У редкого сибиряка нет истории о том, как он троллил каких-нибудь иностранцев или москвичей историями о тридцатиградусном морозе в июле и медведях на улицах города. Или (как в случае с Новосибирском) о медведях, катающихся в метро. Набор таких банальностей вкупе с историей про пять или десять Франций в качестве мерила площади почти любой сибирской области (не говоря уже о Красноярском крае) составляют основу для коллективного мифа о Сибири как "особом регионе". Однако если приглядеться к этому мифу повнимательнее – окажется ли в нем что-то, кроме условных географических границ и историй о медведях в метро?
Неместные аборигены
Прежде всего нужно сделать одну существенную оговорку. Когда мы говорим что-то об особом пути Сибири или осмыслении Сибири как "особого региона", мы подсознательно имеем в виду картину мира русского населения этого региона. Этого мифа (или дискурса, если говорить языком современной науки) нет в мировоззрении чукчей, якутов, хакасов и иных "малых народов", а если и есть, то он совершенно специфический. Поэтому необходимо уяснить себе, что идея осмысления Сибири как чего-то особенного – это идея русских в Сибири и более практически никого. Сейчас это большинство населения региона, но так было не всегда.
Русские в Сибири – исторические новички, которые живут здесь более или менее постоянно всего какие-то последние 400 лет. А предыдущие пару тысяч лет никаких русских в Сибири не было, поэтому и дискурса об "особенном пути" быть попросту не могло. Почему? Здесь нужно обозначить еще одну важную для дальнейшего рассуждения мысль: для идеи об "особом пути" обязательно нужна антагонистическая идея об "исконном" или "образцовом" пути, относительно которого отчитывается "особость". Проще говоря, идея "особого пути" всегда возникает в колониях, где интеллектуальная элита берет за точку отсчета жизнь метрополии – в нашем случае Москвы. Для югорских народов тюменского региона (нынешние ханты, манси и другие), нет никакого "особого пути", есть их единственный путь. А вот для русских в Сибири такой путь есть.
Когда русские переселенцы в начале XVII века оказываются в недружелюбной Сибири, то они сталкиваются с необходимостью легитимизации собственной общности. Проще говоря, им необходимо объяснить самим себе, почему и зачем они здесь, чем они отличаются от аборигенного населения, и главное – объяснить это максимально благородно. Если мы ненадолго задумаемся, то поймем, что набор идей, как это сделать просто и эффективно, что тогда, что сейчас не такой уж и большой.
Первая очевидная идея – необходимо изобрести миф о русских как цивилизаторах. Мы здесь, потому что мы несем русскую цивилизацию, волю русского государства, несем свет знаний и технологий, а противостоит нам архаичное местное население, которое не всегда понимает свое счастье. Поэтому "покоритель Сибири" Ермак в самых ранних народных легендах – не просто руководитель войска с сомнительной легитимностью, а исполнитель воли русского царя. С другой стороны, с возникновением местной интеллектуальной элиты в Сибири формируется запрос на обособление и выработку "сибирской идентичности", в том числе и искусственно – как и во всех других окраинах империи. Да, говорят тогда местные интеллектуалы, мы, конечно, русские и несем свет цивилизации, но мы особенные русские, потому что – расстояния, мороз, характер и так далее. Идею "русских" необходимо приземлять на местную почву, иначе она долго не просуществует. И это второй очевидный ход для любого, кто вздумает изобретать себе идентичность на колонизируемых территориях.
Удел интеллектуалов
На минуту остановимся, чтобы разобрать одну фразу, которую мы назвали, но никак не очертили границы. Что такое "изобрести миф" и кто вообще этим занимался? Это ведь только в сказках "слова и музыка народные", в жизни у каждой идеи есть конкретный автор, с именем и фамилией. И еще – это только в школьных учебниках дедушки с бородами (писатели и мыслители) изображаются как лидеры "народных масс" и глашатаи "глубинного народа". А что в реальности? Можно ли говорить, что идея о Сибири как "особом регионе" в последние пару сотен лет овладевала умами сколько-нибудь значительного количества людей?
Если коротко – нет, идеи Сибири как "особого региона" всегда заботили очень узкую кучку, от десятков до сотен человек на сотни тысяч и миллионы сибиряков. Эта кучка хотя и мнила себя компасом для остального народа, но прекрасно понимала, что народу в большинстве своем эти построения предельно непонятны.
Если поподробнее, то картина выглядит так. Прежде всего из числа идеологов "особого пути" Сибири мы исключаем всех заезжих интеллектуалов. Если почитать записки бывших в Сибири протопопа Аввакума, поэта Фонвизина, декабриста Муравьева и многих-многих других, то мы увидим, что им совершенно неинтересны хоть какие-то рассуждения о Сибири. Они, прожив по нескольку лет в сибирских городах, даже не упоминают о местных перипетиях в своих письмах и воспоминаниях: их больше заботят дела Парижа или Петербурга, чем Тобольска, который был в это время у них за дверью.
Далее исключаем из списка тех, кто мог бы исповедовать "особый путь" Сибири, весь обобщенный "народ". Собственно, на его непролазную глухоту к каким бы то ни было абстрактным обобщениям любого рода (и уж тем более – о Сибири как каком-то "особом регионе") жалуются все местные краеведы во всех известных нам статьях последних двух с половиной веков. Еще в середине XVIII века почти 37% (!) жителей Сибири составляли ссыльные и беглые, а в Тобольске один из самых образованных людей того времени митрополит Павел Конюшкевич не верил в движение Земли вокруг Солнца. Один их ключевых исследователей Сибири середины XIX века Григорий Спасский, автор многочисленных краеведческих книг и издатель журналов "Сибирский вестник" и "Азиатский вестник", оказался при жизни настолько не востребован среди местных современников, что в 1859 году сибирские газеты ошибочно опубликовали некролог о его смерти, перепутав с однофамильцем.
Следующими исключим из этого списка большинство местных краеведов. Даже в период расцвета сибирского краеведения, во второй половине XIX века, местных исследователей настолько не интересовала локальная история, что, скажем, только публикация в "Московских ведомостях" в 1889 году разгневанной записки читателя об опустошении "Кучумова городища" – остатков последней столицы Сибирского ханства, хоть как-то способствовала организации полноценных археологических раскопок. По этому поводу тогдашний тобольский губернатор Владимир Тройницский отписывается в Москву так: "из-за обширности губернии не в силах обеспечить охрану памятников древности. В курганах в большинстве случаев роются промышленники, старающиеся найти или ценные предметы или кости допотопных животных".
Наконец, исключим из списка радетелей за "особый путь" Сибири подавляющее большинство уже советских историков, краеведов и просветителей. Можно было бы подумать, что интерес к локальной идентичности растет по мере роста количества грамотных в первые десятилетия советской власти, но это совершенно не так. Возьмем, например, исчерпывающий перечень тем лекций, которые в 1925-1926 годах проводил в Красноярске местный отдел государственного географического общества и бюро краеведения: "Жизнь и творчество Сурикова", "Индустриализация ПриЕнисейского края", "Мироздание", "Эволюция живого существа", "Охрана природы", "Атлантида", "Новые археологические раскопки в Египте", "Новости антропологии", "Новые археологические раскопки в Греции и на Крите", "Мясное довольствие Красноярска", "Питание населения Красноярского округа", "Животноводство Красноярского округа", "Закон наследственности", "Трансарктические воздушные сообщения", "Беседы по мироведению".
Лекции про раскопки на Крите и в Египте есть, а про сибирскую идентичность – ничего нет.
Наконец, исключим из списка и местную торгово-промышленную элиту. В архиве Красноярской городской управы есть одно любопытное дело о том, как местный купец Иван Гадалов просит возместить за счет города 758 рублей 45 копеек расходов, которые он понес на организацию празднования в Красноярске в 1882 году 300-летия присоединения Сибири к России. Всего праздник обошелся в 1100 рублей, из них по подписке удалось собрать только чуть более 300 рублей. Это, к слову, о том, насколько важны были для местных элит какие бы то ни было "сибирские мифы".
А кто же тогда остается в списке кандидатов в идеологи "особого пути" Сибири? Собственно, мы их всех знаем по именам. Это, прежде всего, "сибирские областники" Григорий Потанин и Николай Ядринцев с его "Сибирью как колонией", те же краеведы Знаменский и Спасский из XIX-го века, и еще с десяток фамилий за все 400 лет существования Сибири в составе России. Как бы нам было ни прискорбно это осознавать, сколько-нибудь системно осмыслить "особый путь" Сибири за все это время пытались единицы, притом, что 99,99% окружающих их людей подобные идеи были даже не чужды, но предельно неинтересны.
От государственных интересов до романтизма
А что же "глубинный народ", какие идеи он выдвинул за это время и продолжает выдвигать сейчас? Строго говоря, этого нам неизвестно, количественных и качественных исследований представлений современных сибиряков о Сибири как "особом регионе" попросту не существует. Наше – первое, но мы его только-только начинаем.
Однако, если анализировать современные работы местных краеведов, региональную прессу, учебники локальной истории и другие аналогичные источники, то картина получится следующая.
Миф про "особых" сибиряков присутствует везде, в любых региональных текстах от Перми до Иркутска. То, что этот миф существует – единственное, что можно сказать о нем четко и определенно. Потому что дальше начинается каша из смыслов: от идеи про то, что сибиряки "говорят чисто, основательно и учтиво" до рассуждений о каком-то особом "сибирском характере", "пассионарном подъеме". Эту мешанину смыслов прекрасно передал в своем стихотворении "Я – с Урала" поэт-шестидесятник Владимир Радкевич:
Была Москва щедра и широка.
При мне с какой-то непонятной лаской
одни припоминали Ермака,
другие – корпус танковый уральский.
"Народное мифотворчество" сильно отличается друг от друга в зависимости от региона. Скажем, в Перми со страниц газет и краеведческих изданий нам обязательно расскажут о "народной колонизации" Сибири и Ермаке как местном богатыре, что и логично, потому что поход Ермака начинался именно отсюда. В тюменском регионе, где возникли первые русские города в Сибири и куда зашла первая русская регулярная армия, пишут про "государственнические идеи" в покорении Сибири и цивилизаторскую роль русских. В Красноярске рассуждают о Енисее как важном рубеже русской сибирской колонизации и становом хребте России – наряду с Волгой. Во Владивостоке говорят про противостояние с Китаем и морские победы. В общем, в каждом регионе – свои мифы.
Если и объединяет что-то все регионы воедино – то это примитивный романтизм. Не поднимаясь до осмысления Сибири в качестве "особого региона", местные журналисты, краеведы и просто активные граждане активно рассуждают об особой "сибирской нравственности", о полях и березах, северной романтике, древних курганах, холоде и всем таком подобном.
Собственно, от чего мы и отталкивались в своих рассуждениях: если и есть что-то, объединяющее всех сибиряков в локальном мировосприятии, то это холод, медведи, особый "сибирский характер" и разные другие бесформенные и бессодержательные понятия. Ничего конкретного и ничего интересного, потому что примерно о том же вам расскажут в Ростове, на Камчатке, в Карелии и Дагестане, в Новой Зеландии и Бразилии. Это совершенно типичный постколониальный дискурс, в котором меняются только мелкие детали, причем носители этого дискурса – тонкий слой локальных интеллектуальных этит, деятельность которых, строго говоря, никто не замечает.
Вместо послесловия: про иллюзию социального
Препарирование представлений людей о действительности – штука для наблюдателя не менее неприятная, чем препарирование лягушек. Может показаться, что здесь мы посягаем на самое святое – на наши исконные мифы и представления народа о самом себе. К несчастью для обывателя, так оно и есть: для социальных наук точно так же, как и для биологии, не существует ничего святого.
Историки и прочие гуманитарии знают, что любая социальная общность, будь то государство или макрорегион вроде Сибири, – это штука искусственная. А единственное реальное место, где находятся границы этих общностей, – это головы людей. В этом смысле "Россия" – понятие ничуть не менее абстрактное, чем "Сибирь". У любой социальной абстракции есть коллектив конкретных авторов, которые эту абстракцию придумали и заставили в нее поверить, даже если этот коллектив насчитывает несколько сотен человек и распределен во времени на пару сотен лет.
Социальная абстракция "Сибирь" является чем-то, не наполненным смыслами, вовсе не из-за своей ущербности, а только лишь потому, что коллектив авторов либо до конца не сформировался, либо его идеи пока не актуальны в современной повестке дня. Но из истории мы знаем точно: макрорегионы, взявшие за основу постколониальную самоидентификацию (а Сибирь – именно такой макрорегион), построенную на противопоставлении центра и периферии, рано или поздно возьмут ее за основу локального мифа.
Когда это случится, мы узнаем, что Сибирь-то оказывается имеет тысячелетнюю историю, чтит память предков и вообще – была и будет всегда.
Сергей Чернышов – кандидат исторических наук, учредитель и директор по развитию Новоколледжа, руководитель проекта Российского научного фонда № 22-78-00150 "Сибирь в социально-политической динамике российской государственности: ретроспективный и современный дискурсы коллективной исторической памяти"
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
