя Сэм" впутывает его в какую-то мутную историю, приходится во что-то вмешиваться, кого-то спасать, в то время как уровень жизни в стране падает, ребенка к зубному записать невозможно, потому что не хватает специалистов, шампанское дорожает, мигранты ножиками машут. Люди чувствуют себя неуверенно, не доверяют властям, пытающимся выстраивать сомнительный миропорядок
– И тут появляется Путин, такой бодрый диктатор на Востоке, который Америке вставляет фитиль и вообще плевать хотел на санкции?
– Ну, конечно, это производит впечатление, когда умные головы в телевизоре говорят, что скоро России конец, экономика рухнет под санкциями, но проходит время, обыватель видит, что санкции вредят и ему, а русские вполне себе справляются.
– Вернемся все-таки к литературе. Два героя, Гастон и Катар, один воюет за Украину, другой на стороне ДНР, и оба являются носителями некоторых идей. Поясните, пожалуйста, что хотел сказать автор, помещая двух иностранцев по разные стороны украинского фронта?
– На примере этих героев я попыталась показать, как по-разному люди могут воспринимать социально-политические конфликты, один видит одно, другой – другое, нет согласия – хватаются за оружие. Гастон и Катар – такие подслеповатые романтики, в чем-то ущербные, им чего-то не хватает для человечности, они замкнуты на себе и напоминают каких-то нелепых персонажей кукольной пьесы или фаблио. В романе есть ещё один иностранец – брат Бернар, пацифист, проявляющий мудрость, христианскую силу и смирение. Он считает, что оружие не может искоренить зло, напротив, только укрепляет его. Он уверен, что главное – "логос", вначале было слово, поэтому обязательно нужно "говорить", высказываться, договариваться. Только слово, только молитва. Он не разделяет людей на правых и виноватых, на войне ему все равно, кого лечить, чьи трупы откапывать, он жалеет и уважает всех.
– Сибирская героиня вашей книги, девушка по имени Алтын, – полукровка. Её отец, питерский интеллигент, произносит либеральную речевку о том, что "мы все виноваты", при этом он достаточно жалко выглядит. Его дочь отправляется на войну, естественно, с российской стороны. Она для вас более яркая, интересная, привлекательная, чем столичные пацифисты?
– Алтын – девушка из глухой хакасской деревни, она искренне верит, что ее Родине угрожают "нацисты" и отправляется на юго-восток Украины вслед за любимым братом. В основе ее представлений о "фашистской угрозе" лежат вехи семейной истории, ее растила бабушка, которая хорошо помнит, как в 1942 году к ним в Таштыпский район привезли маленьких ленинградских блокадников, и жители поселка делали все возможное и невозможное, чтобы вернуть им здоровье. Не во всех деревенских домах есть душ с туалетом, зато на каждой кухне орет телевизор. В народе живо воспоминание о Великой Отечественной войне, кому-то не грех использовать эту боль в политических целях, успешно ею спекулировать.
– Как вы думаете, почему пропаганда так сильно действует на людей из глубинки?
– Профессионально выстроенная пропаганда может промыть мозги кому угодно. Самые страшные преступления совершаются под красивыми лозунгами о свободе, демократии, защите прав человека, защите угнетенного народа. Обыватель не успеет глаза протереть – а уже на его деньги налогоплательщика не больницу, не школу строят, а ракетные комплексы. Так происходит во всем мире. Людей втягивают в конфликты, кто-то идет воевать по контракту, чтобы заработать, а кто-то уверен, что противостоит мировому злу. В зоне военных действий Алтын ищет "фашистов", но видит лишь горе простых людей, похожих на ее советскую бабушку.
– В прошлом году вы отвечали на вопросы сайта "Букмейт" по поводу своих чувств после начала войны. Вы упомянули разрыв с прежними друзьями: "В моей жизни есть два человека, которые мне как литератору очень много дали, помогли, открыли. Оба они за спецоперацию. Я пока не в состоянии обсуждать с ними ничего, кроме погоды". А как сейчас – пропасть между ястребами и пацифистами углубляется, или же какие-то находятся мостки, разговоры о погоде, детях, литературе?
– Я бы не сказала, что это был какой-то разрыв дружеских отношений. Были попытки переубедить друг друга, иногда эмоции зашкаливали, но без серьезных ссор. Мои близкие равномерно, 50 на 50, разделились на два лагеря. Разругаться – худшее, что можно сделать в нашей, и так очень тяжелой, ситуации. Нужно разговаривать, пытаться понять друг друга. Ненависть, вопли, травля инакомыслящих делу вряд ли помогут, вообще это признак страха и слабости.
– Как вы думаете, выпускать новые книги в России сейчас имеет смысл? Лично я не понимаю, зачем участвовать в российском литературном процессе. Кому нужна сейчас русская литература? Если Пушкин с Толстым не сделали людей лучше, то куда уж нам…
– Если книга пишется, ее надо писать, если читается, надо читать. Мне хочется, чтобы мой голос звучал у меня дома. Петербург – мой главный город, здесь мой дед-медик в блокаду спасал людей, меня сформировала петербургская культура, можно сказать, кровь разбавлена “бацилловой невской водой” (Андрей Белый). Меня-то уж точно Пушкин с Толстым сделали лучше. Однажды в мой пустующий деревенский дом влез уголовник. Чтобы войти, яростно рубил топором двери. На кухне нашел еду, сухие дрова. Переночевал и ушел, оставив все в удивительном порядке: мочился в пустую канистру, а не по углам, выключил электробытовые приборы. За ужином он читал “Анну Каренину”, книга была открыта на сто какой-то странице. Видимо, роман умиротворил моего гостя, он даже не стал допивать водку. Так что как минимум двух человек Толстой сделал лучше. Но вообще-то литература – это не магический камень, о который потерся – и стал умнее, добрей и сильней. Герман Мелвилл с гуманистическим романом "Моби Дик" не остановил вооруженные конфликты во Вьетнаме, Ираке и прочих несчастных землях, Виктор Гюго не помешал французам бомбить Алжир, Сервантес не приструнил Франко, Шекспир не спас ни одного привязанного к пушке индуса. "Замечательная подробность: в то время, как тело разлетается на куски, все головы, оторвавшись от туловища, спирально летят кверху", – сообщает живописец Верещагин. А какую беспомощность проявил великий Гёте!
Толстой, Достоевский, Чехов – это достояние мировой культуры, насколько я вижу, во французских книжных магазинах они на почетном месте.
Недавно подвели итоги конкурса Джона Дрейдена, это конкурс переводов литературных произведений на английский язык, там сотни участников, так вот вторую премию дали Наоми Моттрам за перевод моей повести "Митрофанушка Дурасов". Это повесть о жизни в России конца 18-го века, там помещики, крепостной театр, молодой барин, удравший с итальянскими комедиантами и застрявший в Альпах, там Александр Васильевич Суворов и русская армия.
Русская литература – литература вопросов, часто очень неудобных, главный, как известно, "вошь ли я, как все, или человек?", "тварь ли я дрожащая или право имею?" В рассуждениях Раскольникова "вши" – обычные люди, "человек" – это сверхчеловек, которому все позволено, даже убийство. Тяжелые, страшные вопросы Достоевского о жертве ради блага всего человечества. Интересно, какими вопросами будет задаваться современная русская литература, как будет перерабатывать все то, что с нами сейчас происходит.
– Когда о войне говорится безлично – "то, что происходит", – можно легко забыть, кто был агрессором 24 февраля, и представить нынешнюю войну как новую Гражданскую, в которой у каждой стороны "своя правда". Более ста лет назад, осенью 1919 года, Максимилиан Волошин написал программное стихотворение "Гражданская война" , которое заканчивалось строками "Молюсь за тех и за других". Как вы относитесь к такой позиции?
– Наблюдая происходящий ужас, я задаюсь вопросом, не сбрендил ли боженька на старости лет или, может быть, как в песне Тома Уэйтса, он уехал по делам и молиться не имеет смысла. Но все равно, конечно, молюсь – в первую очередь за детей, чтобы детям не было страшно, чтобы они смогли разгрести мировую навозную кучу, которую мы им в наследство оставляем.
Свое отношение к полномасштабному вторжению России в Украину обозначила так: "Я надеялась, что власть проведет спецоперацию по улучшению жизни простого народа в карельской деревне, тверской, новгородской. Но пошли улучшать жизнь в другой стране. Пошли спасать человечество. Вспоминается Поприщин, который в дурдоме хотел спасти Луну и ее жителей".
