Мария Гришина-Алмазова (в девичестве Захарова) была свидетелем и непосредственным участником важнейших событий Гражданской войны. В 1918 году она фактически сделала своего мужа главнокомандующим Сибирской армией, а затем в ее салоне созрел заговор, приведший к власти Колчака. Два ее супруга, виднейшие деятели белого движения, погибли от рук большевиков, а ей удалось вырваться из СССР и добраться до Америки, где она тихо и незаметно скончалась в 85 лет. Только короткий период ее жизни, примерно в полтора-два года, хорошо известен благодаря многочисленным воспоминаниям современников, остальное растворяется в историческом тумане. Но эти полтора года стоят целой жизни.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Офицерская честь в условиях мезальянса
Она родилась 30 августа то ли 1894, то ли 1890 года в городе Мариинске. Неизвестно, каким образом оказалась в Хабаровске, где исполняла модные песенки на подмостках местного кафешантана. В юную певицу без памяти влюбился офицер и дворянин Алексей Гришин, оставшийся на Дальнем Востоке после Русско-японской войны. Репутация у него была самая безупречная: выпускник Михайловского артиллерийского училища, он попал на войну в 25 лет в чине поручика, а к ее концу командовал ротой разведчиков и был награжден несколькими орденами.
Правда, у него имелась законная, "венчанная" супруга (кстати, дочь полковника, что обычно способствует военной карьере) и маленькая дочь. Но все это, можно сказать, пошло прахом в одночасье – когда Алексей увидел Марию.
Романы офицеров с певицами и актрисами всегда были делом обыкновенным. Да ещё на Дальнем Востоке с его экзотикой – гейши, опиум и прочий ориентализм… Как тут устоять? Армейское начальство снисходительно относилось к амурам на берегах Амура: все мы люди! Только вот сор из избы не надо…
Однако тут был совсем иной случай. Сделав предложение руки и сердца и услышав от Марии "да", Гришин подал на развод с законной супругой и начал добиваться расторжения церковного брака. Дело это было исключительно трудное (церковные разводы в России только-только стали практиковаться, в год разбиралось 2–3 тысячи дел), а главное, скандальное. Сослуживцы недоумевали и отговаривали. Мол, почему он не хочет жить как все и крутить свои интрижки втайне от жены? Да пусть даже не втайне: бывало ведь, что на глазах у всех живет человек "двойной жизнью" – и ничего, если умеет обходиться без скандала.
Но для Гришина это было невозможно: он ощущал свой роман с Марией как главное событие жизни. И в конце концов настоял на своем: 13 сентября 1910 года Святейший синод утвердил определение местной епархии о церковном разводе супругов Гришиных "с правом вступления в новое супружество". Почти тотчас сыграли свадьбу с Марией – тихо, незаметно. Почти никто из сослуживцев на нее, конечно, не пришел. Но, как положено было в те времена, в городские газеты дали объявление, что такого-то числа заключен брак и отныне Мария Захарова берет фамилию Гришина. Дворянскую, между прочим, фамилию.
Военная карьера у Алексея с этого момента застопорилась, да и друзей поубавилось. Мезальянс есть мезальянс: его женитьба на полуграмотной певичке (Мария писала с ошибками) многим казалась безумием. Но тех, кто знал эту женщину ближе, его выбор вовсе не удивлял. В ней было что-то необыкновенное: грация, природная красота и изящество, цепкий и живой ум. И – отчаянная бесшабашность, страсть к авантюрам, действовавшая на мужчин буквально магнетически. Вот как описывал ее позднее в своих мемуарах полковник Иосиф Ильин:
"Женщина она необычайно эффектная, высокая, красивая. Кричаще одевается в великолепные открытые платья, показывая своё красивое тело – грудь и спину обнажая елико возможно. В пышных волосах колышутся букетом перья "паради". Пьёт Гришина гомерически и может выпить бутылку, а то и две, водки, и хоть бы что! Укладывает любого мужчину! Но, в общем, говорят, что она хороший человек и умная женщина".
Была ли сама Мария влюблена в Алексея или просто ухватилась за него, как за шанс решить навсегда свои проблемы и попасть в высшее общество? Из ее дневников следует, что любила. Но… Она, похоже, обладала счастливой способностью – искренне влюбляться в тех, кто открывает ей дорогу в будущее. Благодарность, переходящая в любовь. Красивый молодой офицер, забравший ее с подмостков кафешантана, безусловно, открыл в ее жизни новую, невероятную страницу.
Впрочем, она в его жизни – тоже.
"К восхищению нижних чинов"
Что ни говори, а мировая война была для Гришина в некоторой степени "кстати". В составе 5-го Сибирского армейского корпуса он отправился на фронт под Барановичи, то есть туда, где о его семейной жизни никто не сплетничал.
На войне было чем заняться, помимо сплетен.
Он начал со службы связиста и адъютанта командира полка, а уже в апреле 1915 года его произвели в капитаны – и назначили командиром мортирного дивизиона. Алексей постоянно находился в самом пекле сражений, дважды был контужен и получил четыре ордена – две "Анны" и два "Станислова", а в 1917-м еще и Георгиевский крест. К концу войны он уже был подполковником.
А вот Мария с началом войны осталась в полном одиночестве. Гришин отправил ее в деревню, принадлежавшую родителям (ну просто князь Болконский!), где она коротала время, не зная, чем заняться. В декабре 1914 года она безнадежно писала в своем дневнике:
"Года идут. Неужели так вся жизнь пройдет. Когда так хочется жить, дышать полной грудью, когда мне 24 года, я живу в какой-то поганой деревушке. Сердце всё время болит. Только и живёшь тем, что ждёшь или письма, или телеграммы. Деньги тратить боишься, во всём себе отказываешь, и если кой лишний рубль потратишь, то потом не можешь успокоиться, что будто сделал какое-то преступление. Как жаль молодости. Она не ждёт, года идут, и скоро станешь старым и никому не нужным. Как мне тоскливо от всего этого. Спаси, Господи, Лельку. Я так люблю его".
Странно, но это чувство – будто жизнь уже вот-вот пройдет – с юности часто владеет именно теми, кому суждено и многое успеть, и дожить до глубоких седин. С Марией так и случилось, хотя иногда кажется, что она делала решительно все, чтобы не оставить себе шансов на долголетие.
Например, летом 1915 года она собрала вещи и решительно отправилась к мужу, на фронт. Прямо на "передний край", где находилась часть, в которой служил Гришин. Он попытался отправить ее в тыл. Она отказалась. И, как всегда, настояла на своем.
Между тем война становилась все более жестокой и безнадежной. Затишье сменялось артобстрелом, артобстрел – газовой атакой. Два года, перебираясь из простых крестьянских изб в землянки, из землянок в брезентовые палатки, Мария продолжала находиться рядом с мужем. И как могла помогала ему, порой даже рискуя собственной жизнью. Например, одно из донесений, сохранившихся в армейских архивах, сообщает, что "супруга командира 2-й батареи дивизиона А. Н. Гришина 27 октября 1916 г., будучи на позициях дивизиона, оказала помощь раненым и отравленным газами, под огнем артиллерии противника помогла их эвакуировать в госпиталь на личном конном экипаже, чем привела в восхищение офицеров и нижних чинов батареи". Она и сама была однажды (к счастью, легко) контужена и чуть не стала жертвой газовой атаки.
Взлет и падение Алмазова
Как известно, в армии люди теряют свое прошлое. Иногда это даже хорошо. И к Алексею, и к Марии другие офицеры относились теперь с уважением, а солдаты их и вовсе обожали. Что, правда, не помешало злополучным "нижним чинам" в октябре 1917 года схватить Гришина и посадить его "под замок" – за то, что он высказывался против большевиков.
А что делать? Жить "вне политики" в те времена русскому офицеру становилось решительно невозможно. Гришин, как и многие тогда, не понимал, что для России лучше. Но он безошибочно чувствовал, что хуже – большевики.
К счастью, Мария умела излучать женское обаяние такой силы, что солдаты теряли дар речи и начинали глупо улыбаться при одном ее появлении. Мария уговорила их отпустить Алексея, и супруги спешно уехали на юг, на Дон, где создавалась Добровольческая армия.
Появление там Гришина ранней весной 1918 года оказалось очень своевременным: Корнилов хотел сплотить все антибольшевистские силы в России и искал связей с офицерскими подпольями в Сибири (которых уже существовало, по его сведениям, великое множество). Этот "проект" поддержал командующий армией генерал Алексеев, который немедленно отправил в Сибирь Гришина, дав ему конспиративный псевдоним: "Алмазов".
Под видом сотрудника советского "Закупсбыта" (по-американски коммивояжёра) офицер должен был проникнуть в "красную зону" и наладить контакты с белым подпольем.
Но Алексей и Мария придумали маскировку получше – Гришин путешествовал в качестве супруга и антрепренера собственной жены, знаменитой танцовщицы и певицы. Ей фамилия "Алмазова" подходила великолепно. Правда, она не выступала уже восемь лет, а для сцены это огромный срок. Но здесь был и плюс: ее давно забыли, а значит, скорее всего, никто не узнает в певице Алмазовой ту самую Захарову из Хабаровска.
С годами Мария стала лишь красивей и грациозней, а голос ее окреп и наполнился глубиной. Концерты, которые они давали весной 1918 года по городам Сибири, от Омска до Красноярска, зачастую срывали аншлаг (очень кстати поправляя материальное положение семьи). А заодно обманывая бдительность сибирского ЧК, осведомленного о том, что к ним едет эмиссар из Добровольческой армии. Чекисты мечтали взять Гришина, но им в голову не приходило, что связной офицер с Дона и антрепренер Алмазов, забавный муж "той самой певички", – одно и то же лицо.
К маю 1918 года он выполнил задание – установил контакты с офицерами и членами разогнанной большевиками Сибирской думы.
Вскоре ему крупно повезло: вдоль Транссиба началось восстание Чехословацкого легиона, и советская власть "посыпалась" от Челябинска до Читы. В руках Алексея оказались все нити, он объединял "разнонаправленные" антибольшевистские политические силы. Благодаря виртуозной "подпольной игре", которую поддерживала Мария, он стал главнокомандующим Сибирской армии. Все знали его как Алмазова – поэтому он сохранил псевдоним, добавив его к своей фамилии: "Гришин-Алмазов". И супруга поступила так же.
Карьера Гришина в Сибирской республике (которой в тот момент управляло Временное правительство, в основном состоящее из эсеров) развивалась стремительно: за лето 1918 года армия выросла до 60 тысяч и совместно с "чехословаками" очистила территорию Сибири от войск Красной армии. Популярность Гришина росла день ото дня. И популярность Марии – тоже.
Они получили шикарную квартиру в центре Омска, где Мария Гришина-Алмазова решила открыть свой салон. В июле 1918 года он распахнул свои двери.
"Вечера посещали военные, артисты, купечество и даже некоторые жены министров. На вечерах всегда было весело и непринуждённо, устраивался ужин с дорогими винами и танцы", – вспоминала об этом салоне одна из горничных.
Несмотря на отсутствие образования, Гришина-Алмазова оказалась прирожденной "светской львицей": мило вела беседы, развлекала гостей и даже занималась благотворительностью, собирая "подписки" для сиротских приютов.
В то же время надо признать, что с легкой руки мужа салон этот оказался абсолютно монархическим по составу публики – и через него даже распространялись в первые месяцы нелепые слухи, будто в Омске инкогнито живёт Великий князь Михаил Романов (младший брат Николая II, убитый в июне 1918 года в Перми). "Боже, Царя храни!" звучало там и утром, и вечером, нередко в исполнении самой Марии. Конечно, большинство завсегдатаев салона в восстановление царской власти уже не верили, но все-таки считали, что России вместо свободы и демократии необходима "твердая рука". А рукой этой (по крайней мере, в Сибирской республике) должен стать Гришин-Алмазов.
Ему прочили место "диктатора" и полагали, что время для этого скоро придет – надо лишь немного подождать.
Но Алексей был слишком нетерпелив. Он уже чувствовал себя главным человеком в Сибири и начал позволять себе чересчур много. Например, невежливо разговаривать с союзниками, от которых Сибирское правительство ожидало серьезной военной помощи (как потом выяснилось, напрасно). Особенно с англичанами.
Однажды во время банкета, на котором присутствовал английский консул, Гришин выразился не слишком дипломатично: "Англичане, предав царскую фамилию, и сейчас тоже, как всегда, играют двойную игру. Еще вопрос, кто в ком больше нуждается: Россия в союзниках или союзники в России!" Конечно, он сказал это по-русски, обращаясь к друзьям-офицерам, и был уверен, что консул ничего не поймет.
Однако консулу перевели.
Разразился скандал, и через неделю Гришина отправили в отставку. К его удивлению, в правительстве никто не встал на защиту генерала, только что "очистившего" Сибирь от красных. Впрочем, так ли удивительно? Ведь большинство в Сибирском правительстве составляли эсеры, на дух не переносившие монархистов.
Да и салон Марии тоже оказал Гришину "медвежью услугу". Один из офицеров генштаба объяснял это так: "С её почина в Омске сложилась не соответствовавшая моменту весёлая и беззаботная жизнь, причём благотворительные и танцевальные вечера и базары, лотереи следовали одни за другими, создавая впечатление большого легкомыслия на верху власти. На этой почве враги генерала давно плели серьёзную интригу…"
Так или иначе, с карьерой Гришина в Сибири было покончено. Его определили "по полевой легкой артиллерии с назначением состоять в распоряжении Совета министров", то есть отстранили от управления армией. Оскорбленный, он собрал чемодан и отправился обратно на Юг России, в Добровольческую армию, которой теперь командовал Деникин. Там, как полагал Гришин, его талантам найдется лучшее применение.
С женой Алексей простился почти на бегу. Он был уверен, что в скором времени вновь вернется в Сибирь триумфатором. А пока пусть все остается как есть, благо положение супруги в Омске казалось устойчивым. В салоне собиралось множество влиятельных людей (в частности, боготворивший ее Иван Михайлов –первый человек в Сибирском правительстве, министр финансов), под их защитой Марии определенно ничего не грозило.
Смерть под предательскую "морзянку"
Дальнейшая судьба Гришина-Алмазова сложилась весьма драматично – как в плохом боевике про Гражданскую войну. Он благополучно добрался до войск Деникина, но на фронт его и здесь не взяли, зато осенью 1918 года он был назначен военным губернатором Одессы, погрязшей в уличном бандитизме. Главным одесским мафиози был знаменитый Миша Япончик, который прислал новому губернатору вежливую маляву. Мол, предлагаю сделку: вы не трогаете бандитов, а бандиты не трогают офицеров.
Гришин-Алмазов, оскорбленный до самых глубин офицерской чести, с возмущением отказался, и немедленно начались боевые действия. Переодетые в штатское офицеры по ночам патрулировали улицы, хватая и расстреливая уголовников. В ответ те начали охоту на офицеров – и на самого Гришина. Говорят, на него было организовано три покушения, но охрана не подвела. "Все время, пока он был у власти, за ним неотступно, тесно за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто бы покушался", – с восхищением писал о Гришине-Алмазове Василий Шульгин, которому импонировало, конечно, что у власти в Одессе оказался человек с твердыми монархическими убеждениями.
С ещё большей симпатией, на грани влюбленности, описывала губернатора великая юмористка Тэффи, задержавшаяся в Одессе по дороге в эмиграцию:
"Правил Одессой молодой сероглазый губернатор Гришин-Алмазов, о котором тоже никто в точности ничего не знал. Как случилось, что он оказался губернатором, кажется, он и сам не понимал. Так, маленький Наполеон, у которого тоже "судьба оказалась значительнее его личности". Гришин-Алмазов, энергичный, веселый, сильный, очень подчеркивающий эту свою энергичность, щеголявший ею, любил литературу и театр, был, по слухам, сам когда-то актером".
К сожалению, судьба Гришина зависела не от русских писателей, а от французского генерала. С декабря 1918 года Одесса была занята французскими войсками, и в марте 1919 года Верховный комиссар Франции, генерал Франше д´Эспере, отстранил этого "грубого русского монархиста" от должности. Гришина-Алмазова отправили в распоряжение Деникина, придумавшего для него новую задачу. Как оказалось, последнюю.
В апреле 1919 года он должен был возглавить военную делегацию, состоявшую из 16 офицеров, которую главнокомандующий направлял к адмиралу Александру Колчаку. То есть это был удобный повод для Гришина-Алмазова вернуться в Сибирь, да еще в исключительно важном статусе. Он вез личное послание Деникина и подробные планы совместных действий двух армий, а также массу других важнейших документов.
Операция готовилась в строгой секретности. Делегатов должен был перевезти через Каспий пароход "Лейла", капитан которого даже не знал заранее пункта назначения – конверт с маршрутом он вскрыл только после отплытия. Чтобы избежать нападения красных, пароход сопровождали французские военные корабли. И тем не менее это не помогло.
Никто не знал, что 30 апреля, всего за несколько дней до отплытия "Лейлы", красные войска захватили Форт-Александровский на северном побережье Каспия и находившуюся там радиостанцию. Чтобы спасти свою жизнь, комендант форта выдал все секретные коды и согласился вести "радиоигру", участвуя в переговорах с деникинцами. Как раз в этот момент пришла шифровка, требующая подготовить встречу корабля с Гришиным-Алмазовым на борту. Радист отстучал в эфир: "Готовимся, ждем с нетерпением!" – и с этого момента судьба делегации была решена.
Красные действительно хорошо подготовились к встрече парохода. Они дождались, когда французские корабли, убедившись, что "Лейла" достигла противоположного берега, развернутся и скроются в тумане. А затем наперерез пароходу одновременно вышли крейсер "Красное Знамя" (бывший сухогруз "Коломна") и настоящий боевой эсминец "Карл Либкнехт", переброшенный на Каспий с Балтики. "Крейсер", который, по сути, являлся старой калошей, построенной красными из ржавчины и палок, едва ли мог угнаться за "Лейлой". Но вот эсминец настиг ее за считаные минуты.
У Гришина-Алмазова почти не оставалось времени, чтобы понять, что происходит. Когда после двух предупредительных выстрелов "Лейла" встала и с двух сторон к кораблю причалили шлюпки с вооруженными матросами, он бросился в каюту, чтобы уничтожить документы. Но было уже поздно. Сзади грохотали по трапам шаги приближающихся краснофлотцев. Оставалось лишь одно: схватить револьвер и пустить себе пулю в лоб.
"Спешил проскочить к Колчаку. Скоро стала известна его трагическая судьба. В Каспийском море он был настигнут большевиками. Увидев приближающийся корабль с красным флагом, сероглазый губернатор Одессы выбросил в море чемоданы с документами и, перегнувшись через борт, пустил себе пулю в лоб. Умер героем", – написала Тэффи, ошибившись только в одном: документы достались красным.
Говорят, ворвавшиеся в каюту матросы увидели там "страшный беспорядок". Тело Гришина-Алмазова лежало на диване, а пол укрывал ворох бумаг, раскрытые чемоданы и саквояжи, папки и конверты… Здесь было и личное письмо Деникина, и планы совместного наступления армий. Все, что не должно было ни при каких обстоятельствах попасть в руки красных, было теперь у них. Когда захваченные документы передали в Астрахань Кирову, рассказывают, он воскликнул: "Такой улов можно приравнять к выигрышу крупного сражения!" В сущности, так и было. В Гражданской войне ясно обозначился роковой для белых перелом.
"А если..."
Между тем в Омске Мария после отъезда мужа продолжала вести жизнь светской львицы. Квартира оставалась за ней, к тому же стараниями Ивана Михайлова ей продолжали выплачивать зарплату мужа, 3500 рублей в месяц (огромные по тем временам деньги).
Ах, Михайлов! Он был теперь повсюду. Буквально дневал и ночевал у нее в салоне.
"До самозабвения, больше жизни, больше всего на свете меня любит Михайлов. Я не равнодушна к нему. Я часто завидую ему, что он так глубоко любит, что этой любовью он живет… он счастлив, как ребенок", – писала она в своем дневнике, в ноябре 1918 года. И буквально через несколько страниц: "Теперь у меня есть одно большое желание – это чтобы поскорей вернулся Алексей...". А неделей позже: "Меня, если что и волнует, так это его (Михайлова) любовь, такая большая, безответная, и я люблю его любовь. Так меня ещё никто не любил. Я благодарна ему за его любовь… Отдалась я ему только потому, что я хочу ребёнка. А он счастлив, как ребёнок…".
За всей этой "санта-барбарой", которой буквально пропитан ее дневник, Мария долго не замечала, что сам Михайлов не только "лежит у ее ног", как благородный паж, но и составляет в ее салоне заговор. А когда заметила, даже обрадовалась и приняла в нем самое деятельное участие. Тем более просочились известия, что Директория собирается лишить ее выплат за мужа и выселить из квартиры в меблированные комнаты. Как бы не так! Если эта власть не хочет ее кормить, придется сменить её на другую.
Вместе с несколькими министрами Сибирского правительства (в первую очередь с Виктором Пепеляевым, который тоже часто бывал у Марии) они разрабатывали план, как вернуть Сибири "твердую власть". Читай – диктатуру. Правда, имя будущего диктатора ей еще ничего не говорило. Какой-то адмирал…
В середине ноября заговор осуществился как по нотам, Колчак стал Верховным правителем Сибири, а Михайлов вошел в Совет при нем. Теперь Гришиной-Алмазовой и ее салону ничего не грозило, она могла спокойно вздохнуть. И – вздохнула: "Последние полтора месяца я пустилась в разгул, я просыпалась, за мной приезжали; увозили меня, я опять пила. Я не развратный и вообще очень хороший человек; начала развратничать, но и это меня не спасает, я всё время чувствую, что душа точно умирает…" – писала она в конце января 1919 года.
Михайлов был теперь занят, появлялся в салоне редко, и вокруг нее стали крутиться какие-то странные люди. Снова сформировался монархический кружок (муж был бы доволен!), снова звучало все чаще "Боже, Царя храни!". Впрочем, и министры колчаковского правительства, и подруга Верховного правителя Сибири, очаровательная Анна Тимирева, часто были ее гостями. Сам Колчак в салон ни разу не заглянул, но через своих знакомых передал Марии, что "ей не стоит больше заниматься политикой". На это она только фыркнула.
Подумаешь! Чем хочу, тем и занимаюсь…
Но в конце января в салоне произошел скандал со смертельным исходом: во время исполнения "Боже, Царя храни!" кто-то из зашедших к Марии эсеров отказался вставать. Какой-то казак полез с ним в драку – и получил пулю в лоб. Полиция дело замяла, но казачья община прозрачно намекнула Марии, что лучше бы ей навсегда уехать из Омска. Причем – немедленно.
Быстро продав все ценные вещи, в середине февраля она отправилась в Благовещенск, а затем во Владивосток, где в начале лета до нее стали доходить слухи о смерти Гришина-Алмазова:
"Каждый день я слышу новые рассказы о Леле: то о его гибели, то о том, что меня он не любит, что пьет, ведет себя отвратительно. Не верю ни в его гибель, ни в его падение. А если…" – писала она в дневнике.
Но скоро сведения стали неопровержимыми. Муж погиб. А, значит, надеяться теперь ей было больше не на кого. Хотя…
В июне 1919 года она вернулась в Омск и как ни в чем ни бывало поселилась по прежнему адресу. Михайлов был еще при высоких чинах в колчаковском правительстве и несказанно обрадовался ее возвращению. Правда, все разговоры о возможной женитьбе она пресекала, но ухаживать за собой позволяла, как прежде. Чем дольше она в него вглядывалась, тем больше понимала, что именно этот человек теперь открывает ей дорогу к будущему. И ее сердце таяло от любви.
Побег
В декабре 1919 года Омск был оставлен белыми войсками, и пути влюбленных разделились. Михайлов сразу отправился во Владивосток, прихватив с собой драгоценности и деньги, в том числе и те, которые ему предусмотрительно передала Мария. Она же оказалась в одном из вагонов эшелона Колчака на пути в Иркутск, который в январе 1920 года перешел под контроль красных, и последняя остановка поезда называлась "тюрьма". Гришину-Алмазову сняли с поезда и посадили в одну камеру с Анной Тимиревой. Верховный правитель России Александр Колчак и премьер-министр его правительства, бывший учитель из Бийска Виктор Пепеляев находились здесь же, через несколько камер по коридору, – они даже могли переговариваться и передавать друг другу записки.
Поначалу охранники были любезны и разрешали им совместные прогулки, но потом пошли слухи о приближении к городу отряда генерала Каппеля, который совершил тысячекилометровый ледяной поход, чтобы отбить Колчака. После этого охраной гарнизона занялись "революционные матросы", которые вольностей для заключенных не допускали. С каждым днем становилось все яснее, что Колчак и Пепеляев обречены. По тюрьме носились слухи, что их расстреляют с часа на час. Измученная ожиданием и неизвестностью, Тимирева не спала несколько суток подряд и наконец упала в забытье, попросив Марию следить через глазок камеры, что там происходит в коридоре. Но все произошло слишком быстро, и та даже не успела ее разбудить:
"...Они вывели Пепеляева, который прошел мимо моей камеры спокойными и уверенными шагами. Затем пошли за Колчаком. Красноармеец высоко держал свечу. Я увидела бледное, трясущееся лицо коменданта. Потом все зашевелились. Появилась еще одна свеча. Толпа двинулась к выходу. Среди кольца солдат шел адмирал Колчак, страшно бледный, но совершенно спокойный. Вся тюрьма билась в темных логовищах камер от ужаса, отчаяния и беспомощности. Среди злобных палачей и затравленных узников при колеблющемся свете свеч только осужденные были спокойны. Не сомневаюсь, что так же спокойно встретили они и смерть", – писала Мария
Гришина-Алмазова была последним человеком, видевшим Колчака живым (разумеется, помимо его палачей). Саму ее допрашивали несколько недель, а затем отправили в Омск, на суд по делам колчаковских министров – в качестве свидетеля. Удивительное дело, но ей, кажется, на допросах удалось скрыть немалую часть своего прошлого, и в материалах дела нет ни слова о том, что она была когда-то певицей. Наоборот, Мария всюду постоянно повторяла, что она простая крестьянка, случайно вышедшая замуж за офицера. Трудно сказать, поверили ли ей следователи до конца, но в мае 1920 года, на суде над колчаковскими министрами, она была оправдана. Разумеется, не в полной мере. Как "вредный элемент" её приговорили к заключению в концлагерь сроком на пять лет.
Но и тут Марии повезло.
Большевики – в первый и последний раз – сделали широкий жест. Постановлением Сибревкома от 30 октября 1920 года в честь третьей годовщины революции была объявлена широкая амнистия, в том числе для всех участников свержения советской власти и по всем делам, независимо от их подсудности. Выйдя на свободу, Мария немедленно бежала прочь из СССР, в отличие от Анны Тимиревой, которая на месяц замешкалась и вновь попала в тюрьму – уже на тридцать лет. Уже в январе Гришина-Алмазова была в Харбине, где воссоединилась с Михайловым. Через несколько месяцев они все-таки поженились, а через год у Марии родился сын, о котором она мечтала столько лет.
Похоже, Михайлову удалось вывести из России целое состояние – супруги жили в полном достатке, почти как миллионеры. Собственный дом, прислуга, престижный район Харбина. Иногда выезжали на море, на китайские курорты. Мария больше не думала о карьере певицы и не открывала никаких салонов. "Живу при муже", – лаконично отвечала она на вопросы в анкетах.
Михайлов был известным человеком в русской диаспоре, он заведовал экономическим бюро Китайско-Восточной железной дороги, затем служил в Обществе городских сообщений, активно участвовал в издании газет "Заря" и "Харбинское время". В 30-е годы сблизился с лидером русских фашистов Родзаевским.
Сын Михайловых (Мария вновь сменила фамилию) учился в хорошей гимназии, а потом закончил частный университет Васеда в Токио. Как раз вовремя, до американских ковровых бомбардировок столицы Японии, он вернулся домой в Шанхай. Короче, все в семье складывалось хорошо.
Однако вечного счастья не бывает. В начале 40-х годов Михайлов встретил юную девушку, Аллу Казагранди, дочь полковника Николая Казагранди, героя Гражданской войны с сомнительной репутацией, служившего под командованием барона Унгерна. Встреча оказалась роковой – Михайлов ушел из семьи, оставив Марии с сыном дом и прислугу. Сам поселился неподалеку, в не менее роскошных апартаментах. Однако его новое счастье продолжалось недолго.
В 1945 году на территорию Маньчжурии вошли советские войска, а вмести с ними и СМЕРШ, разыскивавший офицеров и деятелей белого движения. Михайлов был арестован вместе с Семеновым и Родзаевским и расстрелян весной 1946 года.
Что же касается Марии, то она опять поступила мудро и немедленно оставила Харбин при первых слухах о приближении Красной армии.
В конце 1945 года они с сыном Георгием (он прекрасно знал английский и начал карьеру журналиста) уже были в Америке, в Сан-Франциско, где она прожила ещё тридцать лет, если и не счастливо, то наверняка спокойно.
Никто о ней не вспоминал и не пытался найти, чтобы взять интервью. Не сохранилось её фотографий американского периода. Она так навсегда и осталась загадочной красавицей, храброй и боязливой, бесшабашной и расчетливой, бесстыдной и целомудренной – в воспоминаниях тех, кто знал ее в зените жизни:
"У нее бледное матовое лицо, темные бархатные глаза и ослепительные зубы. Такой красавице кокетство не к лицу, достаточно ее улыбки, ее взгляда достаточно, даже того, чтобы она встала и прошлась по гостиной – и этого уже достаточно, чтобы взгляда от нее не оторвать. О ней говорят, что она любит своего мужа, еще молодого генерала, и что в нее безнадежно влюблен министр финансов Михайлов. О ней вообще много говорят, и где правда, а где вымысел, разобраться нелегко", – написала в своем дневнике дочь омского купца после встрече с Марией (тогда ещё) Гришиной-Алмазовой на званом ужине в конце сентября
1918 года.
Что ещё почитать:
- Надежда Тэффи. Воспоминания. – Париж, 1930
- Книпер А. В. Фрагменты воспоминаний//Минувшее. Исторический альманах. Т.1. – Париж, 1986
- Ивлев М. Н. Диктатор Одессы: зигзаги судьбы белого генерала. – Москва: Вече, 2012
- Лидин Н. Судьба И. А. Михайлова: Письмо из Шанхая // Новое русское слово. – Нью-Йорк, 1948
