Счастливая Хорватия на Дальнем Востоке, или конец Желтороссии

Осенью 1922 года из России несколькими рейсами пассажирских судов были выдворены более 160 интеллектуалов, присутствие которых власть большевиков сочла для себя нежелательным. В историю Философский пароход вошел своеобразным символом эмиграции из СССР на Запад. А несколькими годами ранее мощный поток эмигрантов из Страны Советов устремился на Восток, в Манчжурию, где на рубеже 19-го и 20-го столетий из железнодорожной станции российской Трансманьчжурской магистрали возник город Харбин. Именно он на долгие годы стал местом притяжения для беглых российских дворян, царских чиновников и белых офицеров.

Это был последний осколок Российской империи, избежавший хаоса Гражданской войны и получивший неофициальное название "счастливая Хорватия". Это имя ему дали в честь генерала Дмитрия Хорвата, бессменного управляющего КВЖД, южной ветки Транссибирской магистрали, с 1903 года. Строительство этой железной дороги с самого начала имело стратегическую цель – создание на северо-востоке Китая марионеточного государства под названием "Желтороссия". Однако поражение в войне с Японией в 1905 году остановило русскую экспансию, а действия китайской армии в 1920 году окончательно похоронили имперский проект.

Но история русского Харбина на этом не закончилась.

Рождение

Станция Харбин появилась на карте Маньчжурии в 1898 году, когда строители КВЖД соорудили мост через реку Сунгари, на тот момент – один из самых протяженных железнодорожных мостов, построенных русскими инженерами. Возле этого моста и была основана станция. Маньчжурия привлекала переселенцев из России необыкновенным плодородием почвы, бытовала такая поговорка: "Здесь воткни в землю оглоблю – вырастет телега". Поэтому охотников завербоваться на работу на КВЖД было очень много. Несмотря на случавшиеся время от времени эпидемии чумы и восстания "китайских боксеров", протестовавших против иностранной экспансии, станция Харбин росла как на дрожжах и вскоре превратилась в настоящий город.

Железнодорожные пути соединили Транссибирскую магистраль с Порт-Артуром и портом Дальний на Желтом море. После Русско-японской войны эти города были Российской империей потеряны, но дорога осталась. Вдоль неё возникали новые станции, поселки, заводы. По договору с Китаем, КВЖД обладала правом экстерриториальности, являясь, по сути дела, государством в государстве. Для охраны полосы отчуждения у администрации КВЖД были свои войска, так называемые охранные отряды, а для доставки грузов – собственный флот, корабли которого ходили в Шанхай, Сингапур, Петербург. На КВЖД, в разное время, служили такие люди, как Александр Гучков, будущий военный министр Временного правительства, будущие генералы Антон Деникин и Лавр Корнилов. Неудивительно, что их начальник, генерал Хорват, во время Гражданской войны считался одной из самых авторитетных фигур Белого движения и летом 1918 года был ненадолго провозглашен Верховным правителем России.

Расцвет

Первая волна эмиграции хлынула в Харбин в 1920–1921 годах. Это были дворяне, интеллигенция и офицеры разгромленной армии Колчака. Среди них такие знаменитости, как генерал Пепеляев – "Сибирский Наполеон", который в 1918 году отбросил Красную армию за Урал и готовился идти на Москву, а два года спустя оказался в Харбине без средств к существованию и подрабатывал грузчиком на пристани. Типичная судьба эмигранта.

Вскоре Пепеляев не выдержал и отправился в Якутию, в свой последний военный поход против советской власти, который предсказуемо проиграл. Но большинство русских беженцев предпочитали тихую жизнь на чужбине.

Далеко не все были так бедны, как сибирский Наполеон, многие имели при себе "сбережения", привезенные из России, которые вкладывали в развитие города.

К концу двадцатых годов прошлого века население Харбина насчитывало более миллиона человек, почти половина из них были эмигрантами из России. В городе насчитывалось 16 русских средних школ, 6 университетов, 26 православных церквей.

"Милостью Божией Харбин на четверть века продолжил нормальную дореволюционную русскую жизнь", – вспоминал епископ Русской православной церкви за границей Нафанаил, в 1920-х годах служивший в харбинских церквях.

"Харбин отличался от других русских провинциальных городов только тем, что стоял на иностранной земле, и у русских было иностранное окружение. Русское население представляло собой странную смесь различных социальных, политических и культурных групп. Первые поселенцы приняли к себе русских беженцев от коммунизма – солдат и офицеров разгромленной Белой армии, русских аристократов и дворян, новую русскую буржуазию и интеллигенцию, то есть всех, кого в советской России называли "нежелательными элементами" и от кого стремились всеми силами избавиться", – вспоминает Елена Якобсон, долгое время прожившая в Харбине и работавшая здесь репортером шанхайской газеты North China Herald.

Меж двух огней

Проблемы у русских харбинцев начались спустя несколько лет после обретения новой родины. В 1924 году СССР и Китай установили дипломатические отношения. КВЖД была передана советским властям. Многие предпочли тогда уволиться с работы по принципиальным соображениям, чтобы не сотрудничать с людьми, которые убивали их близких. Но несколько лет спустя положение эмигрантов стало ещё хуже. В 1931 году Маньчжурию оккупировала Япония. Советский Союз ещё не был достаточно силен, чтобы конфликтовать с восточным соседом, и продал японцам КВЖД. В Харбине появляется японская администрация. Русские эмигранты становятся объектом пристального внимания японской контрразведки.

"Моему дяде Илье пришлось служить под началом японцев. И вот однажды он арестовал какую-то японку по подозрению в контрабанде. Но японские власти предъявили обвинение не японке, а Илье, заподозрив его в антияпонской деятельности. Илью казнили. По слухам, сожгли в паровозной топке. Добрый, отзывчивый, умный, он был любимцем в семье", – писала в "Семейных хрониках" дочь харбинского эмигранта Мария Бородина.

В это время советское правительство начало активно зазывать русских жителей Харбина обратно на родину. Эмигрантам обещали гражданство и работу. Десятки тысяч человек уехали в СССР, соблазнившись обещаниями и не видя для себя перспектив в новом государстве Манчжоу-Го, созданном японцами по образцу несостоявшейся Желтороссии. Поначалу специалисты, получившие образование в харбинских университетах, были встречены в СССР с распростертыми объятиями. Но иллюзии вскоре развеялись. В 1937 году выходит приказ №00593 комиссара внутренних дел СССР Ежова:

"Органами НКВД учтено до 25000 человек, так называемых "харбинцев" (бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Маньчжоу-Го), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т. п. В подавляющем большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионно-шпионскую деятельность до 4500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев".

В 1937 и 1938 годах 31 тысяча бывших харбинских эмигрантов была приговорена к расстрелу, ещё 10 с половиной тысяч отправлены в лагеря на срок от 10 до 25 лет.

Алексей Бабий, председатель красноярского общества "Мемориал", по происхождению "наполовину харбинец": его бабушка и дедушка приехали в СССР в середине 1920-х годов.

– До возвращения на родину они не были знакомы, – рассказывает Алексей Бабий. – Моего деда носило по всей стране, он руководил духовым оркестром на курорте Шира, учился в Томске, потом в Ленинградской консерватории и даже несколько месяцев в Чите возглавлял комиссию по чистке. Потом осел в Новосибирске, где встретил свою будущую жену, и в 1930 году у них родилась дочь – моя мать. В семилетнем возрасте девочка осталась сиротой. Родителей арестовали и расстреляли во время Большого террора, когда Ежов затеял "харбинскую операцию" – большинство репатриантов из Маньчжурии обвинили в шпионаже в пользу Японии. Я познакомился с их делами в новосибирском КГБ в начале 1980-х годов. Бабушка сразу дала признательные показания, она была беременна, но следователей это не смутило. Дед некоторое время сопротивлялся, но его быстро сломали, и он подписал всё, что ему было велено.

Дед Алексея, Николай Клюкин, был дирижером городского радиокомитета. Бабушка – Тамара Гиргилевич – работала в облоно и возглавляла дом детского творчества. Педагогическое образование она получила ещё в Харбине, там же вступила в комсомольскую организацию – столица КВЖД не была однозначно "белой", среди молодежи была популярна советская романтика и вера в светлое будущее социалистической родины. Когда в конце 1920-х годов Китай начал проводить недружественную по отношению к русским политику, многие семьи решили покинуть Харбин. Перед ними стоял выбор: на запад – в СССР или на восток – в США. Семья Гиргилевич раскололась, комсомолка Тамара с отцом уехала в Читу, остальные члены семьи отправились искать счастья в Соединенных Штатах. И обрели его. Евгений, двоюродный брат Тамары, стал голливудским композитором, прославившимся под именем Юджин Поддани, как автор музыки к мультсериалу "Том и Джерри".

Тамаре не повезло, она стала одной из жертв "харбинской операции" наркома Ежова.

– Много лет спустя, после детского дома и всяческих мытарств, моя мама нашла домработницу, которая рассказала ей о том, как за её родителями приехал ночью "черный воронок", и бабушка, когда энкавэдэшники её уводили, кричала о том, что с юности была комсомолкой и верила в советскую власть. Они ответили: "Нам такие и нужны…"

О своих поисках в архиве КГБ Алексей Бабий написал рассказ "Частный детектив":

"Приказ номер 1620 от 29 октября гласил, что Гиргилевич Т.Г. от работы освобождена за недоверие коммунистического воспитания детей. Это означало, что арестовали ее позже. Иначе ее уволили бы как врага народа. Листая папки только по облоно и только по буквам "Г" и "К", я насмотрелся на сотни таких формулировок. Итак, бабушку взяли после 29 октября, но до 21 декабря. "К твоему дню рождения я вернусь", –​ говорила она моей матери (та по иронии судьбы родилась в один день с Иосифом Виссарионовичем).

Бабушка так и ушла бы в ботиках, но домработница силком надела ей валенки. И дала свою теплую шаль. А бабушка всегда одевалась со вкусом. Она была красивая тридцатилетняя женщина, потомственная интеллигентка, и идти куда-либо в валенках ей казалось неприличным.

Она не верила, что в стране, где так вольно дышит человек, могут арестовать беременную женщину. Как оказалось, домработница лучше разбиралась в политической ситуации".

"Пустите нас домой"

Среди русских эмигрантов были и те, кому повезло вернуться на родину и избежать лагерей. Певец Александр Вертинский добивался разрешения вернуться в Россию много лет. Несколько лет до этого прожил он в Харбине и Шанхае. Разрешение он получил лишь в 1943 году, заверив советскую власть в своём желании помочь родине, воевавшей с фашистской Германией. Письмо он писал на имя министра иностранных дел СССР Вячеслава Молотова.

"Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович!

Я знаю, какую смелость беру на себя, обращаясь к Вам в такой момент, когда на Вас возложена такая непомерная тяжесть – такая огромная и ответственная работа, в момент, когда наша Родина напрягает все свои силы в борьбе. Но я верю, что в Вашем сердце большого государственного человека и друга народа найдется место всякому горю и, может быть, моему тоже.

Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь –​ самое ужасное…

Пустите нас домой… Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович. Я пишу из Китая…"

Спустя два месяца Вертинскому и его семье разрешили вернуться на родину. Но до конца жизни Вертинский оставался в СССР "немного эмигрантом", чуждым советской действительности, хотя он снимался в кино и давал концерты, собиравшие полные залы.

Начало конца

Вторая мировая война изменила отношение многих русских харбинцев к ненавистной "совдепии".

"По моему мнению, эмиграция самоупразднилась в день начала Великой Отечественной войны. В тот день всей толпой ринулись в консульство –​ очередь аж на мосту стояла! Все хотели на фронт, нужно защищать Родину. Мы в первый день всем оркестром подали заявление в консульство –​ просили всех нас отправить на фронт", – вспоминал джазовый музыкант, житель Харбина Олег Лундстрем. Никого из патриотических эмигрантов на фронты Великой Отечественной не пустили.

Однако не все стремились вернуться в СССР даже в годы войны. В Харбине оставалось немало людей, остро ненавидевших советскую власть. Один из них, Константин Родзаевский, основал в Харбине "Всероссийскую фашистскую партию", которая имела немало сторонников. Епископ Нафанаил, в то время редактор местного журнала "Православный голос", сотрудничал с ВФП как член "Комиссии по борьбе с безбожием". Символом партии, разумеется, была свастика. Нафанаил объяснял её значение: "крест, проникнутый знаком силы и духовной борьбы".

Родзаевский и его соратники горячо приветствовали вторжение Германии в СССР, с ними были согласны часть бывших белогвардейских офицеров. Русские фашисты рассчитывали после победы Третьего рейха создать на территории Сибири дружественное фюреру государство.

Однако к концу войны, когда стало ясно, что Советский Союз устоял, Родзаевский публично отказался от своих взглядов и распустил партию. К тому времени русские фашисты раздражали даже японскую администрацию.

Родзаевский написал покаянное письмо советскому правительству:

"Я выпустил "Обращение к неизвестному вождю", в котором призывал сильные элементы внутри СССР для спасения государства и сохранения миллионов русских жизней, осуждённых на гибель в войне, выдвинуть какого-нибудь Командарма X, "Неизвестного вождя", способного свергнуть "еврейскую власть" и создать Новую Россию. Я не замечал тогда, что таким неизвестным вождём волею судьбы, своего гения и миллионов трудящихся масс становился вождь народов товарищ И. В. Сталин".

Родзаевский признавался друзьям, что главное для него было спасти жену и детей, которых он очень любил. Ради этого он готов был принести себя в жертву, отправился в СССР, где немедленно был арестован, осуждён и расстрелян.

История русского Харбина фактически закончилась в 1945 году, когда после победы над Японией в город вошли советские войска. Комендант советского гарнизона вспоминал свои первые впечатления от прибытия в город:

"Как будто дореволюционные вывески, мужчины в шляпах, попы… Для советских солдат это было дико. Харбин производил впечатление старой России, чудом сохранившейся здесь спустя 25 лет".

Сами жители Харбина в основной своей массе отнеслись к советским войскам как к освободителям. Натерпелись от японцев. Через несколько дней после капитуляции Японии вся российская верхушка Харбина была вызвана в советское консульство в этом городе. Люди пошли. Отчего бы не представиться новому коменданту, решили многие. Сотни человек были арестованы тем же вечером в консульстве. Большинство из них провели в лагерях как минимум по 10 лет. После вывода советских войск с территории Маньчжурии 28 апреля 1946-го управление городом перешло к новообразованной народно-демократической администрации, контролируемой китайскими коммунистами.

Новейшая история

Совсем небольшая часть эмигрантского сообщества в Харбине уцелела и наблюдала победное шествие коммунизма.

"Увидев на территории университета марширующих студентов, которые несли плакаты с надписями: "Долой старый Китай!", "Революция!", я испугалась. Я узнала все признаки надвигающейся катастрофы… я была чужой, но на каком-то глубинном уровне чувствовала себя частью происходивших драматических событий. Китайцы стояли на пороге новой эпохи своей долгой истории, и эта новая эпоха разрушит традиционный стиль жизни и принесет раздоры, лишения и страдания… Нам, беженцам, пережившим подобные катаклизмы, хотелось крикнуть: "Стойте! Остановитесь! Не повторяйте наших ошибок!" – вспоминает Елена Якобсон.

Новая власть относилась к иностранцам недоброжелательно. Русские газеты закрылись. Русский язык исчез с вывесок и практически ушел в подполье. В годы вражды между Китаем и СССР говорить по-русски на улице было небезопасно. Когда председатель Мао умер и внутренняя политика компартии смягчилась, в Харбине жило всего несколько тысяч "белых эмигрантов" и их потомков. Сейчас не осталось почти никого.

В 21-м веке власти Харбина сделали русскую историю визитной карточкой города: фестиваль ледовых скульптур, мощеная булыжником мостовая, русский сквер и русский храм, в котором, правда, не идут службы. Всё это китайские туристы из других провинций рассматривают как диковинный аттракцион.