15 мая 1722 года по инициативе Петра I Святейший Синод издал закон "О распоряжениях по обращению раскольников к православной церкви". Старообрядцы были поражены в правах. Им запретили учить основам веры своих детей и обязали крестить их в новой вере, их свидетельства больше не принимались в суде, а за распространение старообрядчества грозила смертная казнь. Такая политика государства привела к массовому бегству приверженцев старой веры на окраины и за пределы империи. Укрывшиеся на юге Алтая смогли превратить неприступные горные долины в процветающий край, легендарное Беловодье. Богатству его жителей поражались все исследователи, которым удалось там побывать. Екатерина II "простила" беглецов и предоставила им возможность жить по своим законам. Но советская власть объявила, что "борьба с кулачеством для нас есть одновременно борьба со старообрядчеством", и уничтожила все, что было создано на Алтае упорным трудом нескольких поколений староверов.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш Youtube, инстаграм и телеграм.
В 1989 году в архив города Зыряновск на Алтае пришла сухонькая старушка. Представилась дочерью Михаила Колодкина, старообрядца из деревни Медведка, репрессированного в 1929 году. На вопрос, почему она Прасковья Ивановна, а не Михайловна, объяснила, что "времена были такие", заставляли отрекаться от родителей – "врагов народа". И, плача, рассказала, что с ними произошло: "Дом, имущество, все описали и конфисковали. Всех, вместе с детьми, погнали в далекую Караганду. По дороге умерли две маленькие сестры и брат. Их закопали, бросив в яму. И отца, и мать отправили в лагерь. Мать умерла в первый же год. Отец – во второй. Детей отдали в детдом. Не знаю, как и сама я выжила, было-то мне всего семь годков. Караганда-то ведь вся на костях стоит. Вот пришла, может, компенсацию дадут за дом? Хочу бедным раздать, помянуть своих родителей, пришлось им, бедненьким, помучиться".
Рассказ старушки записал местный краевед Александр Лухтанов. Изучив архивные документы, он выяснил: Михаил Колодкин был одним из немногих "счастливчиков", кто получил помилование после расстрельного приговора. Большинству его единоверцев повезло меньше. Историки до сих пор спорят, сколько старообрядцев Алтая были репрессированы в годы коллективизации и Большого террора. Ясно одно: счет идет не на десятки, а на сотни.
"Топор был большой роскошью"
Первые старообрядцы появились в Сибири почти сразу после раскола. Тонкая струйка превратилась в ручей после того, как в 1685 году царевна Софья издала указ "Двенадцать статей", в котором были определены различные степени наказания для "расколщиков", как они именовались в этом документе, – начиная от битья батогами до сожжения в срубах. А после указа Святейшего Синода, изданного по распоряжению Петра I, ручеек старообрядческой миграции превратился в бурный поток.
В поисках спасения от государственного террора, старообрядцы уходили из освоенных районов Сибири в непроходимые леса и горы, где карательные экспедиции не могли найти и сжечь их поселения. Одним из таких убежищ стала долина реки Бухтармы на Алтае. Неприступные горы, которые ее окружали, формально принадлежали Джунгарскому ханству, но в реальности этот безлюдный район мало кого интересовал. А после того, как империя Цин разгромила джунгаров, Бухтарма и вовсе оказалась на нейтральной территории, между нечеткими границами двух империй – российской и китайской.
В старой русской традиции горы называли "камнем", поэтому поселившихся в алтайских горах старообрядцев стали именовать "каменщиками", то есть "жителями гор", "горцами". Сложно точно сказать, когда первые приверженцы старой веры поселились в этих местах. Новосибирский историк Тамара Мамсик относит начало заселения южных отрогов Алтайских гор к 1720-м годам. А документы зафиксировали первые случаи переселения в 1740-е годы.
Писатель Георгий Гребенщиков, совершивший по совету Григория Потанина этнографическое путешествие по Алтаю в 1910–1911 годах, записал рассказы о том, насколько тяжелой была жизнь первых поселенцев в долине Бухтармы: "Орудие русской культуры – топор – был большой роскошью, и его мог иметь не всякий: поэтому в первое время строили простые берлоги, покрывали их берестой, и таким образом защищали себя от непогод и холода". Счастливый обладатель топора никогда не выпускал его из рук, поскольку "бывали и убийства из-за топора". А тяжелее всего было переносить отсутствие хлеба: "Те ржаные, зацветшие сухари, которые когда-то лежали в котомке, были бы верхом благополучия скитников, если бы была возможность где-либо достать их. Но об этом и мечтать не приходилось. Поэтому люди глодали черемуховую и таловую кору и питались мясом зверей: лося, марала и дикой свиньи. Но без огнестрельного оружия добыча этих зверей представляла большие затруднения и даже смертельную опасность".
Охота и рыбная ловля стали основным занятием первых поселенцев. В 1863 году путешествие на Алтай по заданию РГО совершил этнограф Александр Принтц. Он выяснил, что за сезон один охотник добывал 20 соболиных и 100 беличьих шкурок, не считая рысьих, волчьих, медвежьих и других шкур. Свою добычу каменщики начали выгодно сбывать в Китай, а на вырученные деньги обзавелись домашним скотом, разбили пашни, приносившие невиданные урожаи на никогда не знавшей плуга земле, и стали жить "в достатке". Очень выгодным оказался и рыбный промысел на алтайских реках, где каменщики самоловами ловили осетров и стерлядей. Часто улов был таким большим, что его приходилось навьючивать на десятки лошадей.
Из книги Александра Лухтанова "Путешествие в страну каменщиков":
"В те далекие времена на Бухтарме за день ловилось по нескольку тайменей в 30–40 фунтов веса, не говоря уже о хариусах. Своеобразной была ловля крупного тайменя. Для этого верхом на лошади забредали подальше от берега, забрасывая крючок в глубокое место. Попадались такие крупные зверюги, что вываживали их часами и лишь силой коня. Чтобы не упустить, то давали ему уплыть на глубину (и сами всплывали на лошади), то подтягивали к берегу, пока замученный таймень не всплывал кверху брюхом. Тут уже остается только "выхлестнуть" рыбу на берег".
Чтобы не выдать себя правительственным разведывательным отрядам, каменщики поначалу селились скрытно, совсем небольшими поселками по 5–6 домов. Первой относительно крупной деревней старообрядцев на Южном Алтае стала Фыкалка.
Избавившись от контроля со стороны государства, поселенцы сами устанавливали правила, по которым хотели жить. Александр Принтц пишет: "Отчужденные от общества и связанные одной участью, они жили между собою согласно и составляли род братства или товарищества; в случаях возникавших недоразумений, ссор, обид, и т. п. дела решались по приговору лучших людей, удостоенных доверием общества". Нормой было не только мирное разрешение конфликтов на совете старейшин, но и взаимопомощь во всех делах. Так, когда нужно было собрать урожай, можно было просто позвать на помощь соседей. Никаких денег им платить не полагалось, достаточно было приготовить угощение для "помочан". Это одна из причин, почему британский историк Роберт Крамми в книге "Староверы в мире антихриста" сравнивает образ жизни старообрядцев Алтая с взаимовыручкой членов первых протестантских общин, выживавших и богатевших во враждебном мире.
"Сибирская Сечь"
Тем временем российское государство, от которого бежали староверы, начало приближаться к ним все ближе и ближе. В 1723 году рудознатцы, посланные с Урала Акинфием Демидовым, нашли месторождения в предгорьях Алтайских гор, где основали первые рудники по добыче золота и серебра. Демидов отправлял на них крепостных рабочих со своих уральских предприятий. По мнению исследователя истории Сибири Дмитрия Беликова, эти рабочие почти поголовно были старообрядцами: отсылая на Алтай нужных ему людей, Демидов так укрывал их от развернувшихся на Урале преследований раскольников.
В 1747 году демидовские рудники на Алтае перешли в казну, а все русское население вокруг было приписано к ним в качестве горнорабочих. Работать на рудниках предписывалось 35 лет, то есть трудиться в каторжных условиях, без отпусков и выходных, по 12 часов в день, по сути, до самой смерти. Неподъемными были и налоги: так, в 1750 году старообрядцев из поселений возле Колывановского завода обязали заплатить двойную подать за последние четыре года не только за себя, но и за "самосжегшихся" в 1746 году "одноверцев". А совсем рядом была вольная тайга между Россией и Китаем, горы, где можно укрыться от преследования и зажить в достатке, как единоверцы-каменщики… Стоит ли удивляться, что горнорабочие тоже потянулись в долину Бухтармы.
– Число жителей Бухтармы росло и за счет "поляков" – насильно переселенных в Сибирь староверов из польской Ветки, часть из которых выслали на Алтай, а часть – в Забайкалье, где они стали известны под названием "семейских", – рассказывает доктор исторических наук Татьяна Полозняк (имя изменено из соображений безопасности). – 21 мая 1779 года переселенных на Алтай "поляков" также приписали к горным заводам, обязав рубить лес, вывозить готовую руду и т. д. Многие предпочли бежать на Бухтарму к единоверцам-каменщикам.
К 1780-м годам в Бухтарминском крае образовалось фактически маленькое самостоятельное государство, твердо стоявшее на ногах и жившее по своим законам. Этнограф Андрей Анохин сравнивал жизнь каменщиков Алтая с жизнью казаков в Запорожской Сечи, бежавших на окраину государства, чтобы жить так, как хочется, без всяких притеснений и насилия. Он называл поселения на Бухтарме "Сибирской Сечью", и свидетельства других исследователей, побывавших на Алтае, подтверждают правоту Анохина.
Из записей географа Александра Сидельникова, посетившего Алтай в 1907 году:
"Все путешественники говорят об их (каменщиков. – Прим. СР) зажиточности, редкой добросовестности, простоте нравов, гостеприимстве, а также о чувстве собственного достоинства, смелости и ловкости. Богатырский рост, нож за поясом, винтовка за плечами придают бухтарминскому обывателю воинственный вид".
Из книги Василия Сапожникова "По Алтаю: дневник путешествия 1895 г.":
"Вообще крестьяне горных деревень производят приятное впечатление смелостью, уверенностью в своих силах, знанием окружающей местности и довольно широким кругозором; эти достойные качества воспитываются суровостью и привольем горной страны".
"Екатерина простила, а Китай землю даровал"
В 1787–1789 годах каменщики пережили трехлетний неурожай. Рассчитывать на помощь российского государства беглые старообрядцы не могли. От голодной смерти их спасли приграничные китайские власти, выделившие хлеб. А угроза горно-крепостной каторги между тем росла: заводы по разработке серебряных и медных руд стали появляться в непосредственной близости от поселений каменщиков. Все это заставило их задуматься о государственном протекторате.
Сначала старообрядцы Алтая попытались стать частью Китая. В 1789 году несколько семей каменщиков общим числом около 60 человек отправились к китайскому Чингисайскому пикету, расположенному в 35 верстах от Фыкалки, и попросили китайского подданства. Местный нойон направил ходатайство о вхождении в состав Китая в Пекин, а просителям велел дожидаться решения в ближайшем городе Кобдо. Наконец пришел ответ: в подданстве было отказано.
– Пекинский двор не захотел нарушать русско-китайский трактат 1728 года, по которому верховья Бухтармы можно было считать частью российской территории. Поэтому администрация Кобдо получила приказ отправить делегацию старообрядцев туда, откуда она явилась, – говорит Татьяна Полозняк. – Показательно, что к русским приставили опытных проводников и снабдили их продуктами на всю дорогу: бараниной, хлебом и сорочинским пшеном, т. е. рисом.
Исследователь Сибири Григорий Спасский в своей работе "Путешествие по Южным Алтайским горам в 1809 г." отмечает, что каменщики к тому времени и сами не горели желанием стать поддаными Китая. За время пребывания в Кобдо они успели познакомиться с основами китайской правовой системы и составили о ней не самое лучшее впечатление. Особенно поразило русских то, что по китайским законам вместе с вором наказывали и пострадавшего.
Потерпев неудачу с Китаем, каменщики решили искать протектората в России. В 1791 году совсем рядом с Бухтармой было открыто крупнейшее Зыряновское серебряное месторождение. Александр Принтц описывает дальнейшие события так: группа вооруженных конников, которую возглавил беглый драгун Иван Быков, вышла к поисковой партии под руководством штейгера Приезжева и заявила, что каменщики раскаиваются в совершенных преступлениях, желают открыть свои убежища и стать "гласными правительству, готовы платить подати, помогать в развитии горного дела и в обороне края". Так начались переговоры о принятии беглецов назад в русское подданство.
15 сентября 1791 года императрица Екатерина II издала указ о "прощении разного звания забеглых русских людей" и принятии староверов-каменщиков в состав России как ясачных инородцев. Условия возвращения в лоно государства были очень выгодными: в отличие от остальных русских жителей Алтая, каменщики как ясачные инородцы были освобождены от горнозаводских работ, рекрутчины, ряда других повинностей и получили право самостоятельно, без вмешательства присылаемой администрации, улаживать большинство конфликтов. По сути, практически единственной обязанностью алтайских староверов было платить легкий ясак пушниной. А главное, они получили право сохранить старообрядческое вероисповедание.
– Предоставив каменщикам те же льготные условия, что инородцам, Екатерина II верно оценила, какую выгоду могут принести трудолюбие, предприимчивость, крепкие семейные связи и трезвость старообрядцев Алтая, – полагает Татьяна Полозняк. – Расчет императрицы оправдался: благодаря каменщикам земли Южного Алтая без каких-либо финансовых или людских затрат были окончательно закреплены за Российской империей. Старообрядцы стали надежной опорой страны в этом важном с геополитической точки зрения регионе. А 25 сентября 1864 года между Россией и Китаем был подписан Чугучакский договор, по которому оба берега Бухтурмы окончательно отошли к России.
Легализовавшись, каменщики спустились с высоких горных ущелий в верхнем течении Бухтармы и ее притоков и основали новые деревни в более удобных долинах рек. Вместо трех десятков мелких поселений возникло 9 крупных старообрядческих деревень. Были образованы две новые инородческие управы – Бухтарминская и Уймонская. Их население быстро росло, и уже к середине XIX века концентрация староверов на Алтае оказалась самой высокой в Томской губернии. По подсчетам историка Виктории Липинской, в 1842 году в Бийском округе (Южный Алтай тогда входил в его состав) их численность составляла 82,2% к числу всех старообрядцев губернии.
На льготном положении ясачных инородцев каменщики оставались совсем недолго, всего 5 лет. Уже в 1796 году ясак для них заменили денежной податью в 3,5 рубля, а в 1824 году – денежным оброком как с оседлых инородцев в размере 8 рублей с души. Но к тому времени старообрядцы Алтая уже могли платить и не такие налоги: наладив постоянную торговлю с Китаем, они выгодно продавали муку, зерно и самый прибыльный товар – панты маралов, широко использовавшиеся в традиционной китайской медицине. Когда маралов на Алтае почти не осталось, каменщики научились разводить их в неволе, заложив основы совершенно новой отрасли – мараловодства.
Гораздо больше недовольства, чем повышение налогов, вызвало то, что с 1878 года бухтарминских старообрядцев решено было призывать на военную службу на общих основаниях.
Из книги Е. Э. Блюмквист и Н. П. Гринковой "Бухтарминские старообрядцы":
"Каменщики" считали набор произволом местного начальства. Среди бухтарминцев живет еще до сих пор легенда о том, что Екатерина II, приняв их в подданство, освободила их от податей и военной службы "на век" и выдала им соответствующую грамоту. Эта грамота где-то затерялась, по их словам, к 1878 г. местное начальство с тех пор стало поступать с ними, как со всеми крестьянами, так как они не могли предъявить этой грамоты. Легенду об этой утерянной грамоте рассказывают во всех деревнях, и до сих пор старики считают военную службу бухтарминских кержаков недоразумением, произошедшим вследствие утери этой грамоты. … Часто приходится слышать от стариков замечания такого рода: "Мы инородцы, были забе́глы, Екатерина простила, а Китай землю даровал, а с какого-то году стали в солдаты брать, лишились инородства".
"Имеющий трех дойных коров считается бедняком"
Благодаря минимальному давлению со стороны государства, природным богатствам Алтая, собственному трудолюбию и взаимопомощи каменщики настолько преуспели, что об их богатстве стали ходить легенды. Старообрядцы по всей России рассказывали друг другу, что Бухтарма и есть Беловодье – мифическая страна из утопической легенды, где не знают ни податей, ни гонений за веру. В алтайское "Беловодье" потянулись староверы из других регионов, что способствовало еще большему процветанию этого края.
Поразительную зажиточность каменщиков отмечали все исследователи Алтая, начиная с профессора Дерптского университета Карла Ледебура, первым из ученых мужей посетившего Алтай в 1826 году. Он пришел к выводу, что по своему богатству каменщики разительно выделяются не только среди европейского, но даже среди относительно благополучного сибирского крестьянства.
Из книги Карла Ледебура "Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая":
"Да, только смелые искатели приключений, привыкшие к непроходимым дебрям, преследуемые властями из-за достойной наказания строптивости и совершаемых вследствие ее преступлений, могли, получив прощение от императрицы, поселиться в этом диком краю, где они, однако, благодаря своему прилежанию, теперь весьма преуспевают и, при всей оторванности от мира, живут зажиточно. У них нет недостатка в хорошей, плодородной пахотной земле и лугах, процветает и пчеловодство, так что этот народ живет в своих добротно выстроенных, даже иногда изящных, избах чисто и, можно сказать, с известной элегантностью. … Они сами куют себе сельскохозяйственные орудия, и каждый строит себе свое жилище – приветливое, хорошо освещенное благодаря большим застекленным окнам; всюду чистота и уют, так что в такой избе можно забыть о том, в какой далекой окраине ты находишься. … Китайцы … в окрестных деревнях покупают те необходимые продукты питания, какие они не могут купить вблизи пограничных кордонов в своей стране. И потому русские, живущие в этих горах, с особым старанием занимаются земледелием, дающим им средства для заработка путем торговли с китайцами. Вот почему крестьяне здешних горных деревень, и особенно ясашные, живут зажиточно и даже позволяют себе известную роскошь. Одеваются они обычно в китайские ткани, частью даже в шелковые, в их домашней утвари есть чашки из китайского фарфора, и вообще у них заметны та уверенность и та склонность к изяществу и чистоте, которая обычно сопутствует зажиточности. … Мой хлебосольный хозяин, приложивший все старания, чтобы меня как можно лучше принять, рассказал мне, что держит 25 лошадей, 15 коров, владеет немалым стадом овец, и что его 25 пчелиных ульев дают ему много меда и воска".
Во второй половине ХIХ века Русское географическое общество произвело описание всех земель азиатской части Российской империи. Вот как описали зажиточность населения верховий Бухтармы в 1877 году авторы книги "Землеведение Азии" Петр Семенов (Тянь-Шанский) и Григорий Потанин: "Скот состоит из коров, лошадей (некоторые имеют по 20 и 30 лошадей) и мелкого скота: овец и козлов. Во всех деревнях, кроме Фыкалки, занимаются пчеловодством; до 1860 г. были хозяева, имевшие по 1000 колод. … Некоторые крестьяне содержат в прирученном состоянии маралов, с которых срезают рога и продают в Китай по 150 руб. пара".
Каменщики относительно благополучно пережили даже годы революции и Гражданской войны. В 1927 году Академия наук СССР направила на Алтай двух молодых ученых – Евгению Блюмквист и Надежду Гринкову. По итогам экспедиции они в деталях описали и быт, и хозяйство бухтарминских старообрядцев, которых к тому времени стали называть кержаками. Его основу составляло скотоводство: "У самих же кержаков хозяин, имеющий трех дойных коров, считается бедняком. … Примером зажиточного хозяйства может служить такое: 10 дойных коров, не считая молодняка. … В прежнее время, т. е. до 1920 года, на Бухтарме было много хозяйств, имевших до 25 дойных коров, так что доением в таком хозяйстве было занято одновременно несколько женщин".
Еще больше держали лошадей: исследовательницы сообщают, что в Фыкалке до революции на менее чем сотню дворов насчитывалось до 2000 лошадей. Кони были основным средством передвижения в горах, и даже дети умели самостоятельно ездить верхом уже к 5–7 годам. "Девушке в приданое дается обязательно лошадь, чтобы она в новом хозяйстве могла всегда ею пользоваться и не ждать, когда свекор ей выделит лошадь; ходить же пешком на работу или в гости на соседние заимки считается неприличным для зажиточного кержака," – сообщают Блюмквист и Гринкова.
Самые большие доходы по-прежнему приносило мараловодство: "Наличием и размерами маральника со зверями определяется благосостояние того или иного хозяйства. В ясачных деревнях даже принято называть богачей рогачами, т. е. владельцами маральих рогов".
До революции число маралов в хозяйствах Бухтарминского края перевалило за 10 тысяч голов, однако и через 10 лет советской власти доходов от их разведения с лихвой хватало и на уплату налогов, и на то, чтобы приобретать предметы роскоши: "Мараловодство давало и дает значительные суммы, которые позволяют кержакам приобретать для своего домашнего обихода целый ряд предметов, недоступных даже зажиточным хозяйствам других районов (швейные машины, эмалированную и вообще металлическую посуду, большое количество шелковых и шерстяных тканей и т. п.)". Исследовательницы отмечают: "В каждом доме, кроме самых бедняцких, имеется машина, чаще ручная, а у богачей и ножная. Каждая подрастающая девочка лет с двенадцати уже умеет шить и справляться с машиной".
Достаток проявлялся и во внешнем виде старообрядческих сел. Добротные, срубленные из бревен дома кержаков напомнили Блюмквист и Гринковой "хоромы московских бояр XVI–XVII в.в.", а расписанные узорами стены внутренних помещений – "храм Василия Блаженного и терема Алексея Михайловича в Кремлевском дворце в Москве".
"Семьи опухли от голода и лежат в постелях"
Всего через год после того, как экспедиция Академии наук СССР побывали на Алтае, благополучной жизни, ею описанной, пришел конец. Советская власть сочла работящих и зажиточных старообрядцев своими естественными врагами, о чем прямо заявила Надежда Крупская в одной из своих статей. Ее слова "борьба с кулачеством для нас есть одновременно борьба со старообрядчеством" стали лозунгом, под которым в конце 1920-х годов начались массовые репрессии. По всей стране были закрыты старообрядческие храмы и монастыри, арестованы священники, конфискованы древние книги и иконы.
– С началом репрессий часть кержаков решила поступить, как их прадеды – бросить все нажитое и бежать как можно дальше от властей, в Китай. Хотя погранвойска получили приказ применять к беглецам оружие вплоть до расстрелов на месте, бежали целыми семьями – и "кулаки", и бедняки. В 1928 году кержаки основали в Китае поселение под названием Алтай, существовавшее несколько десятилетий, – рассказывает алтайский краевед Дмитрий Колесов (имя изменено из соображений безопасности).
Из секретной докладной начальнику Окружного ОГПУ тов. Корт:
"По сообщению Березовского сельсовета в ночь с 20 на 21 сентября 1929 г. сбежало за границу 4 семьи граждан, проживающих в Березовском сельсовете: 1. Краснов Феоктист, середняк. 2. Его сын Кирилл, бедняк. 3. Красков Феногентий, середняк. 4. Бедарова Степанида, вдова, беднячка. Бежали с семействами, кроме этих хозяйств бежали 2 мальчика. Имущество сбежавших Урыльской погранзаставой описано и взято на учет".
Оставшиеся на Алтае в полной мере испытали на себе последствия коллективизации – страшный голод.
Из заявления граждан деревни Быковой Зыряновского района от 5.05.1930 г.:
"Просим председателя т. Червинского о выделении хлеба для пропитания 243 едоков, так как мы голодаем, хлеба нет и купить негде. Некоторые семьи опухли от голода и лежат в постелях, а те, которые не ели уже по 4 суток, пока еще ходят. На сегодня у нас ни куска хлеба, и мы не гарантируем за свое поведение. Народ оголодал, и чтобы не допустить плохих дел, просим выделить нам хлебный паек".
Стоит ли удивляться, что те, у кого еще оставался хлеб, отказывались сдавать его по продразверстке. Обречь на голод своих шестерых детей отказался и Михаил Колодкин. В 1920 году он участвовал в так называемом Бухтарминском мятеже против советской власти, после его подавления сбежал в Китай, но потом вернулся в родные края, получив амнистию.
Первый документ в деле Колодкина, сохранившемся в архивах, – донос от 23 июня 1929 года от уполномоченного по хлебозаготовкам деревни Медведка Тугорева: "Настоящей докладной запиской ставлю в известность районную оперативную тройку и прошу принятия самых суровых мер наказания к кулаку деревни Медведки Колодкину Михаилу, лишенному избирательных прав, как эксплуататора. Категорически настаиваю на применении статей 61 и 58 за категорический отказ от сдачи излишков хлеба. За ним числится по постановлению собрания 100 пудов, это одно, а второе то, что он является агитатором против хлебозаготовок, ненавидит, презирает и даже матом кроет тех, кто сдает излишки хлеба".
Помощник уполномоченного Семипалатинского ОГПУ И. Кривошеев прочитал донос, "усмотрел состав преступления", как он сам пишет, и возбудил дело по ст. 58 и 61 УК РСФСР. В спешке опрошенные свидетели рассказали, как Колодкин говорил: "Грабители вы со всей своей советской властью. Вы только грабите, а хлеба не сдам", да еще и добавлял: "Я им 150 пудов не сдам. Если бы Чемберлену, то сдал бы и 200".
Следствие заняло всего 10 дней. Уже 3 июля 1929 года в селе Солдатово состоялась выездная сессия суда, которая вынесла приговор: "Обвиняемого Колодкина Михаила Ивановича, кулака, лишенного права голоса за бандитизм, подвергнуть высшей мере социальной защиты – расстрелять". Под приговором стоит подпись приговоренного – четкая, ясная, без дрожи.
– По всей видимости, Колодкин спокойно воспринял решение суда – к тому времени старообрядцы уже понимали, что им не приходится ждать ничего хорошего от новой власти. Однако приговоренный все же воспользовался правом опротестовать решение суда, и дело было направлено на пересмотр в коллегию кассационного суда, – рассказывает Дмитрий Колесов. – Случилось почти чудо по тем временам: коллегия сочла жалобу Колодкина обоснованной и постановила заменить расстрел на 10 лет лишения свободы с поражением прав на десять лет. Что было дальше, рассказала Прасковья Ивановна, единственная выжившая из шестерых детей Михаила Колодкина.
