Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Дневник – вещь опасная во многих отношениях. Попав в чужие руки, он может серьезно осложнить или даже поломать жизнь автора. Во все времена личными дневниками интересовались ревнивые супруги, военная разведка и тайная полиция. Кроме того, дневниковые записи субъективны и недостоверны, часто основаны на слухах, чьих-то рассказах и домыслах.
Но у дневников есть и преимущества перед журналистикой или беллетристикой: дневник передает атмосферу эпохи, шум времени, нерв повседневности, он ценен своей подлинностью, даже если пишущий не обладает большими литературными способностями.
В этой подборке собраны дневниковые записи 1917–1920 года, посвященные русской революции, автономии Сибири и Гражданской войне, завершившейся победой тоталитарного советского режима, который лишил Сибирь надежды на самостоятельную политическую жизнь.
Сибирь часто упоминается в дневниках того времени как альтернатива диктатуре большевиков, как "другая Россия" с огромным потенциалом развития.
Важной частью жизни во время Гражданской войны были слухи: немцы взяли Петроград, Троцкий арестован, Ленин бежал в Сибирь. Или наоборот: Ленина повесили, Троцкий уехал в Красноярск. Но в любом случае, очень многие с надеждой смотрели на Сибирь – академик Вернадский, писатель Владимир Короленко, поэтесса Зинаида Гиппиус, политики и генералы, журналисты и священники, и рядовые обыватели, бежавшие в Сибирь от большевиков.
1917. Унитарная Россия кончилась
После Февральской революции на территории бывшей империи начинается "парад суверенитетов". О желании политической автономии заявили на Кавказе, в Польше, Прибалтике, Украине, Финляндии. После октябрьского переворота центробежные тенденции только усилились. В Томске прошел Областной сибирский съезд, не признавший власть большевиков и заявивший о независимости Сибири от Петрограда. В конце 1917 года имя идеолога сибирского областничества Григория Потанина как "президента Сибири" часто упоминается в газетах и дневниках.
Владимир Теляковский, директор императорских театров. 6 января 1917 года по новому стилю
"Оказывается, что труп Распутина не отправлен еще в Сибирь и, по-видимому, отправлен не будет, ибо его перевозили с Николаевской дороги на Нелидово-Рыбинскую и обратно – вследствие всё разноречивых приказаний.
Говорят, что Императрица, Вырубова и м-м Танеева носят по Распутину траур. Со вчерашнего дня все, касающееся Распутина, запрещено печатать, так что отныне публика будет в неведении того, что совершается".
Альдрованди Марескоти, итальянский дипломат. 6 февраля 1917 г. Петроград
"Итальянец, ехавший со мной в своем автомобиле, говорит мне, что он ждет получения новой, лучшей машины.
"Но откуда она должна прибыть?"
"Из Владивостока".
"Каким же образом при нынешнем затруднительном положении транспорта вы сумеете получить автомобиль из далекой Сибири?"
"Это вопрос бакшиша".
Повсюду слышишь о невероятной коррупции во всех слоях общества. Уверяют, что военные поставки производятся через многочисленных и жадных посредников, которые используют с этой целью даже балерин или любовниц великих князей".
Никита Окунев, служащий пароходства. 16 марта 1917 г. Петроград
"Милюков сказал в Екатерининской зале собравшимся морякам, солдатам и гражданам сильную речь, в которой признал, что "нас никто не выбрал, ибо, если бы стали дожидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власть из рук врага; пока мы спорили бы о том, кого выбирать, враг успел бы организоваться и победить нас и вас. Нас выбрала русская революция. Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободные, избранные народом представители скажут нам, что они хотят на наших местах видеть людей, более заслуживающих их доверия... Керенский сказал, что первым его шагом было распоряжение немедленно освободить всех политических заключенных, без всяких изъятий, с особым почетом препроводить из Сибири сюда наших товарищей депутатов с.-д. (социал-демократической. – СР) фракции".
Даниил Фибих, журналист. 25 (12) марта 1917 г. Петроград
"Боже мой! Кто мог бы дней 10 тому назад вообразить себе, что всенародно, публично, наши солдаты – эта гроза и пугало бунтовщиков, шли бы с красными знаменами и вместе с рабочими пели "Марсельезу"? Кто бы мог себе это представить? Снилось ли это кому-нибудь из наших революционеров?
И эти солдаты не только несли красные флаги, не только кричали "ура" в честь революции, но их благословляло само духовенство, духовенство, бывшее второй приспешницей правительства. Поистине мы живем в самую странную, самую фантастическую, но в то же время в самую прекрасную и великую эру истории России.
Кто теперь может пойти против нас? Да, "мы сила", как сказал на митинге один офицер, и теперь нам ничто не страшно.
Несколько недель за это бы нас расстреливали, вешали и ссылали в тундры Сибири, а теперь это сделалось самым обычным и законным делом. Все понятия и воззрения русских обывателей пошли вверх дном".
Морис Палеолог, посол Франции в России. 7 апреля 1917 г. Петроград. Мариинский театр
"Интерес всего зала сосредоточен на большой императорской ложе против сцены, ложе торжественных спектаклей. В ней сидят человек тридцать: старые мужчины, несколько старых дам, лица серьезные, худые, странно выразительные, незабываемые, удивленно озирающие публику. Это герои и героини терроризма, которые еще двадцать дней тому назад жили в ссылке в Сибири, в заключении, в Шлиссельбурге или в Петропавловской крепости. Тут: Морозов, Лопатин, Вера Фигнер, Вера Засулич и пр. Я с ужасом думаю о всех физических страданиях и нравственных мучениях, перенесенных в молчании, погребенных забвением, которые представляет эта группа. Какой эпилог для "Записок" Кропоткина, для "Воспоминаний из Мертвого Дома" Достоевского!
Концерт начинается Марсельезой, которая теперь сделалась русским гимном. Зал дрожит от аплодисментов и криков: "Да здравствует Революция". Ко мне обращены несколько криков: "Да здравствует Франция".
Сергей Каблуков, религиозный писатель, июнь 1917 года
"Амнистированные уголовные, призванные в войска, совместно с другими преступными элементами гражданского населения, организовавши шайки, систематически совершали грабежи и убийства и подготовляли, под флагом анархизма, организованные массовые ограбления банков, магазинов и учреждений, убийства руководителей общественных организаций, с целью грабежа командируя шайки в другие города.
В Томске в ночь на 3 июня объявлено военное положение. Арестовано свыше 1500 уголовных амнистированных в войсках и около 800 человек в преступных притонах. При аресте произошла перестрелка. В 6-й роте 25-го полка при аресте отдельными лицами оказано вооруженное сопротивление. При перестрелках убито около 20 человек, несколько ранено".
Никита Окунев, служащий пароходства. 20 (7) августа 1917 г. Петроград
"Бедняжку Николая Александровича Романова отвезли с семьею в Тобольск. Ведь это настоящая Сибирь: 2800 верст от Петрограда и 250 верст от ж.-д. сообщения. Каково-то этой изнеженной семье жить зиму в таком жестоком климате, и чем она виновата, что родилась для царствования, а не для ссылки? Сердечно жалко их, как жалел и тех, которых цари и Николай ссылали в тот же Тобольск и дальше".
Владимир Вернадский, ученый, мыслитель, общественный деятель. 14 ноября 1917 г. Москва
"Невольно думаешь о будущем. Хочется найти выход вне случайных обстоятельств. Эти случайности могут быть ужасны для переживающих – но поворот так глубок, что то, что за ним сохранится, само по себе огромно. Сейчас в смысле случайностей все зависит от Учредительного собрания. Если оно будет не большевистское в большинстве, все же ясно, что унитарная Россия кончилась. Россия будет федерацией. Слишком мала воля и уважение к великороссам. Юг получит гегемонию. Роль Сибири будет очень велика. Я даже мечтаю о присоединении к этой федерации и австрийских земель. Столица не Москва?"
Феликс Ростовский, генерал, член Военного Совета Российской Республики. 17 ноября 1917 года
"Совет народных комиссаров предложил командующему петроградским военным округом полковнику Муравьеву немедленно выехать в Сибирь для разгона образовавшегося в Омске (ошибка Ростовского, на самом деле в Томске. – СР) под председательством Потанина нового правительства, не признающего власти большевиков.
Муравьев ответил народным комиссарам, что он не считает возможным отправиться в Сибирь и отказывается занять пост наместника Сибири".
Сергей Каблуков, религиозный писатель, среда, 13 декабря 1917 г.
"В Томске какой-то "окружной съезд" объявил Сибирь самостоятельной республикой.
Сколько у нас республик: Украинская, Финляндия, Кавказская, Эстонская, Сибирская, Бессарабия. И еще?
Газеты все упорнее пишут об ужасе голода, имеющего наступить около Рождества".
Зинаида Гиппиус. Поэт. 29 (16) декабря 1917 г.
"Абсолютный голод у дверей. С Сибирью – смутно, слухи, что она отложилась, что какое-то там Правительство с Потаниным во главе. Южнее Курска нет движения. Там – война, всего юга с севером, – ведь большевики в войне и с Украиной.
Дмитрий (писатель Дмитрий Мережковский, муж Гиппиус. – СР) говорит: надо было бы тоже устроить демонстрацию, вернее – процессию: такую тихую, с горящими факелами, с большим красным гробом, и на нем надпись: "Свобода России"... А я поправляю: нет, написать страшнее. Надо написать просто — "Россия"...
1918. Говорят, что Троцкий и Ленин казнены через повешение
В 1918 году многим казалось, что советская власть вот-вот будет разгромлена её противниками. Важнейшим событием года стало восстание Чехословацкого легиона. Растянувшиеся на тысячи километров по Транссибирской железной дороге эшелоны с легионерами всего за несколько недель свергли власть большевиков от Волги до Забайкалья. Год закончился наступлением на Москву Сибирской армии под командованием 27-летнего генерала Анатолия Пепеляева.
Евгения Писарева, жена князя Георгия Львова, первого министра-председателя Временного правительства России
"Тюмень. 1 февраля 1918
Говорят, что Ленин бежал. Определенных сведений опять-таки нет. Декрет о церкви производил сильное возмущение. Это последний и сильный ужасный удар России. Если мы не сумеем отстоять церковь, то это будет духовная смерть наша.
14 [февр.] 1918 г. Уже несколько раз появлялись большевики, но в Тюмени не задерживались, последний их приезд был более основательный, они объявили Тюмень захваченной, посадили своих комиссаров всюду и начали всюду обыски и конфискации везде и всюду, сначала отбирали оружие, а потом и всякое продовольствие. У Лопухиных был очень непонятный обыск. Матрос грубый и нахальный с двумя солдатами перешарили все, даже вошли в детскую, где дети спали, и перерыли все детское белье. Отобрали чай... Этот отряд большевиков уехал и увез почти все реквизированное. На смену ему явился какой-то карательный отряд; неизвестно, кого он должен был карать. Он терроризировал наш мирный и спокойный город. Во главе этого отряда был комиссар всего Северного района и Западной Сибири Зайпкусь. 19 лет, мальчик, за его подписью стали появляться приказы один свирепее другого с угрозой расстрела в два счета за неисполнение приказов и декретов. Город объявлен на военном положении. Почему – никому не известно, он смирнее смирного, никакого противодействия не оказывает. Один из приказов – сдавать в штаб отряда оружие и золотые, и серебряные вещи. Бедные смиренные обыватели…"
Михаил Пришвин, писатель. 21 февраля 1918 г.
"С Марта Общество сибиряков-областников будет издавать журнал для юношества.
Задачи журнала – осветить юношам Сибирь как страну вольности, вызвать в них стремление поднять свой дух согласно с могучей природой страны и быть на страже заключенных в каждой народности вольностей.
Журнал "Сибирский страж" будет выходить ежемесячно с Марта под редакцией М. М. Пришвина при участии всех писателей и художников, которым близки задачи журнала…" (Издание этого журнала так и не было осуществлено. – СР)
Владимир Зверев. Красноярск 14 марта 1918 г.
"Говорят, что Троцкий и Ленин казнены через повешение. Союзники послали всем советам предложение сдаться без боя, иначе будет применена сила. "Наши" большевики решили сдаться союзникам. Для Ленина якобы готовится в Красноярске квартира – идет сюда..."
Татьяна Машинская, гимназистка. Омск. Апрель 1918 г.
"Часто тухнет электричество, улицы не метутся, по ветру носятся бумажки, исчезла нарядность и приодетость прохожих. Все превратилось в одну бесцветную толпу. Куда-то бешено мчатся грузовики, отравляя воздух скверным перегаром… Как зверь из бездны. Дорогу низам, а не то я тебя прикладом, да к стенке. Гуляй, темная и рабская Россия, пока сама, выбившись из сил, не задохнешься в ненависти, не захлебнешься в крови".
Никита Окунев. 11 июня (29 мая) 1918 года
"Опубликовано воззвание совета Нар. Ком., в котором говорится, что чехословаки захватили Самару, Омск и Новониколаевск и что в Омске образовалось Временное сибирское правительство. Это – прелюдия к объявлению мобилизации, что уже и проводится частично в Москве и присибирских городах.
У германского посла Графа Мирбаха угнали из гаража его автомобиль, стоящий 150 000 р. Даром, что германский посол, а и его обобрали наши ловкие товарищи-воры!"
Юрий Готье, историк, сотрудник Румянцевского музея. 14 июня 1918 г.
"Ничего не пишут о так называемых чехословаках, о которых носятся разные слухи. Я сам не вполне понимаю это движение. Что они, уходят действительно во Владивосток, или они явятся опорой полумифическому Сибирскому правительству? Но это правительство, если оно имеет реальное значение, неминуемо будет искать опоры в Японии, ибо одних чехословаков мало.
Я думаю, что одним из наиболее интересных явлений нашей современности надо считать всеобщее похудание, которое происходит не только от одного голода. Правда, недоедание ощущается многими, но далеко не всеми и не в такой еще пока острой форме, а между тем – все похудели, кто на 15, кто на 20% веса, а иные и более. Несомненно, большое значение имеют здесь нервные переживания. Думы и тоска подтачивают людские организмы и сушат их; горе людей сознательных, видящих бездну, в которую мы все еще продолжаем катиться, так сильно и так глубоко, что не может не отзываться на их физической природе, как не может не отзываться на сытом обывателе то, что его в любой момент могут окончательно раздеть и ограбить".
Владимир Зверев. Июнь 1918 г. Красноярск
"День переворота (свержение советской власти. – СР) прошел так. Утром главари нашей организации приказали нам прибыть в сборный цех железнодорожных мастерских, где собирался митинг по поводу вывоза исполкомом ценностей и продовольствия на пароходы. (Отправление флотилии с грузом ценностей и продуктов в сопровождении отряда красногвардейцев вызвало негодование рабочих. – СР). Пришли. На митинге Марковский. Разговоры, как всегда, и шум. Хотя я и был в демократическом виде, но на брюках остался кант, что и послужило поводом к изгнанию меня из цеха. Только что я вышел и пошел по Всесвятской, как в цехе раздались сначала выстрелы, затем разрыв ручной бомбы. Как выяснилось уже потом, стрелял Марковский, а затем стреляли в него и ранили в плечо. Митинг, понятно, разбежался; в ближайшем к мастерским районе жители стали закрывать ставни и прятаться.
Часов до 17-ти положение было неопределенным, [затем] оказывается, что большевики бежали, бросив город. Таким образом, нам не пришлось брать их с боя. Настроение у всех поднялось сразу. Немедленно освободили политических заключенных. В городе суматоха. Найденным оружием вооружились все, кому надо и не надо, обыски и аресты, розыски большевиков, и смех и грех. Спать ночь не пришлось, не до того было
В городе настроение среднее. Обыватель остался обывателем. Стонал и охал при большевиках, порадовался день при перевороте, затем снова взялся за стоны и охи по разным вздорным слухам. Сегодня, например, говорят, что немцы взяли Париж. Откуда сие, неизвестно, телеграф с Россией не действует. Что в России – Аллах ведает. Как-то там близкие и друзья? В последние дни не выходит у меня из головы Тося. Страшно беспокоюсь, как-то она там..."
Барон Алексей Будберг, генерал-лейтенант. 2 сентября 1918 года
"Говорят, что чехословаки прочистили всю магистраль и что путь свободен чуть ли не до Волги; сообщают также, что в Томске или Омске имеется Правительство, и что в Сибири образовалась уже своя армия, успешно борющаяся с красными....
Захиревшее одно время Сибирское, сидящее во Владивостоке, правительство – или так называемая Дерберовщина, – ободренное успехами на Сибирском фронте, воскресло и, объявив себя единственной законной властью, требует, чтобы все его признали и ему подчинились...
Один из членов английской миссии, спрошенный, как они относятся ко всему у нас происходящему, ответил, что они "ждут, к чему же, наконец, придут русские джентльмены".
4 октября 1918 г. Приехавшие с запада говорят, что для развертывания Сибирской армии произвели очередной призыв и набрали новобранцев, но офицеры их опасаются больше, чем красноармейцев; рассказывают, что в Томске и других городах офицеры собираются на ночь в отдельную казарму, и что оружие и пулеметы охраняются офицерскими караулами".
Иосиф Ильин, офицер. 15 октября 1918 г.
"Весь вечер вчера и ночью ехали отлично. До Омска осталось сто двадцать верст, сегодня вечером часов в восемь приедем. Везде масса слухов. Какой-то француз в Кургане уверял, что японцы совсем ушли, а в Челябинске польский офицер заявил наоборот, что японцы уже в Томске со своей полицией и даже в ходу их деньги. Как бы то ни было, но ни одного эшелона войск до сих пор на запад не прошло и все вертится лишь в области вранья и слухов".
Алексей Будберг, 2 ноября 1918 г.
"Из Омска сообщают из агентурных источников, что прибывший туда Колчак при помощи офицерских организаций устроил там какой-то переворот, сместил всех министров и объявил себя диктатором. Если это верно, то из того, что он показал здесь, очевидно, что это будет очень скверный диктатор – для диктатуры одной импульсивности и вспыльчивой решительности очень недостаточно…"
Мануил Маргуелис, адвокат, публицист. 30 ноября 1918 г.
"Вся борьба с большевиками ведется в Сибири под знаком союзнической ориентации. Представители союзников – генеральные консулы в Иркутске: северо-американский Гаррис и французский Буржуа; есть еще французский консул – какой то учитель танцев и гимнастики…между тем вся борьба за Сибирь велась до сих пор без единого солдата или единого сантима от союзников. Сношения с серьезными представителями союзников – с послами, не удавались. Ближайшие были в Пекине, – но телеграммы к ним не доходили...
Союзнических войск очень мало в Сибири; к началу октября было англичан – 2000, итальянцев – 500, французов – 1000 человек с генералом Жанэн во главе; у японцев – один жандармский дивизион, один кавалерийский и три пехотных полка. Японцы высадились во Владивостоке и пошли на запад, высылая вперед жандармов, учреждавших комендатуры и печатавших расплывчатые воззвания. Заявляют, что дойдут до Читы, где будут зимовать.
Теперь ждут прибытия 10 000 американцев..."
Михаил Пришвин, писатель. 15 декабря 1918 г. Москва
"Читатель спросил, где же теперь писатели, сколько печаталось книг всяких, и нет ничего, куда подевались все?
– Умные уехали на Украйну, средние — в Сибирь, а я вот глупый, так сижу с вами, дураками".
1919. "Давайте нам назад царя и урядника"
В 1919 году Красная армия смогла переломить ход Гражданской войны в свою пользу. В Сибири правительство адмирала Колчака фактически контролировало только крупные населенные пункты и Транссиб. В лесах и деревнях хозяйничали партизаны. Сибирская деревня враждебно относилась к Белому движению из-за частых реквизиций и экзекуций, которые практиковало командование Сибирской армии.
Лидия Бурлакова, гимназистка. 1 января 1919 г. Екатеринбург
"…Сытые и упитанные комиссары утопали в море человеческих удовольствий, живя животной жизнью, совершенно забывали о голодающих и сознательно истребляли хлеб, боясь, что он попадет в руки контрреволюционеров. А несчастные интеллигенты унизительно терпели все, озаряя свою темную беспросветную действительность надеждою на светлое будущее.
Но вот в Сибири народилась новая, полная молодых, здоровых сил, народная армия. В юношеских сердцах вспыхнула ярким огоньком любовь к отчизне. Много, много пошло юношей в армию. Много положила их смерть. Смерть много взяла молодых хороших сил. Они, не жалея своей жизни, своей цветущей молодости пошли в холодные окопы, чтобы своей доблестной грудью защитить нас от нашествия озверевших людей. Им не жаль для нас ничего. А мы, неблагодарные, жалеем дать им свою копейку, свое белье. О жалкие, презренные люди – эгоисты, живущие только для себя и видящие и слушающие только себя.
…И вот эта молодая армия творит чудеса храбрости во главе с доблестным 27-летним генералом Анат. Никол. Пепеляевым. Эта армия безо всякого упрека, не сетуя на судьбу, мужественно при 30° мороза и по колено в снегу сражается и борется с врагом. Дух армии растет, слава увековечивает солдат, и я верю, близок тот час, когда наша страдалица-Русь освежится, прояснится, как летний день без тени бури и грозы…"
Степан Веселовский, историк. 9 января 1919 г. Москва
"Гнетущую атмосферу создает удушение свободной печати. Не знаешь, что происходит на Западе, на юге, на севере, в Сибири, даже в пределах советской республики, и в каждом номере "Известий" или "Правды" читаешь злобные, тенденциозные и лживые статьи. Когда не удержишься и прочитаешь очередной номер, то на целый день остается кошмарное, гадкое впечатление".
Борис Четвериков, поэт. Март 1919 г. Омск
"Мы получили изящное, по всем правилам светского этикета приглашение к графине Подгоричани… Здесь, в Омске, графиня оказалась в состоянии сохранить барский образ жизни, даже устраивать журфиксы. После ужина все перешли в гостиную, где было много ковров, много диванов, козеток, пуфов и масса диванных подушек. Наверное, при перевозке из Москвы или Петербурга, или откуда там, для них пришлось отвести целый товарный вагон. Некоторые юноши привычно, отработанно легли на полу, локтями утонув в подушках. Другие сели на спинку кресла, на ручку кресла. Кое-кто развалился на диване. Были поданы коньяк, ямайский ром… Кто-то прочел кусочек Верлена. Кто-то обнаружил знание Михаила Кузмина! Затем Бурлюк прогремел не свое, а Маяковского: "Мама, скажите Леле, у меня пожар сердца"...
Прасковья Мельгунова-Степанова, жена министра Сибирского правительства. 30 марта 1919 г.
"Большевики усиленно пускают слухи о том, что Америка предложила им и Колчаку подписать обязательство о прекращении гражданской войны и об ограничении количества штыков впредь до мирной конференции, где вопрос о судьбе России будет решен. Говорили, что Каменев едет на переговоры с Колчаком. Было в этом что-то нелепое – Ленин якобы в Петербурге подписал с американской делегацией это условие. Теперь, наконец, выяснилось, что это Ленин предложил Америке во имя человеколюбия снабдить Россию провиантом и попросить Колчака пропустить оный через Сибирь!"
Владимир Пилкин, контр-адмирал, участник Белого движения. 11 мая 1919 г.
"О Колчаке Серебренников рассказывал мало. Говорил, что у него 700 тысяч войск, из них 400 т. на фронте. Все идет будто бы настолько успешно, что если бы даже погиб Колчак, так и то бы дело его не остановилось бы. Но это было бы, разумеется, ужасным все-таки ударом, а организации в Совдепии, держащиеся именем Колчака, может быть, и распались бы.
Упомянул о форме офицеров в Сибири. Оказывается, все одели старую форму, с погонами. Я жалею немного нашу морскую с нашивками. Погоны так неудобны, ни лечь, ни пальто надеть. У Колчака три орла, без короны, с опущенными крыльями, так называемыми "николаевскими".
Альдрованди Марескоти. 24 мая 1919 г.
"Заседание Четырех у Вильсона.
Участвует также представитель Японии виконт Чинда.
Обсуждаются вопросы: Россия; военное положение в Сибири; введение еще одного представителя Японии в комиссию по делам новых государств; положение балтийских провинций; договор с Болгарией; предложение Венизелоса заслушать его мнение о греческих границах; Данциг".
Виктор Пепеляев, Председатель Совета Министров в правительстве адмирала Колчака. 4 июля 1919 г. Омск
"Совещание. Сукин (Николай Сукин, генерал-майор, член штаба Колчака. – СР) сообщил о проекте соглашения Юденича с Финляндией. Финны за участие по взятии Петрограда требуют признания безусловной независимости, самоопределения населения Карелии и Олонецкой губ. и т. д. Предложение отклонить и ответить в духе нашей ноты. Предстоит решить вопросы о чехах; воевать они не расположены. В связи с этим выдвигается вопрос о приглашении японцев к охране к западу от Байкала".
Алексей Будберг, 6 июля 1919 г.
"Много говорят о том, что среди населения Сибири поднимается монархическое движение и что лозунг "давайте нам назад царя и урядника" становится все более и более популярным. Это очень возможно, но только подкладка тут не идейная, а самая практическая: изнеможенное всякими перевертнями население, изверившись во всех видах новой власти и видя, что жизнь становится все хуже и невыносимее, вспомнило, что тогда жилось куда лучше, и жаждет этого старого как избавителя от всех прошедших по его шее и бокам экспериментаторов".
Николай Устрялов, философ, 10–11 июля 1919 г.
"Омск. 12 ч. 50 м. ночи. В общем, тревожно. Начинаются там и сям "панические" разговоры, обыватели готовят чемоданы, "беднота" открыто радуется и поджидает большевиков. Говорят, и в сибирских деревнях настроение большевистское. Не переболели еще, не знают, на себе не испытали, что такое советская власть, а ведь рассказам русский человек плохо верит. Эмпиризм дикарей – ничего не поделаешь. Возможно, что Сибири еще суждено испить эту горькую чашу. Неспокойно в низах, возможен внутренний взрыв, если продолжатся неуспехи на фронте. А они, увы, продолжаются, положение ухудшается. Фронт приближается к Екатеринбургу и Челябинску, хотя большевики снимают части на Деникинский фронт. Что-то будет? Ужели новые испытания, бегство... арест? Впрочем, не очень думаешь обо всех этих ужасах, живешь интенсивно, напряженно и... не скучно, просто хорошо".
Федор Киселев, служащий металлургического завода. 23 июля/10 августа 1919 г. Воскресенье
"Большевики захватили весь Урал: города Златоуст, Челябинск, Екатеринб[ург], Томск, Ирбит, и говорят даже Омск. И все заводы Урала. Идут захватить и всю Сибирь. Все погибло, все разорено. Всех беженцев Уфы, Злат[оуста], Екат[еринбурга] и друг[их] городов и заводов – видимо, захватят в Сибири, ибо бежать им уже некуда. Ужасное положение! Всех людей разорят, кроме бедняков, у которых ничего нет, т. е. "ни кола, ни двора".
Кроме того, грозит голод, голод. Хлеба крестьяне не везут. Есть города, где 1 пуд хлеба стоит более 1 т[ыс.] рубл.? и здесь уже 200 р[уб.] пуд. Нет слов изобразить все ужасы. Мы доедаем последние крохи хлеба (на 7 душ осталось около 3-х пудов или 5 п[удов]). Живо выйдет этот хлеб. Имеемые «деньги Сибирские» похерили, не принимают. Осталась просто бумага на завертку. И это по всему Уралу и Сибири.
Нет слов выразить все последствия большевизма — никакого спасения от них. Что же будет дальше?
Боже сохрани!"
Виктор Пепеляев, 18 августа 1919 г. Омск.
"Главные затруднения правительства – в экономике, а не в военных неудачах. Никакое другое правительство не справится с задачами, пока не будет разрешен экономический вопрос. А он не может быть разрешен без помощи извне. План помощи разработан здесь представителями всех держав и сообщен их правительствам. Всего Сибири нужен кредит 200 миллионов долларов, из коих 90 миллионов – на армию. Железнодорожная помощь заключается в: 1) технике, 2) финансах, 3) охране пути. Для охраны нужно, по заключению ставки, 40 тысяч штыков. Моррис послал правительству Соединенных Штатов совет послать это количество войск. Затем идет помощь товарами. Здесь Моррис не сказал чего-либо вполне определенного. По мнению Морриса, помощь имеет смысл лишь в случае ее немедленности в пределах трехнедельного срока".
Лидия Бурлакова, 29 августа 1919 года. Томск
"С фронта получались все новые и печальные вести, которые не на шутку встревожили нас. Носились слухи о сдаче Перми, Кунгура, Чусовой, развале в армии и т. д. Все это заставило нас в несколько дней быть готовыми к эвакуации…
От Ирбита до Тюмени… кроме мирных беженцев отступала масса войск. Все воинские части ехали впереди, а позади тянулась вереница беженцев, преимущественно крестьян. На них было жалко смотреть. Крестьяне в лохмотьях везли такие же лохмотья, которые были и на них, целую кучу ребят, и почти каждый из них гнал за своей телегой корову. Они не роптали на судьбу, не бранили правительство Колчака, как это было тогда [принято], а смиренно покорялись Провидению. Красива и оригинальна была эта дорога. Наш обоз тянулся на протяжении 10–11 верст в три ряда. Целая беспрерывная беженская цепь телег. Но всю прелесть летнего времени отравляла трактовая пыль. Пыли так много, что когда мы останавливались на станции, то наши лица были не белые, а черные, как будто в масках.
Я не представляла о грубости, суровости и неприветливости тех новых людей, с которыми мне пришлось встретиться и познакомиться в мое беженское пребывание в Томске. Поступила я здесь в гимназию, во вторую, которая страшно не нравится…педагоги хуже наших. Из-за одной словесницы в омут бы бросился! Ненавидит меня так же, как и я ее. Презирает решительно всех беженок, она зла на них потому, что они стеснили ее, несколько изменили ее образ жизни. А ей, вероятно, не приходило ни разу в голову, что за люди беженцы, как надо на них смотреть, и надо ли их клеймить своим презрением?"
Филип Голиков, красноармеец, будущий маршал Советского Союза. 2 сентября 1919 г.
"С фронтов – радостные известия. Наши войска взяли Ишим, а красные повстанцы – Томск и Омск. При этом на сторону повстанцев перешли две дивизии белых. Отрадно!
В восемь вечера пойду на первое организационное собрание сочувствующих. Буду рассказывать о программе РКП (б)...
Прерывал записи. Разговаривал с крестьянами. Они только что узнали о нашем с Яшей приезде. Идут со своими думами и нуждами. Завязалась беседа о лошадях, которых подобрали бедняки при бегстве белых. Теперь кулачье оттягало этих лошадей себе. Бедняки опять остались у разбитого корыта.
Но не будет так! Мы заставим богатеев вернуть всех лошадей до последней.
Задыхаюсь от ненависти, когда узнаю о кулацких подлостях. Сколько наслушался я за свою жизнь рассказов о несправедливости кулаков, сколько видел горя и слез в деревне!
О паразиты, гнусное порождение старого гнилого строя! Из-за вашей жадности страдает народ, мучается молодежь.
Час кулацкого владычества пробил. Кончилось ваше раздолье, гады проклятые. И не надейтесь — никогда оно не вернется".
Александр Слободчиков, интендант армии Колчака. 24 октября 1919 г.
"Наш знаменитый сибирский рубль все падает. Немудрено! Мы все время только и делали, что убивали свою промышленность реквизициями и контрольными комиссиями. Не поощряли даже кустарную промышленность. Переплачиваем за плохие японские товары большие деньги, свои же расцениваем так низко, что производство останавливается, то есть мы его преступно убиваем. Третьего дня хоронили доктора Ольшевского, я стоял близко от Адмирала Колчака и наблюдал за ним. Лицо серьезное, малосимпатичное, губы и рот — тонкие, капризные, лоб — прямой и все лицо не русское, в выражении лица есть что-то трагичное…"
Дмитрий Решетников. 26 ноября (13 ноября) 1919. Город Омск
"Сегодня воскресенье, пошел после обеда побродить по улицам города. Хожу, наблюдаю за толпой. В городе лихорадочная торопливость, многие собираются уезжать, многие припрятывают более ценное и остаются в городе. Был в знакомой офицерской семье, ждут сына, но уезжать не собираются, – куда поедешь? Через город вереницей идут обозы, направляясь на Сибирский тракт, на город Ново-Николаевск. По улицам города расклеено кричащее объявление коменданта города, гласящее, что город ни в каком случае сдан не будет и что приняты все меры к отражению красных".
Александра Серебренникова, журналистка, жена Ивана Серебренникова, министра продовольствия во Временном Сибирском правительстве. Декабрь 1919 г.
"Последние дни перед падением правительства адмирала Колчака прошли в Иркутске тревожно и мрачно. Ясно видна была вся бесплодность попыток спасти обреченную власть; в воздухе нависла какая-то тяжесть: невидимая угроза давила сердце и мешала свободно дышать. Как всегда в "переворотное" время, у обывателей постепенно исчезало чувство безопасности и уверенности; мы стали плохо спать ночами, тревожил всякий громкий звонок у двери или стук в окна. Мы с мужем уговорились спать по очереди, чтобы опасность не застала нас врасплох; в комнате не тушили света – так было как-то веселее и спокойнее..."
Александр Слободчиков. 12 декабря 1919 г.
"Красные плохо одеты, но числом во много раз превосходят нас. 13 ноября в Омск вошло только около 1000 красных, которых сначала приняли за своих. Когда же увидели ошибку, было уже поздно. Тогда около железной дороги поставили пулеметы и задерживали их до 14 ноября… За Новониколаевском скопилось много эшелонов со служащими Министерств. Чехи и поляки срочно бегут, захватывая на местах ценное имущество. Они захватили паровозы, вследствие чего эшелоны стоят по несколько дней, ожидая паровозы и испытывая большую нужду в продовольствии. Когда же красные начали приближаться, было приказано выселить всех из вагонов, которые сжечь, а эвакуированным идти до Новониколаевска пешком. Женщины, дети и беженцы должны были бросить свое имущество и теплые вещи и идти пешком 40 верст. Та же картина повторяется и ближе к Иркутску. Положение беженцев было отчаянным".
Эпилог. "Среди профессуры настроение самое беспросветное"
Начало 1920 года стало катастрофой для Белого движения в Сибири. Фронт рухнул окончательно, адмирал Колчак и председатель его правительства Виктор Пепеляев были поспешно казнены в Иркутске представителями местной эсеро-большевистской власти. Десятки тысяч беженцев пешком пробирались на Дальний Восток и в Манчжурию. Впридачу ко всему начались эпидемии тифа и холеры.
Александр Адрианов, редактор газеты "Сибирская жизнь", 19–23 декабря 1919 года
"Пользуясь праздничным днем, я пошел навестить Гр. Н. Потанина в госпитальную клинику... Он очень слаб. Голова, говорит, не работает, "я теперь неинтересный, скучный, не отзываюсь на происходящее". Газету ему уже не читают – ему трудно слушать и усваивать. Он больше лежит, оч. мало сидит – утомляется, ходить не может... беспомощность, одиночество и это лечение без какой-либо определенности болезни ему тягостно, он передумывает, перебирает в памяти прошлое и что-нибудь не может вспомнить, и это забытое мучит его и стоит перед ним в виде навязчивой идеи. Он признался мне, например, что он мучится припоминанием названий двух групп – из четырех островов в Индийском океане, названия двух групп он вспомнил, а названия других двух не может вспомнить и просил меня справиться... Я просидел у него около 1 1/2–2 часов. На переднем и обратном пути к клиникам я встречал разъезжавших в кошевках красноармейцев с винтовками, видел на Садовой и какой-то пеший отряд с красным флагом, встречал группы городской самоохраны с винтовками, слышал неистовые крики у "Дома Свободы" – видимо, то были приветствия ораторам…
В воскресенье с утра мороз 20 градусов. Принесли номер "Сиб. Жизни" – последний, в виде довольно жалкого полулиста. Теперь я свободный от обязательной и тяжелой работы "гражданин", но обреченный на полуголодное существование. Нестерпимо тяжело. Как жить? У меня в семье как-то не думают, не задумываются над этим вопросом, как-то стереотипно повторяют фразу, что все равно умирать придется, так и не стоит ни о чем думать… (Александр Васильевич Адрианов расстрелян в начале марта 1920 года по приговору томской ЧК. – СР)
Владимир Вернадский. 8 января 1920 г.
"Что сулит будущее? Мануйлов продолжает думать, что велокор[усское] крестьянство вернет монархию. Впечатление, что люди ничему не научаются и судят на основании своих предвзятых взглядов. Возможно, что все это еще надолго – на годы, а мы переживаем раздробление России и долгий процесс ее воссоединения. Известия из Сибири о Колчаке самые неутешительные. Вот когда настоящая катастрофа? В общем и среди профессуры настроение самое беспросветное и мрачное".
Мария Гришина-Алмазова, вдова командующего Сибирской армией. Иркутск, городская тюрьма. 6 февраля 1920 г.
"Часов около 9-ти [вечера] в корпус вошли красноармейцы и вывели китайца-палача. Я была уверена, что он будет казнить осужденных. Прошло несколько томительных минут, быть может, четверть часа. Где-то загудел автомобиль. В коридор вошли тепло одетые красноармейцы. Их было человек 15. Они вывели Пепеляева, который прошел мимо моей камеры спокойными и уверенными шагами. Затем пошли за Колчаком. Красноармеец высоко держал свечу. Я увидела бледное, трясущееся лицо коменданта.
Потом все зашевелились. Появилась еще [одна] свеча. Толпа двинулась к выходу. Среди кольца солдат шел адмирал [Колчак], страшно бледный, но совершенно спокойный.
Вся тюрьма билась в темных логовищах камер от ужаса, отчаяния и беспомощности. Среди злобных палачей и затравленных узников при колеблющемся свете свеч только осужденные были спокойны.
Не сомневаюсь, что так же спокойно встретили они и смерть".
Николай Мендельсон, филолог. 21 июля 1920 г.
"Говорят, в газетах было о смерти Г. Н. Потанина. Царство небесное и вечный покой одному из самых хороших и замечательных людей, которых я знал! Если буду писать воспоминания, много о нем расскажу, так как многое в моей жизни с Г. Н. связанно. Особенно памятно мне лето 1894 года, проведенное с ним у В. В. Лесевича. Г. Н. был благородный, кристально-чистый человек, самый выдающийся в России областник и великий сибирский патриот. Мир его праху и сочувствие Сибири, которой – увы! – я изменил, но которую люблю!"
Лидия Бурлакова. 28 июля 1920. Томск
"Как много приходится переживать за последние дни. Ужасные слухи, усиленные расстрелы офицеров, полное незнание о судьбе А. (любимого человека. – СР) нервирует меня... На минувшей неделе ездила с братом по железной дороге в деревню за продуктами. Поездка наша была очень удачна: мы привезли 8 фун. масла, ведро творогу, 75 яиц, 5 фун. баранины, что в наше время оценивается дороже всякого золота".
Владимир Короленко. 28 февраля (15 февраля) 1921 г.
"Несколько дней назад мне прислали сибирскую газету, издающуюся в Томске, "Знамя Революции" (от 1 июля 1920, № 133) с некрологом Григория Николаевича Потанина. Умер он в самом конце июня. В некрологе говорится: "как общественный, деятель, Потанин может лишь вызвать чувство отвращения, негодования рабочих и крестьян. Он явился орудием белогвардейской своры". "Он был орудием одурачения крестьянских и рабочих масс. Угар борьбы за автономную Сибирь очень быстро прошел, как только белогвардейская нагайка загуляла по спинам крестьян" и т. д. все в том одностороннем и грубом тоне. Но, переходя к ученой деятельности Потанина, газета все-таки отдает должное его ученым заслугам. Старик умер в возрасте 85 лет!"
Кончина Григория Потанина, последовавшая летом 1920 года в Томске, стала символическим завершением областнического движения в Сибири. В 1920–1930 практически все его ученики и последователи, вовремя не уехавшие из страны, были репрессированы.
После разгрома Белого движения в СССР началось планомерное преследование инакомыслия (так называемой "внутренней эмиграции") в общественной и частной жизни. Вести дневники стало небезопасно. ГПУ-НКВД нередко придумывали заговоры и контрреволюционные организации на основе дневниковых записей, попавших в руки следователей.
