"Братоубийственная война – какие проблемы она разрешает? Не несет ли еще более сложные отношения. Не запутывает ли их в тесный, неразрешимый узел? Зачем все эти жертвы и почему брат встает на брата, души русских и православных людей захлестнула ненависть, перейдена черта дозволенная, забыта заповедь "не убей". Ведь не убивать, а лечить еще не зарубцевавшиеся раны от Мировой войны необходимо, "лечить душевные раны". Пора нам, русским, найти общий язык и действовать не орудием, а словом – остановитесь, ведь все мы люди и все ищем правду. А ведь правда и мораль одна на всех: как красных, так и белых".
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Это цитата из дневника Тани Машинской. 1918 год. В стране идет гражданская война. Ей 16 лет. Она живет в сибирском городе Омске и в своем дневнике записывает то, что кажется ей важным.
"Смешные взрослые! Они воображают, что мы, дети и подростки, ничего не замечаем, что происходит кругом!" – пишет Таня.
Но, конечно, волнуют ее далеко не только происходящие в стране драматические перемены, а прежде всего то, что и должно волновать девушку: взаимоотношения с друзьями, учеба, праздники, быт семьи. Обо всем этом она в деталях пишет в своем дневнике:
"Свобода мне, в общем, совсем не нужна. Дышится в нашем доме легко, и другой мир, вне наших стен, мне представляется чужим и неинтересным".
Таня – дочь омского купца первой гильдии Николая Николаевича Машинского, входившего в тройку крупнейших предпринимателей Омска. Он торговал кожевенным товаром, манфактурой, галантереей. Во время Первой мировой войны занялся еще и промышленной деятельностью, основал Общество кожевенного производства, выполнял заказы для армии.
Его жена Елена Константиновна, мама Тани, занималась семьей и бытом, состояла действительным членом Омского общества вспомоществования нуждающимся ученицам. Николай Николаевич Машинский также был заметным в городе общественным деятелем, членом Омского уездного комитета попечительства о народной трезвости, входил в омский отдел Московского общества сельского хозяйства, в совет старшин Омского общественного собрания, а также в попечительский совет 3-й женской гимназии.
У Тани было шестеро братьев и две сестры.
В дневнике она подробно, с удивительной наблюдательностью, описывает быт состоятельной сибирской семьи, еще не рухнувшей в перипетиях революции и гражданской войны.
"Снова мы едем на дачу в Боровое. Мы едем за 300 верст в автомобиле. Мы с сестрой в полотняных панамах, с воздушными желтыми шарфами, которые нас в случае надобности прикроют от пыли. В богатом селе Борисовке, с электричеством и зажиточным казачеством и немецкими колонистами, мы останавливаемся переночевать.
В просторной комнате гостиницы ужинает и семья каких-то англичан, которые, по-видимому, едут на завод Бергеца. У одной из девочек, как и у меня, на голове бант-бабочка, коротенькая шотландская юбочка в складку и очень красивые часики на ручке… По дороге в Боровое нам попадается этот самый завод Бергеца. Унылое это место, но, должно быть, очень доходное для предприимчивых англичан". (Английский предприниматель Бергец построил на берегу озера Айнаколь мясоконсервный завод. – СР).
А вот как Таня описывает день своего рождения и удивительный подарок, полученный ею от брата Сергея.
"После обеда все расходятся по комнатам и наступает тихий мертвый час. Дом утихает, но я напряженно смотрю на стрелку часов, вот и два часа, назначенные Сережей, выхожу на крыльцо, но никого и ничего на улице не вижу, однако вскоре замечаю, что вдали кто-то скачет на коне и держит в поводу чудесную лошадку. Это Сережин ординарец, но неужели лошадь мне! Они останавливаются у крыльца: "Вот вам Сергей Николаевич приказал передать кобылку…" Смотрю и глазам своим не верю. Какая красавица! Вся подобранная, поджарая, головка с белой звездочкой на лбу, маленькая, ножки тонкие, изящные, масть дымчатая. "Что же, лошадка хорошая, – говорит казак, разделяя мое восхищение, – породистая, призовая, англо-арабка, первый сорт". – "Как зовут ее?" – "Таисья, Сергей Николаевич сказывали, Таись, в честь, стало быть, греческой богини и назвали их его благородье". Идем во двор и вместе с ординарцем помещаем ее в стойло рядом с Тузом. Так вот оно какое мне самое счастье привалило. Теперь только получить седло и растормошить Анну Васильевну, чтобы скорее мне сшила амазонку. Какой у меня чудесный брат и как он меня любит! Но разве все это я заслужила, разве я особа какой-нибудь редкой ангельской доброты и золотого сердца, и за что мне так хорошо и радостно живется?!"
Брат Тани Сергей Николаевич Машинский служил офицером Белой армии, был сотником Сибирского казачьего войска. 28 августа 1920 года за службу у Колчак был приговорен Красноярской Губ ЧК к высшей мере наказания – расстрелу.
Но пока все еще живы, все вместе. И кажется, что теплый семейный быт сможет сберечь семью от надвигающейся катастрофы.
"На днях мы едем в Карачи. Карачи – это лечебно-грязевой курорт, находится он на Сибирской магистрали, в нескольких часах езды от Омска. Название этот курорт имеет не даром: придешь, мол, или приползешь на карачках калекой, а искупаешься и уйдешь здоровым. В соленом озере, даже при большом желании, утонуть невозможно, раствор соли в воде так крепок, что удержит тело на поверхности, – даже не умеющий плавать удержится на воде сколько угодно времени. Купанье в таком озере укрепляет здоровье, особенно нервы….
В некоторых местах лечебная грязь, а в других чистый песок, на котором так приятно отдохнуть. Как легко мы побили рекорд на долготу, мы плавуны-спортсменки. Живем мы в уютной дачке, недалеко от озера. Обеды нам приносят из ресторана, а ужинаем в курзале, окруженном парком.
Вечером в курзале летний бал... "Раз, два, три... раз, два, три", – в такт музыки приговаривает мой партнер, студент Алексинский. "Ну, Вы замечательно вальсируете... Смотрите, сейчас начнется фейерверк. Пойдемте в сад посмотреть". Ракеты рвутся в небеса и пестрыми шариками падают в озеро или же растворяются в темном небе. Пахнет цветами, с озера веет прохладой. Сережа Алексинский меня держит под руку и говорит о счастье, которое он ощущает будто бы вот в настоящий момент, его бледное лицо совсем близко ко мне наклоняется..."
Но жизнь Машинских уже не может оставаться прежней. Революция и Гражданская война захватывают и Сибирь.
"Часто тухнет электричество, улицы не метутся, по ветру носятся бумажки, исчезла нарядность и приодетость прохожих. Все превратилось в одну бесцветную толпу. Куда-то бешено мчатся грузовики, отравляя воздух скверным перегаром… Как зверь из бездны. Дорогу низам, а не то я тебя прикладом, да к стенке. Гуляй, темная и рабская Россия, пока сама, выбившись из сил, не задохнешься в ненависти, не захлебнешься в крови", – пишет в своем дневнике Таня.
Омск тем временем становится столицей Белой Сибири. Горожане с надеждой встречают вытеснивших большевиков белочехов.
"Добровольческий отряд и полк чехов во главе с генералом Гойдой приветствовало все население с цветами и колокольным звоном... Чехи одеты в русскую форму, на голове у них кепи с красно-белой, их национального цвета, ленточкой, на ногах обмотки и штиблеты. Вид у них цветущий и выглядят они лучше и упитаннее наших добровольческих частей. По-видимому, они очень хозяйственные и умеют организовать вопрос питания и жизненных удобств. Их теплушки пестро разрисованы: то видом Праги, то покровительницы чешского народа Либуши в белом одеянии, распростирающей руки, благословляя чешскую землю и свой народ, и, наконец, полководца Жижки на белом коне, с черной повязкой на левом глазу. Он как бы возглавляет войско после битвы с немцами на Белой горе. Многие из них уже хорошо говорят по-русски, население к ним относится по-дружески, видя в них своих освободителей – славян".
Как и многие обеспеченные горожане, Машинские приняли в своем доме вошедших в Омск белочехов. У них поселился представитель чехословацкого правительства майор Йосеф Кошек (Josef Košek), которому Николай Машинский предоставил свой кабинет. К Кошеку в дом Машинских приходил для обсуждения текущих дел министр обороны Чехословакии генерал Милан Растислав Штефаник и председатель Красного Креста доктор Владимир Геринг.
Приходилось видеть Татьяне и самого "правителя омского" адмирала Колчака:
"Он должен быть хорош на капитанском мостике с биноклем в руках, в надвинутой флотской фуражке, напряженно смотрящий вдаль. Таким его бы мог изобразить художник. Сейчас он наш Правитель, наш капитан, на которого возложена непомерно тяжелая задача – вывести наш тонущий корабль из бури и разбушевавшейся стихии".
При этом Таня прекрасно осознает цену развернувшейся в стране Гражданской войны.
"Боже мой, какие печальные "трофеи" привез с собой отряд белых, вернувшийся из Иркутска: простые деревянные гробы и в них убитых в боях юнкеров, кадетов, офицеров. За катафалками идут родные и близкие, матери и сестры в глубоком трауре; Оба брата Одинцовы , замученные большевиками, одному 19, другому 17…"
И следом в ее дневнике еще одно очень тонкое наблюдение за настроениями горожан:
"Кажется, что внешне все вошло в обычную колею, но это только так кажется: на самом деле, ритм жизни нарушен, и нет уверенности в завтрашнем дне, есть только сегодня, и потому и море стало по колено. Сегодня светит солнце. Мы живем – и слава Богу! Раньше казалось, что так будем жить и завтра, а теперь завтра стало неизвестным, и о нем, пожалуй, лучше и не думать. И поэтому если весело, то не просто весело, а как-то нервно. Угарно. Отчаянно весело – может быть сегодня смех, а завтра слезы".
Таня ненавидит большевиков, возможно, повторяя в своих дневниковых размышления и какие-то взрослые разговоры, которые звучали в те годы в доме Машинских:
"Белая армия держится за идею великой и неделимой России, против большевизма, который в настоящий момент олицетворение анархии – это всем понятно. До революции Россия шла быстрыми шагами к прогрессу – сейчас она остановилась: кругом разруха, наступает голод. Ленин кричит о социализме, все силы масс направлены на классовую борьбу, разжигает ненависть и месть, сулит народу равенство и счастливое будущее. Ну что ж, если ты веришь в победу коммунизма, попробуй докажи это на деле, построй что-нибудь лучшее, освободи народ от каторжного труда, создай этот рай на земле, но не этой же страшной ценой, не этим же кровавым путем, принося в жертву миллионы невинных людей".
При этом далеко не все противники большевиков вызывали у Тани симпатии и сочувствие. Ее характеристики разных известных в те годы персонажей удивляют отнюдь не юношеской проницательностью. Вот, например, что пишет она в своем дневнике об атамане Семенове:
"... Черноглазая певица цыганка Маша – подруга атамана Семенова. Она некоронованная царица Забайкалья. Атаман – исполняет каждый ее каприз, у нее и брильянты, и драгоценные меха. Хорош наш белый вождь – он, правда, первый собрал воедино казачество при поддержке японцев, хорошо вооружил и при помощи своих танков борется с большевиками, однако окружил себя головорезами или соратниками вроде барона Унгера – жестокого садиста, имя которого приводит в трепет все население Забайкалья и Дальнего Востока. Личность атамана не популярна, он дискредитировал себя расстрелами, запятнал свои руки народной кровью. Власть его не долговечна. Весь его штаб вместе со своим вождем занят развратом и попойками. Однажды атаман приехал на автомобиле к своему дому, шофер проворно распахнул дверцу автомобиля, и оттуда, поддерживаемый с обеих сторон под руки двумя казачьими офицерами, буквально вывалился пьяный атаман Семенов. Безобразное, одутловатое не лицо, а маска, бледная от кутежа и беспрерывного пьянства".
В 1919 году на фоне наступления на Сибирь большевиков семья принимает решение бежать из России. Чехи предложили Машинским место в легионерском составе. Расставание с Омском и родным домом Таня пронзительно описала в своем дневнике:
"Последний раз я спускаюсь по лестнице террасы в сад и иду по самой отдаленной дорожке. Вот и скамейка среди полуголых деревьев, сумерки, дом возвышается, как крепость, и я всматриваюсь в него внимательно. Прощай, Иртыш, прощай, наш сад и дом. Новая жизнь начинается. После дневной суеты с укладкой дом постепенно утихает. Тушится свет наверху у старших братьев, потух и в комнате тети Оли, погасла люстра в столовой, только ночная лампочка в Лялиной комнате еще чуть заметно светится. Дом погружается во мрак, как бы прислушиваясь к чему-то новому. А это новое и есть рождение новой эпохи: придут иные люди, с которыми мы в конфликте, между нами и ними роковое и страшное непонимание, как будто мы не дети одного и того же народа, как будто мы не говорим на одном и том же русском языке?..
Куда мы, собственно, едем? Пока на восток – летим, как птицы, инстинктивно чувствуя опасность: они, как и мы, поднимают головы, чутко прислушиваются, расправляют крылья и летят стаей за своим вожаком. Но мы эмигрируем массой без вождя, но мы теряем почву под ногами окончательно и, может быть, навсегда".
В дорогу старшие Машинские отправились вместе с дочерьми Татьяной, Ольгой, младшим сыном Георгием, сестрой Елены Константиновны Ольгой, ехал с ними их повар-чех. Добирались до Владивостока долгих три месяца.
"Дедушка как-то не очень прижился в эмигрантской среде"
"Омский дневник" заканчивается тем, что семья получила визы в Японию. Дальнейшая судьба Машинских известна из рассказов дочери Татьяны, которая родилась в Праге и была названа в честь своей бабушки – Еленой.
Недолгое время Машинские оставались в Японии, потом жили в Китае, в 1922 году перебрались в Чехословакию. Поначалу они, по здешним меркам, были весьма состоятельны, потому что успели выслать два вагона кожи из Омска в Англию. Но все средства Машинских были размещены в акциях американских банков. В "черный вторник" 29 октября 1929 года, во время Биржевого краха на Уолл-стрит, семья потеряла все свои накопления. Последние годы своей жизни Николай Николаевич Машинский жил на чешскую пенсию.
"Мой дедушка как-то не очень прижился в эмигрантской среде. У него было всего несколько знакомых из русских профессоров. Он не умел сидеть без дела, стал торговать чаем, покупал чай в больших ящиках, дальше его расфасовывали и предлагали в магазины и по семьям. В западной экономике он разбирался хорошо, но без денег и во время кризиса трудно торговать. Хорошо, что ему выделили пенсию", – вспоминала дочь Татьяны Машинской Елена Евгеньевна Недзведская (Туманова) в интервью изданию "Русское слово".
Ее отец, муж Татьяны Машинской, Евгений Федорович Туманов приехал в Прагу из Галлиполи, когда сто бывших офицеров Белой армии получили возможность учиться в Чехии и получать стипендию. В Праге Евгений и познакомился с Татьяной.
Ее сестра Ольга тоже нашла себе пару в Праге, и они решили сыграть свадьбы в один день в 1925 году. Обе вышли замуж за инженеров, Евгения Туманова и Георгия Прокопенко. А через 20 лет в 1945-м, по сути, тоже в один день, обе сестры потеряли своих мужей, которые были арестованы в Праге советским СМЕРШем и сгинули в лагерях.
Оставшись без мужей, сестры Машинские не отчаялись, много работали. Татьяна давала частные уроки английского, французского, немецкого и русского языков, Ольга сначала работала в фирме Sklo Export, а потом в отделе иностранной литературы в книжном магазине на Вацлавской площади. Всю жизнь сестры дружили и помогали друг другу. Татьяна умерла в 91 год, Ольга пережила ее и умерла в 97 лет. Обе, судя по воспоминаниям и фотографиям, до старости сохранили красоту и бодрость духа.
Дочь Татьяны Машинской – Елена Недзведская (Туманова) всю жизнь бережно хранила дневниковые записи матери и память о ее сибирском прошлом.
В 2015 году дневники Татьяны Машинской были изданы пражским издательством "Русская традиция". Елены Недзведской не стало в 2021 году.
Судьба братьев и сестер Татьяны Машинской сложилась по-разному. Старший ее брат, Сергей (1889–1920), юрист, офицер Белой армии, расстрелян большевиками. Владимир (1891–?), инженер-химик, был в эмиграции в Шанхае, вернулся в СССР. Светлана Машинская (1921) – художница, жила в Москве. Константин Машинский (1893–?) был в эмиграции в Шанхае, работал директором завода, в 1945 году оказался в СССР. Похоронен в России. Екатерина Машинская (1895–1897) умерла от оспы в Омске. Борис Машинский (1898–1989) с 1917 года учился в Англии, музыковед, был холост. Умер в Англии, его прах был перевезен в Прагу в семейную могилу. Николай Машиснкий (1904–1976) уже в 15 лет стал легионером. Со своим гувернером-чехом добрался в легионерском составе до Владивостока. Потом жил в эмиграции в Праге, работал инженером. Георгий Машинский (1912–?) учился в Дрездене, уехал к брату Константину в Шанхай, во время войны был морским офицером английского флота, после войны осел в Австралии, был холост. Похоронен в Сиднее.
Ольга (1900–1997) и Татьяна Машинские (1902–1993) похоронены в семейной могиле на Ольшанском кладбище в Праге.
"Что мы, собственно, знаем о природе и ее законах? Неужели и мы, люди, только букашки, и судьба наша тоже кем-то предопределена? Есть ли какой-то смысл ломать голову, почему и зачем человек живет? Нет возможности понять, почему мы, молодежь, живем вот именно в это сумбурное время и есть ли какой-нибудь смысл в войне и в революции. Что она, эта революция, этот хаос событий и умов, принесет человечеству? Наступит ли вообще когда-нибудь время, когда не будет убийств и кровопролития, и дождемся ли мы счастья и мира?"
Татьяна Машинская. Омский дневник (1917–1920). Издательство "Русская традиция", Прага, 2015
Все фотографии в тексте предоставлены издательством "Русская традиция".
Мы не разглашаем имя автора этой публикации из-за угрозы уголовного преследования по закону о нежелательных организациях в России.
