В августе 1991 года Советский Союз постигла судьба Российской империи, которая, по выражению философа Василия Розанова, "слиняла в три дня". Михаил Горбачев, первый и последний президент СССР, плененный в Форосе членами ГКЧП, сошел с политической сцены после провала путча, а на карте мира вместо одной страны появилось 15 независимых государств.
Был ли неизбежен распад Союза? И почему Россия объявила себя наследницей СССР, а не демократической Российской Республики 1917 года? Об этом в интервью Сибирь.Реалии рассказал профессор Лондонской школы экономики и политических наук Владислав Зубок, чья книга The fall of the Soviet Union ("Падение Советского Союза") выходит этой осенью в издательстве Йельского университета.
– Владислав, как вы объясняете своим студентам из Лондонской школы экономики, причины распада Советского Союза?
– Я начинаю с того, что перечисляю три основные версии, распространённые на Западе. В США, например, многие считают, что Рональд Рейган и его курс давления на СССР привел к банкротству советского режима. Советское руководство поняло, что оно не может продолжать гонку вооружений и состязаться с США. Возникший кризис идентичности, уверенности в себе привел к реформам, а они, в свою очередь, привели к развалу Советского Союза. Для такого рода объяснений даже не нужно говорить, почему развалился Советский Союз. Как сказал госсекретарь США Джеймс Бейкер в беседе с Шеварднадзе, "что вы переживаете, Советский Союз должен был развалиться, это было неизбежно. Выпустив из бутылки джинна свободы, вы не могли сохранить Советский Союз". Это одно объяснение. Второе объяснение – это крах экономики, экономический кризис и то, что система перестала удовлетворять потребности людей.
– То есть больше не дает им хлеба и зрелищ?
– Зрелища какие-то ещё оставались, но вот с хлебом уже начались серьезные проблемы. Вспомните, сколько импортировал Советский Союз зерна из Канады, США, Аргентины. Какие очереди стояли по всей стране за всем необходимым.
И наконец, третье объяснение, которое особенно любят националисты в Прибалтике, в Украине, в Грузии, звучит так: Советский Союз был империей, а все империи в XX веке распались. Поэтому СССР должен был неминуемо развалиться, как только начались реформы. Я это всё честно рассказываю студентам, но сам при этом чувствую некий дискомфорт, потому что всё это отчасти верно – было и американское давление, и экономический кризис, была советская империя, построенная на насилии… Но почему она развалилась так быстро, полностью и целиком? Были ли другие варианты? Именно эта моя неудовлетворенность существующими объяснениями, а также недоумение моих студентов, собственно, и подвигли меня написать большую книгу, которая выйдет в октябре-ноябре этого года в издательстве Йельского университета.
– На ваш взгляд, системный кризис советского строя, который привел к реформам Горбачева, начался в так называемую "эпоху застоя" или ещё раньше?
– Советский Союз был системой, построенной на подготовке к тотальной войне. Совершенно очевидно, что такая система в мирное время не может быть стабильной. Но именно так была построена экономика при Сталине. Поэтому после его смерти в советском руководстве тут же начались разговоры о том, как это всё реформировать. Берия, Маленков, Хрущев один за другим пытались что-то изменить в "настройках системы". После смещения Хрущева, в 1965-м официально началась "косыгинская реформа" экономики, и продолжалась она до 1968 года, когда Брежнев всякие реформы свернул. После этого наступило время "застоя", нарастающего ощущения исторического тупика, когда люди вдруг поняли, что в будущее социализма они больше не верят, а что такое капитализм –толком не знают, но хотят потреблять, "как на прогнившем Западе".
Горбачев накануне своего избрания генсеком сказал жене: "Так дальше жить нельзя. Поэтому я должен встать во главе страны. И со всей полнотой власти я могу что-то изменить". Но что и как – он представления не имел.
Поэтому я думаю, что ответить на ваш вопрос не так то просто. Реальный кризис системы, когда, что называется, центр распадается и все летит вверх тормашками, – это все происходило уже после начальных реформ самого Михаила Сергеевича Горбачева, условно говоря, 87-й и особенно 88-й год, когда к концу 88-го года уже у многих информированных людей начинает возникать ощущение не просто больного проблемного общества, а реального, многогранного кризиса и в политике, и в идеологии, и, прежде всего, в экономике и финансах.
Горбачев говорил своим коллегам: "Мы сами не справимся... пусть народ поможет найти дорогу"
– То есть какое бы решение ни принималось в этой ситуации, оно не будет работать?
– К исходу 1987 года у членов Политбюро уже было ощущение: куда ни пойти – всюду минное поле. У Горбачева и его лояльного окружения появляется четкое ощущение, что надо куда-то прорываться, но как и куда – это уже другой вопрос. И тогда принимаются вот эти знаменитые горбачевские реформы – закон о госпредприятиях, кооперативах, а потом и довольно решительная и радикальная политическая реформа. Последняя очень важна: Политбюро добровольно отдает верховную власть Съезду народных депутатов. В результате уже к лету 1989 года Политбюро перестало быть абсолютным властным органом, причем по желанию самого генсека. Потому что Горбачев говорил своим коллегам: "Мы не знаем, как выходить из тупика, мы сами не справимся, страна в экзистенциальном кризисе, и надо все менять. Пусть будет парламент, гласные обсуждения, пусть народ поможет найти дорогу".
– Главная интрига вашей книги заключается в том, что крах СССР не был неизбежен. Как, по вашему мнению, мог бы сложится баланс сил в конце 80-х – начале 90-х, чтобы СССР не перестал существовать?
– Я думаю, Советский Союз обладал довольно большим резервом для продолжения своего существования. Об этом часто говорил после распада СССР и сам Горбачев. Я не могу согласиться с тогдашними радикальными демократами вроде Афанасьева, Попова, Старовойтовой, другими уважаемыми людьми, что резервы этой системы были исчерпаны. Далеко нет! Произошло совсем другое: люди у власти, верхушка КПСС, начали реформы в 87–88-м годах, которые привели к радикальной децентрализации экономики, а затем и политики, на следующем этапе, в 89–90-м годах. Эти реформы были ошибочны, они базировались на утопических идеях "социалистической демократии", на каком-то бесконечном перепеве идей Ленина. Экономические реформы нанесли главный смертельный удар по Советскому Союзу. Двумя законами – о госпредприятиях и о кооперативах. Политбюро и советское правительство передали право принятия экономических решений на уровень госпредприятий с выборными директорами – но при этом только с правом владения, без перевода в собственность. Это же приглашение к разворовыванию "общенародного" и распихиванию по карманам – какой-то полет утопического идеализма! К тому же реформаторская часть Политбюро всячески поддерживала экономическую самостоятельность и обособление отдельных республик СССР, начиная с Прибалтики. В числе главных закопёрщиков этого процесса были Александр Николаевич Яковлев, сам Горбачев и Николай Иванович Рыжков, председатель Совета министров. Еще раз подчеркну, они строили якобы основы "социалистической демократии". Горбачев все время ссылался на Ленина, у которого были поздние статьи: "Как нам реорганизовать Рабкрин" (Рабоче-крестьянскую инспекцию), "О кооперации", которые он написал, когда вдруг понял, что страна движется не туда. Но вскоре Ленин умер, и его идеи не были претворены – якобы потому, что к власти пришел "злой гений" Сталин и построил тоталитарное государство. А теперь, говорили Горбачев и его соратники, надо все отмотать назад и вернуться к Ленину.
– К истокам.
– Да, к истокам, как в игре "Монополия" – вернуть фишку на стартовую позицию и пустить по-новому, правильному, ленинскому пути. Но в истории и политике так не бывает. И вот, под руководством Горбачева "правильный" ленинский путь оказался очень быстрой дорогой к саморазрушению советской экономики и всего Советского Союза. Потому что, собственно говоря, эти предприятия, эти кооперативы первым делом начали отрабатывать схемы по уводу денег из безнала, который контролировался госбюджетом, Минфином, Госпланом и другими учреждениями. Мы знаем все недостатки той системы, знаем, что там было море коррупции, но все-таки был и контроль. После принятия законов о децентрализации экономики контроль быстро исчез, за два года. Иными словами, думали, что плывем к ленинским заветам, а приплыли на станцию Дно. Вот, собственно, что произошло в экономике.
В политике произошла не менее "забавная" вещь, которая причинила немало беды и горя очень многим людям и в позднем СССР, и после него. Возник лозунг "Сильный центр – сильные республики". Все знали, что центр и так сильный, всемогущий, все решалось в ЦК КПСС, в Москве. "Сильные республики" должны были сбалансировать эту ситуацию – опять же в духе "социалистической демократии". Начиная с 1988 года республики получили право на хозрасчет. А что это значило на практике? На территории союзных республик была масса предприятий, которые им до этого вообще не подчинялись, бюджетом они тоже не очень-то распоряжались. Все распределялось из центра, у них оставалось что-то, но не так много. А тут вдруг республиканским партийным и хозяйственным деятелям что называется "подфартило" – сам Центр передал им распоряжение экономическими ресурсами, а впоследствии и право свободно избирать собственные представительские органы – Верховные советы. Первыми, кто оценили эти блестящие возможности и воспользовались ими, были страны Балтии. Это стало основой для борьбы Литвы, Латвии и Эстонии за полный суверенитет и выход из СССР. А когда прибалты начали в 1989 году получать от центра права и привилегии, возник вопрос: а если Российская Федерация потребует того же? Что тогда? Ведь это будет ни много ни мало развал союзного государства. Об этом прямо говорил Николай Рыжков на Политбюро. Через год то, чего боялись, случилось. В мае-июне 1990 года, после выборов, был сформирован новый Верховный Совет РФ. Это было принципиально новое учреждение. Веял дух свободы, все хотели независимости, и этот съезд, имеющий по новой Конституции огромные права, принял Декларацию о независимости России.
– То, что мы празднуем до сих пор 12 июня.
– Да, 12 июня – праздник независимости, но от чего и от кого? Причем случилось это не происками диссидентов, а по воле российских коммунистов. Мы знаем, что подавляющее большинство, я бы даже сказал, конституционное большинство на этом съезде были члены коммунистической партии. На тот момент они уже сорганизовались в "национальную" Российскую компартию в составе КПСС.
– Не так давно пресс-секретарь ныне действующего президента заявил, что Россия не выходила из Советского Союза. Вы понимаете, что он этим хотел сказать? Насколько его заявление соответствует историческим реалиям?
– Ну, каким реалиям?! В реальности произошел парадокс, потому что была Конституция СССР, которая, разумеется, распространялась на РСФСР. А та заявила о своей независимости, о своем суверенитете, но не имела своей собственной Конституции до 1993 года. То есть после официальной ликвидации СССР страна два года жила по советской Конституции. Украина аннулировала эту Конституцию в 1991 году. Актом "О незалежности" они просто ликвидировали все советское и заявили: "Мы возвращаемся к истокам". Для них истоки – это Украина 1918 года, уничтоженная большевиками. Был ли подобный путь для России? Ельцин в своих воспоминаниях считал, что да, был. Он диктовал свои воспоминания сразу после того, как разогнал Съезд народных депутатов и послал танки на российский парламент. И вдруг он вспомнил о том, что был и другой путь: заявить, что все советское аннулируется, и Россия – это правопреемник Российской республики, провозглашенной Временным правительством 1 сентября 1917 года; она, правда, просуществовала недолго, но ведь и независимая Украина недолго прожила. Досоветская Грузия, может быть, чуть-чуть дольше. Прибалтика рекорд побила – они сохраняли независимость до 1940 года. Задним числом Ельцин как бы говорил, что это было бы, наверное, гораздо лучше и гораздо правильней для России. Но произошло совершенно иное! Россия выступила как главный таран, который разбил Советский Союз, унитарное государство, "вынул" страну из-под Горбачева, однако, в конце 1991 года, после различных консультаций и телодвижений, Россия провозгласила себя правопреемницей СССР. Так вот, если возвращаться к вашему вопросу о том, выходила ли Россия из Советского Союза, то здесь есть своя изюминка. Получается так, что Украина вышла, Грузия вышла, страны Балтии вышли и получили независимость, а Россия стала правопреемницей.
– Ваша книга начинается с того, что вы летите в самолете в Америку 19 августа 1991 года, и все вокруг говорят о том, что, ну, вот, наконец-то, его убрали, имея в виду Горбачева.
– Ну, не все, мои соседи, впереди сидящие люди.
– И в целом я много путешествовал по стране, как ее ни назови, замечал, что достаточно негативно народ оценивает Горбачева.
– Да, я тоже замечал.
– Необязательно как агента Запада и предателя, который сдал Западу, но в целом типа вот это и было главным несчастьем – вся эта перестройка. А как вы лично оцениваете деятельность Михаила Сергеевича на посту генсека и те решения, которые он принимал или не принимал в критические дни 91-го года?
– Деятельность Горбачева, наверное, будет оцениваться и переоцениваться еще много лет. Во-первых, это человек, который совершенно добровольно, никем не принуждаемый, начал отдавать власть – сначала абсолютную власть генсека, потом относительную власть президента СССР. Во-вторых, он реформировал страну, которой руководил, таким образом, что эта страна исчезла с политической карты. Правда, он на себя эту ответственность не берет.
Как известно, на мартовском референдуме 1991 года, затеянном Горбачевым, о сохранении Советского Союза больше 70 процентов проголосовали за. Формулировка была странная: за сохранение реформированного, еще какого-то, но тем не менее Союза. То есть избиратели дали добро на то, чтобы реформировали Союз, тот самый Советский Союз, единственное государство, которое у нас было. Однако через месяц после референдума, в апреле, Горбачев поступает совершенно иным образом. Он запускает процесс создания нового союза, а это совсем другое дело – реформировать существующее государство или создавать новое. В апреле 1991 года он собирает в Ново-Огарево руководителей республик, которые участвовали в референдуме, шесть республик референдум бойкотировали (страны Балтии, Грузия, Армения и Молдавия). И в результате получился процесс 9+1 (девять республик и один Горбачев). По сути, речь шла о создании другого союза. Горбачев пытался на лету пересесть из одного самолета в другой.
Он был весьма уверен в себе. Считал себя мировым лидером, которого поддерживают Джордж Буш, Джон Мейджор, премьер-министр Великобритания, канцлер Германии Гельмут Коль и другие западные лидеры. Вернемся к вопросу – почему народ не понял его намерений и продолжает относиться к Горбачеву в целом негативно, воспринимая его политику как сдачу государства и власти. Нельзя забывать, что Горбачев даже в марте 1991 года ещё обладал громадной властью – год назад он был избран Президентом СССР, и при этом он оставался генсеком громадной компартии, которая десятилетиями составляла подлинный костяк управления сложной страной. Пусть он никогда не выигрывал на прямых демократических выборах, но Съезд народных депутатов СССР, избранный всей страной, дал ему всю полноту власти и чрезвычайные полномочия в придачу. И что он с этой властью сделал? Он ее не употребил. В глазах российского народа он попытался переложить ответственность за коренные поворотные реформы на всех, как минимум на руководителей девяти республик, включая Ельцина. Те, кто поддерживают Михаила Сергеевича, в том числе и его американский биограф Уильям Таубман, считают, что это был величайший акт выбора либеральной демократии. У человека была власть, а он ее отдал во имя того, чтобы страна двигалась по пути демократии, уважения к выбору каждого и отказалась от единоличной сталинской модели. Отчасти это так. Но российские демократы в то время упорно считали Горбачева маневрирующим авторитарным лидером. "Каким ты был, таким ты и остался". На митингах "Демократической России" Юрий Афанасьев, Елена Боннэр и другие популярные лидеры интеллигенции требовали отставки Горбачева. А Горбачев все это терпел, и это в глазах громадного большинства российского народа было проявлением слабости. Они видели, что человек не знает, что делать с властью, а дела в экономике и в соседнем магазине были все хуже и хуже. А на Южном Кавказе, затем и в Молдавии и в Средней Азии полилась кровь. И это, мне кажется, породило особенно в 90–91-м годах очень много негатива по отношению к Михаилу Сергеевичу. Это подорвало его авторитет.
– И тогда возникло, видимо, ощущение бессильного центра, который уже не является источником власти?
– Это случилось уже после путча, который, я считаю, не соответствует своему названию. Потому что путч – это захват власти и подавление оппозиции. Люди знают, на что идут, смещая легитимного лидера. Они понимают, что их "легитимность" – в решительных действиях, которые должны породить шок, подчинение и молчаливое признание большинством нового статус-кво. То, что произошло в августе, не вписывается в эту модель, поэтому многие называют этот путч фарсовым, ненастоящим. Хунта уже имела все рычаги власти – она просто оставила Горбачева "не у дел", в Форосе. Но быстро выяснилось, что настоящего вожака – хотя бы Пиночета, или какого-нибудь черного полковника – у хунты нет, она вся какая-то вялая, дряблая и неспособная к насилию. К счастью для нас, говорящих здесь и сейчас.
– Опереточный путч.
– Да, но тем не менее в результате этой странной оперетты, с участием громадного количества танков и военных, произошло саморазрушение исполнительной власти государства. Борис Ельцин прекрасно воспользовался этим моментом, то есть самоубийством (политическим) центральной власти, параличом, деморализацией армии, КГБ. Полиция исчезла с улиц – площадями Москвы завладела толпа. Ельцин фактически провозгласил захват власти в России, а в начале даже и во всем Союзе, – он ведь принял на себя функции Горбачева во время путча и потом с большой неохотой, не желая того, вынужден был признать, что есть еще какой-то легитимный президент СССР Горбачев. Возникла парадоксальная ситуация двоевластия, как летом 1917 года – все понимали, в Москве и в России, что теперь хозяин Ельцин, а не Горбачев, а по конституционной ситуации Горбачев оставался командующим армией, у него была ядерная кнопка. Единственное, что Ельцин отобрал у него все рычаги власти и заставил его подписать указы о роспуске правительства. Горбачев оказался президентом без исполнительной власти, но при этом, как называл его в последние месяцы пресс-секретарь Андрей Грачев, он был в какой-то мере еще и король Лир, который отдавал вот этим баронам (Ельцину и другим республиканским лидерам) власть, которую они с удовольствием брали с его помощью – почти легально, но при явном нарушении советской Конституции. Горбачев делал это, все еще надеясь удержать Союз от расчленения по республиканским границам. После путча он не раз заявлял: "Я демократ. Я с демократией". Тем самым он оказался королем Лиром, который отдал всё, но его не постигла трагическая судьба Лира. Его просто – хотя довольно бесцеремонно – отправили на политическое кладбище. И он смиренно подал в отставку.
– С другой стороны, все-таки обошлось без гражданской войны, а ведь такие угрозы были.
– Да, в обществе были такие ожидания. Один из первых вопросов Ельцину, когда тот залез на танк 19 августа 91-го года и начал читать знаменитый документ о том, что ГКЧП – это путчисты, антиконституционный переворот, и надо вернуть Горбачева… Кстати, для Ельцина это был крутой тактический разворот. Сколько раз до этого он говорил, что Горбачев должен сойти со сцены, и тут вдруг – он обещает вернуть Горбачева из его "заточения". Тогда первый вопрос из толпы прозвучал: "Может ли начаться гражданская война?" И Ельцин уверенно ответил: "Нет, армия на стороне народа". Хотя на тот момент армия вовсе не была на стороне той кучки людей, которые собрались вокруг Белого дома, она подчинялась маршалу Язову, министру обороны СССР. На протяжении всех трех дней так называемого путча не было замечено практически ни единого случая дезертирства и неподчинения приказу.
– А как же генерал Лебедь и его батальон тульских десантников, перешедших на сторону Ельцина?
– Это миф, созданный самим Ельциным, который в своей риторике назначил Лебедя этаким генералом Лафайетом, перешедшим на сторону революции, на сторону народа. Хотя Лебедь сам опроверг эту версию в своих воспоминаниях. Он подчинялся приказу своего непосредственного начальника Владислава Ачалова, который, соответственно, выполнял приказы Язова, то есть система работала как единый механизм. Она рухнула в результате самоликвидации ГКЧП и того коллапса, который за этим последовал.
Ленинские рецепты, которые он находил, только усугубляли нарастающий кризис. Более того, эти рецепты создавали кризис!
– Получается, что в последние годы Советской власти какие-то решения принимались, но понимания – почему принимаются те или иные решения – как будто бы у руководителей не было? Для своей книги вы брали интервью у представителей горбачевской элиты, тех, кто был рядом с ним, тех, кто знал кухню власти. У вас было ощущение, что они осознавали последствия своих решений?
– Тут надо разделять мотивацию и понимание того, к чему ведут ваши действия. Мотивация была очень мощная, очень сильная. Это была (я говорю про Горбачева и его ближайшее окружение) мотивация революционеров сверху. Когда мы говорим о революции сверху, мы вспоминаем в негативном смысле Сталина, в менее негативном смысле Столыпина. Но это была, безусловно, революция сверху, то есть Горбачев начал в 85-м году с признания, что так дальше жить нельзя, а в 87-м году он уже призывал к революции, но той, которой будет руководить он сам. Есть запись его выступления на Политбюро, когда он говорил, что старую систему нужно бомбить со всех сторон. Ту самую "командно-административную систему" – это же он этот термин ввел в оборот и легитимизировал. Потом Афанасьев и другие деятели из демократов этот лозунг с успехом использовали для слома, как они говаривали, "тоталитарной системы". Оказалось, что это слом всего государственного порядка. Горбачев же выдал этот лозунг потому, что считал, что они делают революционный Reset, возвращаются к истокам 1917 года. Горбачев был тогда неоленинец. То есть человек, для которого Ленин – это главный политический гуру. С первого года у власти и даже в 90-м году он читает и перечитывает Ленина, ища в этих статьях какие-то откровения, ключи для того, как ему выходить из революционных ситуаций, которые порождены его реформами и другими причинами, которых он не очень понимал. Мы уже говорили, что ленинские рецепты, которые он находил, только усугубляли нарастающий кризис. Более того, эти рецепты создавали кризис! К тому же Ленин действовал жестко, он был всегда готов применить силу. НЭП начался с кровавого подавления восстания в Кронштадте, с подавления крестьянских восстаний против советской власти. Но затем очень быстро появился хлеб, заработала торговля и так далее. А Горбачев действовал таким образом, что хлеб начал исчезать наряду с мылом, порошком и многим другим. Недовольство властью на Старой площади, в Кремле, недовольство партаппаратом и старыми хозяйственными механизмами стремительно росло. А практики подавления и связанный с ними страх исчезали, как тени в полдень!
– Разруха в отсутствие Колчака и интервентов.
– Да. И убедительного объяснения этому процессу, к сожалению, даже наши лучшие экономисты не смогли дать. Гайдар, например, пишет, что цены на нефть упали. Ну, упали – и что? Можно было бы прекратить импорт хлеба, и при этом обеспечить население собственным хлебом, повысив, например, закупочные цены, мотивировав колхозное крестьянство продавать зерно. Но Горбачев был категорически против повышения цен на хлеб и, вообще, закупочных цен на продукты. Боялся русского бунта и выступал за "социализм" с дешевыми продуктами, как истинный ленинец-идеалист. Вот и довел дело до развития инфляции и полного исчезновения продуктов с прилавков. Они гнили на складах, где дельцы теневой экономики ждали высоких цен и твердой власти.
Именно на этом, на росте кризиса с продуктами, Горбачев начал терять авторитет в глазах людей. И на этом фоне стремительно выдвигается Борис Николаевич Ельцин, который не обладает в тот момент никакой властью – он выгнанный из Политбюро "еретик", но при этом прекрасно занял пустующую со времен Пугачева роль "народного царя и заступника". Если послушать сейчас то, что говорил в то время Ельцин, становится ясно, что у него не было ни экономической, ни политической программы. Но народ его полюбил: "Настоящий мужик! Вот решительный человек! Сравните с этим Горбачевым, который все болтает и ничего не делает!" Нам понятно, что это совершенно несправедливо по отношению к Горбачеву, сделавшему очень много, затеявшему настоящую революцию сверху. Но народ уже решил, что Горбачев – политический импотент, не такому править Россией! Ельцин, как мы помним, тоже не оправдал доверия народа. Но власть все-таки решительно взял и впоследствии очень решительно применил – при разгоне парламента в октябре 1993 года.
– То есть вы полагаете, что, если бы не политика Горбачева, союзное государство, в той или иной форме, могло бы сохраниться?
– Я думаю, что даже прибалты, не говоря о грузинах, не в состоянии были подорвать и разрушить Советский Союз. Прибалтика стала родиной самого раннего и самого организованного движения по выходу из Советского Союза, которого все в Политбюро опасались уже в 88-м году, и тем более в 89-м году. Но представим себе, что даже если три эти республики попытались бы выйти из Союза?
– Литва первая попыталась.
– В ноябре 1989 года.
– Им за это газ, свет отключали.
– Да. Ну и что? Литовцы тогда ничего не добились. Во-первых, им отказали в признании западные страны. Никто открыто не признал их суверенитет. Да, были закулисные разговоры. Американцы говорили Горбачеву: "Почему бы вам не отпустить прибалтов?" Именно так – "отпустить"! Но никто не мог представить, что прибалты взорвут Советский Союз. Напротив, на Западе боялись, что прибалты своей решимостью спровоцируют русский шовинизм и бумерангом отзовутся в армии и КГБ. Более того, сами прибалты прекрасно понимали, что, как бы они там ни вставали в цепи в День пакта Молотова и Риббентропа, им без поддержки извне ничего сделать не удастся. А тут еще опасения, что русские в Прибалтике станут "пятой колонной" Москвы. Литва не зря пошла ва-банк. Там русских, русскоязычных, меньше всего: 12–15 процентов. А в Латвии около половины населения не латыши. В Эстонии компактная группа русскоязычных в восточной части. И эти республики вели себя весьма аккуратно, слали делегации в Москву для переговоров. Почему? Потому что их национальные лидеры с самого начала, с 1988 года, прекрасно понимали, что единственная их надежда на отделение от Союза – это сепаратизм в РФ. На Западе такого представить не могли – с какого рожна вдруг Россия станет независимой от самой себя? Абсурд! Ведь для всех на Западе (кроме эмигрантов из национальных республик) СССР был формой существования России. Так думали, кстати, и российские националисты. И даже многие российские демократы считали, что СССР – это форма существования России, а РСФСР – это просто недоразумение, мол большевики сконструировали такую "Эрэфию", разбазарили исторические русские территории, раздав их Казахстану, Украине и т. д., а на самом деле Россия и есть СССР. Так вот, в странах Балтии поняли, как можно сыграть на факторе сепаратизма РСФСР, и всячески поощряли это, и не просто поощряли, а публиковали у себя, особенно в Эстонии, материалы, которые потом распространялись по каналам демократического движения в Москве, Петербурге и других городах. В этом плане прибалты сработали очень тонко и эффективно. Я не буду преувеличивать их политическую мудрость, но да, во многом они, будучи маленькими по сравнению с этой махиной РСФСР, повели себя гораздо разумнее, чем Горбачев, Ельцин и другие российские политики. Они действовали четко в своих интересах. А вот в России бушевала политическая война, был полный раздрай, как минимум на два фронта. Одни считали, что Россия выиграет, если выйдет из СССР, что у нас тут будет все замечательно. Ельцин об этом прямо и говорил: "Хватит кормить Среднюю Азию! Хватит кормить Южный Кавказ!" Только немногие тогда, прежде всего специалисты по национальным отношениям, понимали, что суверенитет России – путь к разрушению СССР и к саморазрушению. Они считали, и правильно, что республики сразу уйдут от России, начнут искать союзников и спонсоров извне, прежде всего на Западе. Я не читал, во всяком случае, такого уж провидца, который мог сказать, что будет между Украиной и Россией, но кое-кто это предугадывал. Александр Ципко, замечательный политолог, говорил, что России нужно сделать выбор – либо существовать в некоем формате союза, отказавшись от своих имперских и национальных претензий, либо потерять все, включая Украину и Крым с Донбассом. Потому что если Россия хочет быть самостийной, то тогда автоматически Украина вынуждена будет стать самостийной. Самостийная Украина будет не Россия и, более того, не на стороне России при любом международном раскладе. Она будет с теми, кто ей поможет отстоять свою самость по отношению к России. Вот, собственно, что и произошло.
– Почему распад СССР не пошел дальше границ союзных республик? Ведь мы знаем о сепаратистских тенденциях и на Урале, и в Сибири, и на Дальнем Востоке, где сразу вспомнили, что когда-то у них была "республика" ДВР. Но как-то это все быстро развеялось в течение 91–92-го.
– Вовсе не так быстро, как вам кажется. То, что раскол не случился внутри РСФСР (впоследствии РФ), – это результат достаточно серьезных политических усилий, применения силы и экономического давления на субъекты федерации. В 1990 году, когда РСФСР провозгласила суверенитет, тоже самое начали делать автономные республики. Летом 90-го года даже возникла некая конкуренция между Ельциным и Горбачевым из-за автономий. Горбачев решил, что один из способов противостоять сепаратизму со стороны Ельцина и российского Верховного Совета – это сказать: "Ну, ладно, я буду вести переговоры с Россией, но не с одной, а как минимум с 16 субъектами", грубо говоря, РСФСР и 15 автономных республик – Коми, Башкирия, Татарстан, Якутия, Бурятия и так далее. Он это и начал делать. Ельцин тут же усмотрел в этом угрозу для себя.
И он поехал в эти самые республики со своим знаменитым лозунгом – "Возьмите столько суверенитета, сколько вы можете проглотить или переварить". Два русских лидера, борясь за власть в Москве, дружно разваливали уже не только Советский Союз, но и даже РФ. И как только Ельцин понял, что политические дни Горбачева сочтены, он начал требовать, чтобы Горбачев на переговорах с "девяткой" только его, Ельцина, считал единственным голосом от России. Минтимер Шаймиев из Татарстана не имеет права голоса от России, то же самое касалось и сибирских автономий, которые были в составе России. Именно Ельцин настоял на этом. И Горбачев ему уступил. Позиции Ельцина сильно окрепли, когда в июне 1991 года он был избран президентом на общероссийских выборах – за него проголосовало пятьдесят семь процентов по всем регионам, включая национальные автономии. А затем его позицию лидера "единой и неделимой России" очень сильно укрепил провалившийся путч. После этого Ельцин стал всемирно признанным борцом за демократию и представителем России в глазах всего мира. А вот многие лидеры автономий во время путча, почти все из них члены КПСС, либо сидели в ожидании, либо поддержали ГКЧП. И вот когда ГКЧП провалился, то провалились и все они. Выяснилось, что у Ельцина есть козырь прихлопнуть права этих автономий на выход из состава РСФСР. И он это право потом закрепил – вначале получив от Верховного Совета РСФСР чрезвычайные президентскими полномочиями для проведения экономических реформ, а потом, после конфронтации с ВС в октябре 1993 года, через принятие новой конституции, дававшей громадные полномочия президенту.
– Это уже, как говорится, другая история. Но, насколько я понял, вы не считаете первого президента России выдающимся демократическим лидером?
– В своей книге я полемизирую с теми, кто считает, что в 1991 году было упущено много возможностей для построения демократической России. С высоты трех десятилетий мы видим, что радикальный слом вызывает почти такой же силы откат, а постепенные и осторожные реформы, если они корректируются и контролируются, предпочтительнее хаотичных перестроек и кавалерийских атак на государственность.
