15 июля 1920 года староверы и казаки южного Алтая объединились и выступили с оружием в руках, чтобы избавиться от власти коммунистов. Они едва не одержали победу, но потом все же отступили под натиском Красной армии. Восстание было подавлено с такой невероятной жестокостью, что "Сибирское Беловодье", как называли до этого долину реки Бухтармы, обезлюдело настолько, что его пришлось заселять фактически заново.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Лето 1920 года. В алтайском селе Черновое живут пятеро братьев Самойловых. Трое из них состоят в местной коммунистической ячейке, четвертый – в комсомоле, а пятый служит в Красной Армии. Когда окрестные села решают восстать против власти большевиков, пятый брат отказывается стрелять в односельчан и дезертирует из армии. Он возвращается в родное село, занятое повстанцами, и защищает его от наступающих частей красных, где сражаются его родные братья. Красноармейцы одерживают верх и снова берут Черновое под свой контроль.
Как участник восстания пятый брат Самойлов вынужден скрываться. Его братья не знали, где он и что с ним, пока однажды один из них, возвращаясь домой, не заметил свет в окне родительского дома. "Проходя поздно вечером с собрания ячейки, один из Самойловых увидел у своего отца огонь, заинтересовавшись, подошел к окну, увидел своего брата-изменника, арестовал и привел к остальным двум братьям, где, совместно обсудив дело, постановили: расстрелять брата-изменника. Приговор был приведен в исполнение в эту же ночь" – так описывает последующие события член Бухтарминского уездного ревкома Федор Комаров. Он искренне восхищается таким ярким примером "доблести, храбрости коммунистической ячейки" и отмечает, что подобных случаев было множество. Бухтарминское восстание действительно было не менее братоубийственным, чем совсем недавно отгремевшая в этих местах гражданская война, и по сути, стало ее продолжением.
"Край наводнен партизанами"
Сайт Сибирь.Реалии уже рассказывал историю Бухтарминского края, который несколько поколений старообрядцев упорным трудом превратили в процветающее "Сибирское Беловодье", куда мечтали попасть единоверцы со всей России. Староверы бежали от государства в неприступные горы, но потом все же вынуждены были принять российское подданство – правда, на правах ясачных инородцев. Императрица Екатерина II позволила им жить по своим правилам, и в итоге бухтарминские кержаки зажили почти как в сказке, спокойно и богато. Они первыми в России освоили мараловодство и с немалой выгодой для себя продавали маральи рога в Китай, где те ценились дороже золота.
"Соседями" староверов по южным отрогам Алтайских гор стали казаки, присланные в эти глухие места для защиты границ Российской империи и охраны золотоносных рудников, основанных Акинфием Демидовым. После прихода к власти большевиков они сочли, что смогут отсидеться за высокими пиками гор, и практически не участвовали в Гражданской войне. А когда она закончилась, очень скоро убедились, что "нейтралитет" не может спасти казачьи станицы от красного террора даже в такой глухомани, как долина Бухтармы.
– До революции и Гражданской войны в Бухтарминском крае было совсем немного крестьянской бедноты, она не играла заметной роли в общественной жизни. Но с установлением советской власти в долину Бухтармы потянулись беженцы из голодающих городов европейской части России, – рассказывает доктор исторических наук Олег Петров (имя изменено из соображений безопасности). – На Алтае были созданы многочисленные коммунистические ячейки, которые стали заниматься тем же, чем комитеты бедноты на западе страны: переделом земли, скота и личного имущества. Естественно, что ни урезание земельных наделов, ни "конфискация" домашнего скота и продуктов не понравились бухтарминским старожилам.
Однако не только произвол пришлых "коммунаров", которые вели себя как захватчики на чужой земле, заставил казаков и староверов взяться за оружие. В конце июня 1920 года советская власть преподнесла им сразу три "подарка".
– Во-первых, началась очередная волна продразверстки, и люди не понимали, почему они должны отдавать последние продукты в обмен на обещания, что когда-нибудь они что-то за эти продукты получат, – продолжает Олег Петров. – Во-вторых, 25 июня начался призыв в РККА. Молодежь забирали в армию, а мужчин постарше – на лесозаготовки: губернский ревком объявил трудовую мобилизацию на заготовку леса в верховьях Иртыша. Лишиться рабочих рук в разгар сельскохозяйственного сезона, когда один день год кормит… Со всем этим смириться было очень сложно, чаша терпения бухтарминцев переполнилась.
Вместо того чтобы отправиться в армию или на лесозаготовки, многие жители казачьих станиц и кержацких деревень подались в партизаны. Они поджигали посевы комячеек, стреляли по ночам по домам коммунаров. Местные ревкомовцы не могли не видеть, что ситуация накалена до предела, но недооценили накал страстей.
Из протокола №114 заседания Семипалатинского губернского ревкома от 8 июля 1920 года:
"Реакция свила гнездо, в политическом отношении край неблагополучен. Положение ухудшается, сжигаются скирды с хлебом и поджигается лес. Поджоги носят умышленный характер. Начинаются частичные выступления кулацких сил, край наводнен партизанами. … Готовятся выступления со стороны кулачества, партизан и дезертиров, которые имеют связи с остатками банд белых, скрывающихся в пределах Китая. В целях предупреждения издан райревкомом приказ об объявлении Бухтарминского края на осадном положении. … События надвинулись скорее с объявлением трудовой мобилизации и мобилизации молодых солдат".
Бухтарминский ревком организовал вооруженный отряд из 120 человек. Они попытались предотвратить восстание массовыми обысками и арестами, но это было все равно что тушить пожар керосином. 15 июля запылал весь Бухтарминский край. Казаки объединились со староверами и выступили единым фронтом, в один день захватив сразу несколько крупных населенных пунктов. А всего за несколько дней восстание охватило практически всю территорию края.
Показательно, что к повстанцам присоединилось большинство представителей местных органов советской власти. "Вся эта сволочь под видом "специалистов" залезала к нам в рабоче-крестьянский советский аппарат, где запаслась мандатами и здесь в глуши делала свое контрреволюционное дело – подкоп советской власти", – с горечью констатировал ревкомовец Федор Комаров.
"Отрезали ему уши, нос, выкололи глаза, отрубили руки и ноги"
Главным центром восстания стала станица Больше-Нарымская, где собрался съезд представителей восставших станиц, сел и деревень. Съезд постановил провести всеобщую мобилизацию мужского населения Бухтарминского края и свести все отряды в Повстанческую народную армию. Начальником штаба и одновременно главнокомандующим был избран казак А.С. Бычков, боевой офицер с большим опытом, успевший повоевать и с немцами, и с красными.
Из доклада члена губернского ревкома А.И. Большакова от 31 августа 1920 года:
"Видно, что население края, принявшее участие в мятеже, главным образом казачество, спровоцировано темным, преступным элементом из мира "темных людей", тоскующих о вольном найме рабочих, свободной торговле и других "прелестях" прошлого кулацко-буржуазного строя. Показателем этого служит то, что восставшие в огромном своем большинстве шли с красными флагами и с лозунгами "Долой коммунистов, да здравствует советская власть, да здравствует свободная торговля!"
– Палитра политических требований восставших была очень широкой, но все же доминирующим было требование восстановить свободные выборы Советов и избавиться от диктата одной партии. Поэтому Бухтарминское восстание неверно называть антисоветским, оно было антикоммунистическим, – поясняет доктор исторических наук Владимир Соснов (имя изменено из соображений безопасности). – Как и в ходе подавляющего большинства сибирских восстаний 1920-х годов, бухтарминцы не хотели реставрации монархии, а выступали за установление власти демократического типа.
Из доклада члена Бухтарминского уездного ревкома Федора Комарова от 18 августа 1920 года:
"Как и следовало ожидать, контрреволюция скрыла свою настоящую харю и не стала кричать "Да здравствует Колчак!". Нет, на белых флагах повстанцев было написано "Долой коммунистов, да здравствует советская власть". Ораторы – бывший мировой судья Дьяков и другие – говорили крестьянам, что только коммунисты выдумали разверстку хлебом и очистят всех до нитки. Этот лозунг оказался по нутру середнякам и кулакам, которые привыкли спекулировать хлебом. …
Кто руководил восстанием? Все казаки станиц и самые зажиточные кулаки, имеющие не одну пасеку, мараловые сады и заимки, также огромные хозяйства. Припрятанное оружие от советвласти появилось в изобилии. … Главари, мобилизуя от 18 до 45 лет крестьян, читали сводки о падении Москвы, Омска и Семипалатинска. Только под видом таких сообщений они могли формировать полки, которых, за неимением огнестрельного оружия, снабжали пиками и даже вилами; таких полков было сформировано по пяти".
Пять полков – это 3000–3500 человек. Советские власти оказались не готовы ни к такому масштабу восстания, ни к степени ожесточенности его участников. Доведенные до ручки, бухтарминцы жестоко расправлялись со всеми коммунистами и членами комячеек.
Из доклада Федора Комарова:
"У меня много материалов о зверствах кулаков и казаков: из них я буду говорить самые бросающиеся в глаза. В д. Бураново Николаевской волости проживал бедный некоммунист кр-н Ханов; казаки, уличая его, что состоит в ячейке, отрезали ему уши, нос, выкололи глаза, отрубили руки и ноги.
В д. Язовой Петровской волости гражданка Качесова Варвара ходила в последних днях беременности. Озверелая толпа кулаков арестовала ее мужа, состоявшего в ячейке, которого стали жестоко избивать. Бедная женщина бросилась с плачем в толпу освобождать мужа. Кулак Тарас Бердюгин (сейчас расстрелян) повалил ее на землю и стал давить живот коленками. В результате Варвара Качесова разрешилась мертвым ребенком и до сих пор лежит больная.
В д. Фыкалке Петровской волости ячейка была закована в кандалы и жестоко избивалась. В д. Ярах Николаевской волости ячеешников (членов коммунистических ячеек. – Прим. С.Р.) привязывали к деревьям, били по голове, кололи вилами и двух зверски убили".
"Советская власть всегда тонко разбирается"
Захватив окрестные поселки, повстанческая армия под командованием Бычкова оборвала телеграфную связь с внешним миром, перекрыла все дороги, ведущие в долину Бухтармы, и остановила движение по Иртышу. Поэтому в первую неделю части РККА, брошенные на подавление восстания, не могли получить подкрепление. Им пришлось рассчитывать только на собственные силы, и они едва не потерпели полное поражение от плохо вооруженных, но решительно настроенных повстанцев.
Донесение штаба Зыряновской группы советских войск от 22 июля 1920 года
"Требуется срочно в 24 часа пополнение 500 человек вооруженных, 100 000 патронов и пулеметы Максим с лентами и патронами и 200 винтовок. В случае отказа или неопределенного ответа придется обратиться к глубокому отступлению. Все это должно быть доставлено в 24 часа".
У восставших катастрофически не хватало оружия, они были вынуждены вооружать мобилизованных самодельными железными пиками. В бою от таких "пикарей" было не много толку, поэтому их посылали, по сути, в "психическую атаку" – они отвлекали врага, пока казаки старались окружить его с флангов. Но даже такая примитивная тактика едва не принесла повстанческой армии победу. Она разбила красных сразу в нескольких боях подряд, а к вечеру 20 июля взяла Зыряновский рудник, крупнейший на Алтае. Его пришлось оборонять курсантам Сибирских инженерных курсов, работавшим там на лесозаготовках, и удержать позиции они не смогли.
Из телеграммы военкома 1-х Сибирских инженерных курсов от 20 июля:
"С правого фланга движется новый большой отряд белых. Завязался бой. Мы выслали последний резерв, исход неизвестен. Единственный пулемет не работает. Патронов нет. Люди пять суток без отдыха, пока держатся. Если … нам не будет выслано подкрепление, то мы будем вынуждены отступить, оставив Зыряновское. … Наши пленные подвергаются зверским мучениям. По словам (бежавших из плена) товарищей Торнина и Головина, их раздели, били нагайками, после ряда издевательств скрутили веревками спинами друг к другу".
Красные не могли похвастать высоким боевым духом. Многие попавшие в плен отряды красноармейцев присоединялись к восставшим. А одна из частей РККА открыто отказалась выполнять приказы своих командиров. "Положение скверное. 3-я рота 229-го полка почти в полном составе отказывается выступать на фронт, говоря, что мы не пойдем против них, а пойдем против коммунистов", – докладывал 23 июня командир батальона.
– Возмутителями спокойствия стали прибывшие в поредевший полк как пополнение 40 красноармейцев из Зайсанского караульного батальона и полка "Горных орлов", – поясняет Олег Петров. – Когда полк вел бои в районе пристани Буконь, солдаты 3-й роты отказались наступать, заявив, что они не станут стрелять "в своих отцов". А семеро красноармейцев не просто не пошли в атаку, а перешли на сторону восставших, да еще и передали им оружие, которого им так не хватало, – 9 винтовок и 550 патронов. Чтобы навести порядок во взбунтовавшейся части, военкому 177-й бригады Трофимову пришлось привлечь красноармейцев 59-й дивизии. Все бунтари были расстреляны.
Победное шествие повстанческой армии удалось остановить лишь после того, как красные получили подкрепление. Из Усть-Каменогорска на пароходе "Роза Люксембург" подоспел сначала отряд уездного военкома Федорова с пулеметной командой, а затем и свежие части РККА. Сдержав повстанцев и перейдя в наступление, они одну за одной захватывали восставшие станицы и деревни.
24 июля была занята и станица Больше-Нарымская, где располагался штаб восстания. Повстанческую армию охватила паника. Многие казаки дезертировали, собирали семьи и уходили в горы – поближе к границе, уклоняясь от прямых стычек с красноармейцами.
За две недели после начала восстания были подавлены все основные очаги сопротивления. Последний бой повстанцы во главе с Бычковым дали 12 августа. Казакам было жизненно необходимо раздобыть хоть немного патронов. Узнав, что деревню Верхнее Зимовье охраняют всего 15 красноармейцев, повстанцы решили захватить их оружие и боеприпасы. Однако пока отряд шел к деревне, ситуация кардинально изменилась – в Верхнее Зимовье прибыли два взвода 229-го полка и большая разведывательная группа. Обнаружив вместо горстки красноармейцев регулярные части, повстанцы сначала растерялись, но потом храбро ринулись в конную атаку. Патронов у них не было, поэтому солдаты РККА расстреливали конников в упор, пока те не обратились в бегство. У одного только Верхнего Зимовья погибло более 110 казаков.
К 18 сентября от всей огромной повстанческой армии осталось лишь две небольшие вооруженные группы примерно по 200 человек в каждой. Они укрывались в горах, совершая набеги на занятые красными села, убивая коммунистов и членов комячеек. Но с наступлением холодов часть партизан вернулись в свои дома, а остальные ушли за границу, в Монголию и Китай.
Из приказа №4 командующего группой советских войск Усть-Каменогорского уезда А. Егорова от 28 июля 1920 года:
"… обращаюсь к населению Бухтарминского края, прятающемуся где бы то ни было, немедленно возвратиться по домам и спокойно приступить к работам. Сдать все оружие в Больше-Нарымске, а также выдать организаторов мятежа. Советская власть всегда тонко разбирается и невиновные никогда не наказываются. В противном случае все пойманные будут расстреливаться как враги рабочего и крестьянина, имущества скрывающихся будут конфискованы".
"Говорят об исключительной жестокости при подавлении мятежа"
С мирным населением восставшей Бухтармы расправились с исключительной жестокостью. Части РККА изначально получили приказ применять "красный террор" – им дали право без суда и следствия расстреливать любого, кто будет замечен с оружием в руках. Расстрелы сопровождались бесчинствами, насилием над женщинами, бессистемными реквизициями и открытым грабежом.
Показательна судьба села Берель. 2 августа его заняли части 220-го полка под командованием комбата Мякишева. Первым делом красноармейцы обыскали все дома. "Произведя повальный обыск, вышеупомянутые начали производить хищение имущества. Комбат Мякишев сделал распоряжение зажечь в центре села Берель самые богатые дома, и таким распоряжением зажгли шесть домов", – описывает дальнейшие события комиссия Бухтарминского уездного ревкома, созданная для расследования "инцидента".
Разграбив Берель, красные отступили из горящего села в соседнее село Урыль. На следующий день комбат Мякишев отправил разведчиков – убедиться, что от Береля ничего не осталось. Они доложили, что пожар сам собой утих. Тогда Мякишев распорядился еще раз поджечь Берель, на этот раз – со всех сторон, чтобы село точно сгорело дотла.
"Одного хлеба сгорело более 6000 пудов. Этот же 229-й полк мог кормиться целый год, стоя в с. Берель, – возмущалась комиссия ревкома. – Одним словом, воинские части 229-го полка вместо того, чтобы взять на учет организованным путем все ценности и имущество граждан с. Берель, занимались насилием над женщинами и грабежом. Имущество навьючивали совместно с комячейками. Увозя таковое, производили дележ кому попало". О том, что на пепелище было найдено 25 трупов погибших, в заключении комиссии не упомянуто.
Судьба села Берель – не исключение, а лишь самый наглядный пример того, какими методами подавляли бухтарминское восстание. Особенной свирепостью отличались чудом выжившие члены местных комячеек и присланные на подмогу частям регулярной армии отряды ВОХР.
Из доклада военкома 6-й закупочной комиссии Западно-Сибирского военного округа от 2 сентября 1920 года:
"Не могу умолчать о гнусных и отвратительных действиях, проявлявшихся отрядом ВОХР, проходившим 28 августа через с. Медведки. … Поступки эти выразились в издевательствах над гражданами при лишении ими (красноармейцами – прим. С.Р.) таковых свободы, издевательствах и оставлении обнаженными трупов убитых, один из которых был зверски лишен жизни штыковыми уколами".
Невероятная жестокость при подавлении восстания возмущала даже многих большевиков и чекистов, хотя, казалось бы, они прошли через гражданскую войну и должны были привыкнуть к подобным картинам.
Из доклада члена губернского ревкома А.И. Большакова от 31 августа 1920 года:
"Очевидцы … говорят об исключительной жестокости при подавлении мятежа и нередко о жестокости даже по отношению к лицам, кои повинны лишь в том только, что по воле злого рока оказались жителями и соседями восставших сел и станиц. Чтобы советская власть в глазах населения не была власть, похожей на все власти в прошлом, необходимо, чтобы право карать и миловать после подавления восстания было предоставлено известному органу, который бы отвечал и давал отчет о своих действиях, а не делалось бы это людьми, у которых на этот раз оказалось в руках оружие или мандат советского работника. На это прошу обратить серьезное внимание и положить этому предел.
… Воинскими частями, добровольческими отрядами, а также были случаи, что и лицами, ничего общего с ликвидацией мятежа не имеющими, производились и производятся реквизиции и конфискации имущества у населения в селах, поднявших мятеж. Конфискации проводятся без всякого плана, и, видимо, конфискуемое не сдается и не оберегается, а тратится безрассудно и расхищается, что далеко не в интересах республики. Ведь оставить население голым и имущественно разоренным и в то же время требовать от него выполнения тех или иных неотложных нарядов, естественно, невозможно, ибо население не имеет средств их выполнить. … Я не понимаю этих бессистемных реквизиций, и как раз не при отступлении, что необходимо делать, чтобы не оставить врагу, а при занятии селений. Ведь разоряем тот край и то население, от которого мы надеемся что-то иметь и получить".
Однако далеко не все большевики разделяли возмущение Большакова. "Ослабило ли восстание советскую власть? Нет, только укрепило. Выполнена разверстка хлеба полностью, скота, масла и яиц. Население в большинстве выдает своих виновников в руки правосудия. Все приказы выполняются точно", – удовлетворенно рапортовал большевик с 1917 года Федор Комаров. Он не переживал о том, что люди, у которых отняли последние продукты, обречены на голод. Его волновало другое: "Собранные яйца лежат в сараях и гниют. Ящиков нет". А еще Комаров очень беспокоится, что станет не с жителями разоренных сел, а с маралами, которых они разводили. "Надо заготовить на 8-месячную зиму для скота сена, иначе ценный зверь марал останется без сена. И если он погибнет от голода зимой, то рога, как огромная ценность, которая оценивается в Китае дороже, чем золото, пропадут, и рабоче-крестьянское правительство таковых не получит и лишится важного дохода. Некоторые мараловоды сами разгородили сады и выпустили зверей. Поэтому надо сейчас же мобилизовать киргиз для уборки хлеба и косьбы сена, т.к. они не занимаются обычными крестьянскими работами, лежат сейчас на белках, пьют кумыс и отдыхают от своих нетрудов", – предлагает Комаров.
– Бухтарминское восстание, как и большинство сибирских восстаний 1920 года, лишь ухудшило положение тех, кто в нем участвовал, – резюмирует Владимир Соснов. – Все станицы и деревни на охваченных восстанием территориях вынуждены были в кратчайшие сроки выполнить продразверстку, гужевые и другие трудовые повинности. Но дело даже не в этом, а в том, что произвол коммунистических властей после подавления восстания резко возрос. Несмотря на это, сибиряки больше не решались на вооруженное сопротивление. В сводке Алтайской губчека за первую половину октября 1920 года их пассивность объяснялась так: "Отсутствие восстаний и искоренение бандитизма объясняются запуганностью крестьянина донельзя, с одной стороны, с другой – силой оружия советских войск". Сложно не согласиться с мнением руководства столь осведомленного органа. Именно террор и насилие обеспечили очередную победу большевиков и привели к упадку ранее процветавшего Бухтарминского края.
Из сводки информационного подотдела отдела управления Семипалатинского губернского ревкома от 31 октября 1920 года:
"Мужское население в селах Воронье, Черемшанка, Больше-Нарымское, Мало-Нарымское, Катон-Карагай, Урыль, Мало-Красноярское и Чистоярское совсем отсутствует, за исключением нескольких стариков и вернувшихся подростков. Все же остальные мужчины этих сел во время июльско-августовских восстаний присоединились к повстанцам. Затем при ликвидации восстаний часть из них была уничтожена, а остальные ушли в горы и некоторые за границу в Китай. А также большинство зажиточных крестьян (староверов) из других селений бежало, побросав свои крупные хозяйства, в том числе маралов".
5 октября 1921 года Наркомзем обратился с воззванием "К сектантам и старообрядцам, живущим в России и за границей". Большевики призвали их поселиться "на пустующих, никем не занятых землях" и обрабатывать их, пообещав совершенно не вмешиваться в дела религиозного мировоззрения. "Наркомзем ждет, что сектантские общины выполнят свой долг перед родиной и на доверие ответят примерным трудолюбием, постановкой образцовых хозяйств, поднятием уровня сельскохозяйственного производства на должную большую высоту, – писали авторы воззвания. – И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать! Идите и дружно беритесь за работу и творческий радостный труд".
Староверы, мормоны, иеговисты, евангелисты и все прочие, кто поверил в искренность намерений большевиков, потянулись в Наркомзем за землей. Возник даже проект города Евангельска – образцового поселения, где вместе могли бы мирно жить и трудиться люди различных христианских конфессий. Для строительства города-утопии советские власти выделили участок пустующей земли в Бухтарминском крае, и вскоре в разоренное "Сибирское Беловодье" прибыла первая экспедиция колонистов-евангелистов. Сажая кедры и клены в честь закладки нового города, они и не подозревали, что собираются строить идеальную жизнь на свежих могилах прежних жителей Бухтармы, уничтоженных красным террором.
