4 июля (по старому стилю) 1918 года в Томске была провозглашена независимость Сибири. Совпадение с Днем независимости США является случайностью. Хотя мечты о свободном демократическом государстве "Соединенные Штаты Сибири" вдохновляли несколько поколений сибирских областников. Когда советская власть разгромила всех своих противников во время Гражданской войны, большинство областников отправились в эмиграцию, но мечтать о свободной Сибири не перестали.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм.
К 1925 году – первому юбилею официальной победы большевиков в Гражданской войне – в эмиграции оказались даже по официальным данным порядка полутора миллионов образованных и активных людей, многие из которых и в изгнании боролись с новой российской властью. Всего за несколько лет они успели организовать в Европе и Азии несколько сотен издательств и газет, сотню русских школ и даже один университет. Правительства ведущих стран мира от Франции до Японии официально сотрудничали с русскими эмигрантами. У них даже было нечто вроде своей армии – в одном только Русском Обще-Воинском союзе числилось до 100 тысяч имеющих опыт боевых действий мужчин.
Анализируя советскую экономическую политику, получая новости о непрекращающихся в СССР восстаниях, все эти люди были совершенно уверены в том, что советский режим вот-вот рухнет. И любой на их месте был бы уверен в том же самом – настолько авантюристичным и непопулярным казалось поведение большевиков. На этом фоне в эмиграции разрабатывали проекты будущего устройства России и очевидно мечтали о реванше.
Сибирские областники особенно выделялись среди остальных эмигрантов. Они успели реализовать не только совершенно авантюристские (вроде соглашения с японским парламентом об оккупации Сибири), но и уникальные исследовательские проекты (вроде альманаха "Вольная Сибирь", в котором анализировалось до 100 изданий о Сибири, в том числе советских). Все эти проекты сгинули в круговерти Второй мировой войны – по словам областника Ивана Серебренникова, "в настоящее апокалиптическое время", когда "сибирский областнический вопрос уже мало кого мог заинтересовать".
Неоконченная революция
Это только в советских (а за ними – и в российских) учебниках истории Гражданская война в России торжественно закончилась в 1920 (или в 1922 году), когда последние шлюпки с противниками Советской власти отплыли из Владивостока и Крыма в неизвестность и как бы растворились в тумане истории. На самом деле все эти люди, имеющие право на верховную власть в России уж точно не меньше, чем большевики, никуда не исчезли – они просто с нуля организовали свою жизнь на новом месте – от Парижа до Харбина. В отличие от авторов советских учебников, для них было совершенно не очевидно, что они проиграли "последнюю битву".
Чтобы понять этот мир, в котором сто лет назад существовала русская эмиграция, достаточно обратиться к статистике. По данным Лиги наций, из России уехали почти один миллион 200 тысяч человек. Большая часть эмигрантов – интеллектуалы и офицеры, чей образовательный уровень был в разы выше, чем у "народных комиссаров". Кроме "монархистов" и "кадетов", в эмиграцию отправились и социалисты с биографией, мало отличающейся от биографии Ленина или Сталина. Например, работающий с 1922 года в Праге областник Иван Якушев – эсер, отбывавший при царе ссылку в Иркутске и организовывающий под страхом расстрела подпольное заседание Сибирской областной думы в большевистском Томске в январе 1918 года – отчего он должен считать себя менее достойным верховной власти, чем его соперники-большевики?
В Европе к середине двадцатых годов появилось полторы сотни эмигрантских издательств. В Берлине выходило около двухсот русских книг ежегодно, в Праге – больше ста, в Париже – 72 наименования. По всей Европе было открыто 90 русских школ. В 1923 году появился Русский народный (затем – свободный) университет в Праге. Переживший, кстати, и нацистскую оккупацию и войну, но закрытый после "победы" социализма в Чехословакии.
Не менее активная жизнь велась в Азии, прежде всего, в Северо-Восточном Китае, куда естественным образом перетекла значительная часть сибирской интеллигенции и бежавших в Сибирь от большевиков жителей остальной России.
Дочь жившего в Братиславе с семьей областника Ивана Якушева Елена в 2011 году описывала для Радио Свобода рабочий быт отца так: "Секретарь у отца был, и еще какая-то барышня писала на машинке. А наши еще ездили в Прагу на какие-то заседания". Это описание вполне устроенного делового быта. В котором его обителям было совершенно очевидно, что происходящее в СССР – это какое-то временное недоразумение. Потому что настоящая Россия – вот она, вся здесь, в Европе.
На это совершенно ясное понимание накладывалось удивление от политики большевиков. Так, областник Иван Серебренников (и министр в Сибирском правительстве и правительстве Колчака), эмигрировавший в Китай, в своей статье "Тихоокеанская проблема с экономической точки зрения" (1930 год) прямо сравнивал экономическую политику большевиков в Сибири с политикой царского правительства, приведшей Сибирь к экономическому отставанию. "Получается крайне нелепое положение, – писал Серебренников, – не наблюдаемое нигде больше в мире, когда власть пользуется всеми доступными ей средствами, чтобы разорять наиболее зажиточных членов государственного общежития".
А управделами в правительстве Колчака Георгий Гинс в своей книге "Сибирь, союзники и Колчак" (Харбин, 1920) замечал, что нет никакой разницы между Временным правительством и правительством Ленина – все они "боятся своего народа" и представляют узкие группы людей.
И наконец, они видели реальные подтверждения всем этим теоретическим выкладкам из новостей, которые приходили из советской России. Вплоть до начала 1930-х годов СССР сотрясали восстания, которые подавлялись самым кровавым образом. В 1923 году герой Гражданской войны генерал-лейтенант Анатолий Пепеляев (именно он командовал взятием Перми армией Колчака) воевал с большевиками в Якутии. Последние стычки в которой закончились, кстати, только к 1930 году.
Тот же Иван Серебренников записывает в своем дневнике 13 марта 1932 году (он в эмиграции уже больше 10 лет): "Ранее я был уверен в том, что я еще увижу свою дорогую Сибирь, но теперь эта уверенность моя сильно поколеблена, и это случилось не потому, что я стал считать проклятую советскую власть долговечной, а потому, что мое здоровье сильно пошатнулось".
А годом ранее он комментирует слухи о побеге Анатолия Пепеляева из советских лагерей словами: "Если же Пепеляев действительно появится в пределах Маньчжурии, то более авторитетного военного вождя для белых русских, чем он, трудно будет подыскать. М[ожет| б[ыть], история повторится... Поживем, увидим".
Большинство эмигрантов верили, что советская власть вот-вот рухнет. В середине 1920-х годов эсер и бывший председатель Сибирской областной думы Иван Якушев мог с полным основанием писать: "Задача русской эмиграции лежит в плоскости создания здесь объединений по практической разработке вопросов, которые выдвинутся в России на другой день после падения власти большевиков".
Восточные авантюристы
Эмиграцию сибирских областников очень условно можно поделить на два больших и очень непохожих друг на друга лагеря – азиатский и европейский. За редким исключением: например, областник Григорий Жерновков остался в советской России, где до своего расстрела в 1938 году делал странную и витиеватую карьеру, работая то в музеях, то в управлении курортами, то в органах власти, то в адвокатской конторе. Будучи дипломированным юристом, выпускником Томского университета, он несколько лет судился с колхозом, который постановил "раскулачить" его отца. Такое тоже было возможно.
На каком-то этапе Григорий Жерновков считал, что большевики реализуют программу областников – например, при создании огромного Сибирского края или автономий для сибирских "инородцев". Чем не специальные территориальные единицы, о которых мечтали Потанин и Ядринцев? Правда, окончил свои дни Жерновков в подвале новосибирского НКВД в июле 1938 года, он по праву может называться "последним советским областником"...
Нерв интеллектуальной жизни сибирского областничества, конечно же, располагался за пределами советской России. Большая часть областников (включая председателя Сибирского и Всероссийского правительства Петра Вологодского) "переехала" в Манчжурию и осела возле находившейся под русским контролем Китайско-Восточной железной дороги. Именно там развивались самые авантюрные проекты сибирских областников в эмиграции.
В круговерти местных "правительств" легко запутаться – они появлялись и исчезали со скоростью перемещения случайных военных отрядов по российскому Дальнему Востоку. Так, в 1920 году была организована марионеточная Дальневосточная республика, весной 1921 года – прояпонское Приамурское правительство, в октябре 1922 года – Совет уполномоченных организаций автономной Сибири. Фактически никому не подчинялась сформированная к 1920 году Сибирская флотилия на Тихом океане.
Наконец, 20 октября 1922 года Совет уполномоченных объявил себя Сибирским правительством, которое за два дня своего пребывания во Владивостоке только и успело, что вывесить бело-зеленый флаг в окне гостиничного номера своих предводителей, обыскать гордуму в поисках казны и официально под расписки передать японцам "на хранение" хранящийся во Владивостоке золотой запас. Злые языки поговаривали, что исключительно ради этих расписок оно и было создано. Потому что уже 22 октября члены этого правительства отплыли на пароходе в Японию. Спустя несколько месяцев в Токио случилось землетрясение, во время которого якобы пропали расписки, и золото благополучно "растворилось" в японской казне.
Формально японские власти признавали "Сибирское правительство в изгнании" вплоть до весны 1925 года, когда Японская империя и СССР официально установили дипломатические отношения. И именно это правительство в феврале 1925 года почти согласовало с парламентом Японии удивительный документ – "Договор Совета Уполномоченных организаций Автономной Сибири и членов нижней палаты Японской империи о взаимном содействии". Согласно этому договору, Япония должна была содействовать созданию "Сибирского независимого государственного образования", которое взамен обязуется в кратчайшие сроки освободить Сибирь от большевиков и затем "будет стремиться предоставить Японии возможность использования необходимых для жизни и экономического развития Японии естественных богатств на Сибирской территории (…) на концессионных началах". Звучит цинично, зато честно.
Эта идея – создать в Сибири независимое государство с помощью японцев – буквально витала в воздухе. Профессор и областник Мстислав Головачев еще в 1934 году в своей книге "Сибирское движение и международное положение" писал: "Не исключена война СССР и Сибири. Это будет битва сильнейших, поэтому "руль сибирского движения" твердо и окончательно закреплён в сторону сближения с Японией, как лидера общеазиатских интересов".
Эксперты из Русского Обще-Воинского союза предлагали при помощи Японии создать восточнее Байкала "Великое княжество Забайкальское": "Создается маленькое русское государство, конечно, с монархическим образом правления <…> население этого великого княжества призывает себе великого князя из царствующего в России Дома Романовых". После этого, согласно проекту, случится восстание в Западной Сибири, которое приведет к объединению всей Сибири в единое "Царство Сибирское" со столицей в Омске.
Сегодня все это кажется чем-то средним между фантастикой и бредом оторвавшейся от реальности эмиграции. Но к началу 1930-х минуло всего-то десять лет с той поры, как японская армия стояла неподалеку от Иркутска.
Георгий Гинс, отправившийся во Владивосток в составе миссии Петра Володарского, описывал это так: "Начиная с Читы, повсюду встречаются японские солдаты и офицеры. Главу Сибирского правительства никто из японских военных властей не выражал желания видеть. Японцы делали свое дело настойчиво, без шума и, казалось, с полным безразличием к русской власти".
Это для томских министров Чита в 1918 году была частью автономной Сибири. Для Токио все, что восточнее Байкала, было едва ли не Японией.
Наконец, в 1932 году Япония создает в Северо-Восточном Китае марионеточное государство Манчжоу-Го, зафиксировав свои локальные завоевания. Так отчего бы сибирским областникам было не верить в то, что японцы могут все это повторить в Забайкалье – том самом, где они совсем недавно были полновластными хозяевами?
Европейские прагматики
Совсем иной курс взяли областники, обосновавшиеся в Европе. Здесь они создают сразу несколько сибирских институций: Общество сибиряков в Чехословакии, сибирский отдел Института изучения России (с 1929 года – кабинет изучения Сибири при культурно-просветительском отделе Земгора), альманах "Вольная Сибирь" и его приложение – сборник "Сибирский архив". Движителем этих инициатив стал областник Иван Якушев.
Якушев исходил из того, что между лозунгами и прагматичным взглядом на реальность нужно выбрать последнее. "Иногда слышим в эмиграции: "Что может быть хорошего из коммунистического Назарета?" Это неправильный подход к русской (а не коммунистической, запомните это!) литературе. Современной русской литературой можно быть недовольным, можно болеть за нее, но это не значит, что мы должны отказаться от нее, бросить читать современную "советскую” книгу", – писал Якушев в 1927 году.
В силу такой позиции главного редактора "Вольная Сибирь" сделалась чем-то вроде информационного бюллетеня, в котором скрупулезно собирали и анализировали сотни источников о состоянии экономики и общества в Сибири, включая советские. Например, в первом выпуске Якушев приводил 143 наименования книг о Сибири, выпущенных в СССР. В четвертом выпуске опубликован отзыв на вышедшую тогда же "Сибирскую советскую энциклопедию".
Якушев предельно адекватно оценивает происходящее и к началу 1930-х годов признает, что советский проект укореняется в России и становится социальной нормой: "Наша молодая смена в Сибири воспитывается в коммунистическом и интернациональном духе; молодежь за границей, оторванная от родного быта, родной среды, быстро денационализируется… Молодежь же "17-го года" была слишком немногочисленна, чтобы она смогла стать серьезным фактором возрождения: часть ее во время революции и гражданской войны перебита, часть вымерла в Сибири при большевиках. То, что было выброшено за границу, – ничтожно и вызывает большие разочарования".
Для революционера и политика, отдавшего десятки лет своей жизни не теоретической, а практической борьбе, это смелое и честное признание.
Мелочь апокалипсического времени
Сегодня мы знаем, что дожидаться крушения Советского Союза областникам и прочим эмигрантам пришлось бы еще более полувека. И конечно, с высоты своего знания считаем все их проекты и дискуссии совершенно безнадежным делом и тупиковой ветвью эволюции.
Но только ли естественными причинами смены поколений можно объяснить крах проектов областников и забвение их авторов?
Нет, не только. Были, что называется, объективные причины.
Во-первых, отсутствие экономической базы их интеллектуальных начинаний. Скажем, все просветительские проекты Ивана Якушева в Праге почти полностью зависели от правительственного финансирования Чехословакии. В 1929 году это финансирование полностью прекратилось, и деятельность стала нерегулярной. Да и русские эмигранты стали беднеть. Даже вполне успешный по меркам эмиграции Иван Серебренников, который имел в Тяньцзине собственное книжное издательство, магазин, заведовал гимназией и активно занимался наукой, к старости был вынужден распродать все свое имущество и жить на чемоданах, кочуя из одного отеля в другой.
Во-вторых, наиболее известные эмигранты конвертировали символический капитал областничества и пафос борьбы с большевиками в личный бренд и занялись скорее самопиаром, чем серьезным продвижением каких-либо идей. В ноябре 1932 года Серебренников отмечает в своем дневнике такого персонажа: "Вечером меня навестил Г. И. Чертков из Токио, русский эмигрант, достаточно известный в Японии. Выдает себя за областника, сибирского патриота. Не знаю, насколько он искренний областник. Во всяком случае, он из областничества составил себе политическую профессию, которая его кормит". А в отсутствие лидеров, показывающих, где будущее, движение естественным образом загнивает. Ученый и областник Александр Пурин, живший в Шанхае, описывал это так: "в Обществе сибиряков здесь – ссоры и дрязги, наряду с бездеятельностью и ничегонеделанием".
И самое главное, к середине 1930-х годов оба зарубежных центра областничества (вот уж совпадение) оказались в сфере интереса милитаристских империй – Германской и Японской. Добавим к этому, что не меньшим злом, чем нацистская Германия и милитаристская Япония, эмиграция считала и сам СССР. В этих условиях областничество и проекты переустройства Сибири стали последним, о чем стоило думать эмиграции. Серебреников признавал: "Сибирский областнический вопрос в настоящее апокалипсическое время – это мелочь, маленькая частность. Он мало может заинтересовать кого-либо перед лицом той зловещей действительности, которую являет собою Советская Россия настоящего дня".
По итогам Второй мировой войны и Чехословакия, и Китай вошли в "социалистический лагерь". Что окончательно поставило крест на любых эмигрантских штудиях, а уж тем более на областничестве, которое в СССР было официально признано "буржуазным пережитком".
Сто лет спустя российская история сделала ещё одну петлю, и эмиграция 21-го века с той же решимостью обсуждает вопросы столетней давности. И так же нетерпеливо ждет, что режим вот-вот рухнет…
Что почитать по теме:
1. Китай и русская эмиграция в дневниках И. И. и А. Н. Серебренниковых. В 5 т. Том I: "Пока же мы счастливы тем, что ничто не угрожает нам..." (1919—1934). М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2006. 448 с.
2. Аблажей Н. Н. Сибирское областничество в эмиграции. – Новосибирск: Ин-т археологии и этнографии СО РАН, 2003. – С. 169.
3. Барсукова Н. А. Библиографическая деятельность книжного центра сибиряков-эмигрантов в Чехословакии (1926–1935 годы) // Седьмые Макушинские чтения. Новосибирск: ГПНТБ СО РАН, 2006. – С. 146–150.
4. Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918–1920 гг. (Впечатления и мысли члена Омского правительства): в 2-х томах. Пекин.: Типо-литография Русской духовной миссии, 1921.
