"Этот ужас не бесконечен". Когда письма политзаключенных вселяют надежду

За последние 5 лет количество политзаключенных в России утроилось. В 2023 году в списках "Мемориала" значится 587 фамилий. С началом агрессии против Украины и введением в Уголовный кодекс новых статей о "фейках" и "дискредитации" у российских граждан появилось ещё больше возможностей сесть за политику. Кроме тех, кто уже осужден, многие ожидают суда и приговора в СИЗО. Среди них режиссер Женя Беркович и драматург Светлана Петрийчук, антивоенные активисты, журналисты и редакторы независимых СМИ.

Правозащитник Елена Санникова старается поддерживать всех, кто лишен свободы за свои убеждения. Уже много лет она пишет письма в колонии и СИЗО.

– Я пишу эти письма чуть ли не с детства, – говорит Елена. – О том, что в Советском Союзе есть политзаключенные, я узнала в школьные годы из передач зарубежных радиостанций (в том числе, кстати, Радио Свобода). А о том, что политзаключенным можно писать письма, я узнала, когда познакомилась с семьей Кронида Любарского, который тогда отбывал срок в мордовском политическом лагере. Он получал очень много писем, и я к этому потоку добавила и свои скромные пять копеек – стала писать ему сначала в лагерь, а потом во Владимирскую тюрьму. Письма доходили, он сообщал об этом в письмах жене, и я в какой-то момент так осмелела, что стала делиться в письмах рассуждениями, которые привели не только к конфискации письма, но и к проблемам на уровне школьного РОНО и райкома. Я тогда училась в 9-м классе и не сразу поняла, что это – мое первое серьезное столкновение с системой. Зато поняла, что письмо в тюрьму надо писать все-таки так, чтобы оно дошло.

После освобождения и отъезда из страны Кронид Любарский стал издавать в Мюнхене список политзаключенных. И так получилось, что годы спустя, в начале 1980-х этот список стал для меня путеводителем в той деятельности, в которую я погрузилась, – и по сбору информации о политзаключенных, и по оказанию им помощи. И этим же списком я пользовалась, когда собирала друзей и подруг перед Новым годом, например, перед Пасхой, чтобы отправить сразу много поздравительных открыток в тюрьмы, лагеря, места ссылок. Мы подбирали красивые открытки, писали добрые слова, хорошие пожелания и подписывались – по три, по четыре подписи под открыткой, в зависимости от того, сколько нас собралось.

И позже я узнавала, что это поддерживало людей сильнее, чем мы могли предположить. Например, священник Глеб Якунин чуть ли не до последних дней, когда видел меня, вспоминал, как радовали его в лагере наши открытки, и спрашивал о судьбах других людей, писавших вместе со мной.

Ну, а когда я сама оказалась в тюрьме, я уже на своей шкуре ощутила, что такое неволя и как важны в неволе письма, весточки с воли. В ссылке я получала письма и от незнакомых людей, и я знаю, как это поддерживает и помогает. Поэтому сегодня я своим долгом считаю писать узникам. Сейчас, когда политзаключенных стало очень много, конечно, всем написать нереально, но можно подключить к этому друзей и знакомых. И меня очень радует, что сейчас становится все больше и больше подобных инициатив, люди понимают, что узникам нужно писать слова поддержки.

У нас довольно стихийно сложилась небольшая компания, или группа, мы регулярно встречаемся и подписываем людям поздравления с днем рождения, с праздниками, христиан поздравляем с Пасхой, мусульман – с мусульманскими праздниками. И как во времена моей юности – ставим под открытками подписи все, сколько нас собралось, четыре или пять человек. Я люблю покупать открытки с классической живописью в картинных галереях. Но не менее важны открытки с пейзажами, с красивыми видами городов. Ведь в камере глазу не на чем отдохнуть! Можно самим выбирать в интернете красивые виды и делать из них открытки, коллажи, распечатывать их, сделать индивидуальную открытку конкретному человеку ко дню рождения, тут уже элемент творчества. Одна девушка принесла нам к Новому году плоские елочные игрушки из материи, которые можно вложить в конверт, и они доходили!

Мы обязательно вкладываем в конверт чистые конверты, бумагу, чистые открытки, чтобы человек мог без затруднения написать ответное письмо, и не только нам.

"...Сейчас не смогу вас порадовать жизнерадостным тоном, 23.06.23 приставы будут насильно выселять мою семью с двумя несовершеннолетними мальчиками-сыновьями из дома. Это единственное жилье. Моя семья официально признана малоимущей, хотя раньше я был крупнейшим предпринимателем района. Затем дня через три будут выселять мою 86-летнюю мать. После инсульта, инвалид 2 группы. Помнит бомбежки Серпухова. Поэтому сейчас мне стократ тяжелее, чем в ШИЗО. Все мои самые близкие – бомжи! Боюсь, мама этого не переживет..."

Это письмо пришло Елене из тверской колонии №6, от Александра Шестуна, экс-главы Серпуховского района, осужденного на 15 лет за якобы незаконное предпринимательство и получение взятки. Европейский суд по правам человека признал политически мотивированным дело Шестуна. Правозащитный центр "Мемориал" объявил его политзаключенным в 2021 году.

"...Книгу "Непокорный арестант" (опубликована издательством "Москва" в 2019 году – С.Р.) я писал впопыхах в условиях тюрьмы, у меня не один раз изымали рукописи. В нормальных (тюремных) условиях могу сейчас написать на порядок лучше. Только вот пока не вылезаю из ШИЗО. Уже 14х4 суток подряд. Следует учесть, что ШИЗО тут ооочень жесткое. Во Владимире Алексей Навальный страдает уже полгода..." – рассказывает о своей жизни Шестун.

– Елена, вы отправляете заказные письма, чтобы быть уверенной, что письмо дошло?

– Да, это немного дороже, но зато можно с первого дня отслеживать, как письмо идет, дошло оно или нет. И если почта говорит, что письмо дошло, а человек его не получил, тогда уже претензии могут быть к администрации учреждения. Потому что администрация обязана либо вручить письмо, либо официально конфисковать его и обосновать причину конфискации. А просто так не передать письмо, выбросить или похитить они не имеют права.

– При этом все письма вскрывают?

– Обязательно! Это официальная должность, которая так и называется на старинный манер – цензор. В каждом лагере, в каждой тюрьме есть цензор, который читает письма. Очевидно, он и получает письма в почтовом отделении, ставит штампик "проверено цензурой" и передает адресату. То же самое – от заключенного, он сначала проверяет письмо, а потом отправляет.

– Цензоры что-нибудь вымарывают?

– Да, бывает. Мне редко приходили такие письма, но другим людям приходят, где какой-нибудь отрывочек текста вычеркнут. А мне от некоторых заключенных, которые помоложе и повеселее, приходили письма, где одно или два слова только вымараны, и я понимаю, что это были какие-то резкие слова в адрес начальства колонии. А вот письма историка Юрия Дмитриева (руководитель карельского отделения общества "Мемориал", осужден на 15 лет. – С.Р.) легко проходят цензуру.

"Добрый день!

Привет из знакомой Вам Потьмы. Завтра первый день лета, но комары и мошка жрут бедных зэков уже недели три.

Живем мы несколько спокойнее, чем вы за забором. У нас хоть какая-то ясность есть. Срок, начало, конец. Это у вас непонятно что, когда и откуда прилетит. Но также как и вы, мы ждем окончания этой свистопляски. По моим ощущениям в ближайшие пару месяцев грядут большие перемены. А пока наблюдаем грызню тех, кто не хочет "остаться виноватым".

Думаю, что к осени уже более-менее будут определены границы мирной жизни. А там не за горами и Холодная осень 2023 года. Все в этом мире повторяется. И глупы те, кто считает историю наукой о прошлом. История – циклична. А в нашей стране – тем более.

Спасибо за присланные иконы, кое-что оставлю себе, кое-то раздам. Когда человек верен Богу – он на верном пути.

Желаю и Вам уцелеть в этой "терминальной стадии" путинского режима. Берегите себя.

Храни Вас Господь!

С дружеским з/к приветом

Юрий Дмитриев (Хоттабыч)"

– В одном из недавних постов на фейсбуке вы написали, что сейчас "за слова" в России дают более строгое наказание, чем даже в СССР. Вы считаете, что нынешняя карательная система уже сравнима со сталинскими временами?

– В 1930-е годы максимальный лагерный срок был 10 лет, а после войны Сталин ввел новое наказание – 25 лет. И уже вот в конце 40-х – начале 50-х даже за слова, иной раз и за стихи люди получали до 25 лет. Но они не отсидели все эти сроки, их выпустили гораздо раньше. После смерти Сталина. Сравнивать нынешнюю систему с ГУЛАГом нельзя, потому что все-таки масштабы не те. Скажем, в 40-е годы человек рассказал анекдот или прочел стихотворение против Сталина – арест был гарантирован. Если собирались студенты больше трех и обсуждали политику, тоже гарантирован был арест. А сейчас такого нет, сейчас – как повезет. Можно много высказывать – и ничего человеку не будет, а можно, как Горинов, выступить один раз на муниципальном собрании – и пожалуйста, семь лет.

– Вы общаетесь с политзаключенными, ходите на суды, у вас большой личный опыт общения с системой. Вы можете понять хоть какую-то логику карательных действий этой системы?

– Беда в том, что логики нет. Есть только тенденция: хватай и сажай. В судах сплошной театр абсурда. Что мы видим на примере дела Беркович и Петрийчук? Девушек обвинили в "оправдании терроризма" за спектакль, направленный против исламского терроризма. Как такое могло произойти? Сначала – донос недоброжелателя, потом – так называемая экспертиза, которая по своему уровню никакая не экспертиза. По ее логике авторов фильма "Семнадцать мгновений весны" можно обвинить в оправдании фашизма, именно это заметил адвокат Светланы Петрийчук на суде. А что? Свастика демонстрируется на экране, ух ты, хватай режиссера! То есть кто-то донес, кто-то провел "экспертизу", и девушки уже попали в жернова системы. Наверное, и судья понимает, что это абсурд, девушки невиновны в том, в чем их обвиняют, но дело заведено, статья тяжелая, политическая, и судья боится с такой статьей дать другую меру пресечения..

– Вы имеете в виду "оправдание терроризма"?

– Да. Хотя по-хорошему такой статьи и не должно быть, ее и не было, это репрессивная статья, изобретение нынешнего режима. И вот стоит эта статья в той бумаге, которая поступила судье, и эта бумага оказывается сильнее, чем реальность, которую судья перед собой видит. И судья ведет себя как винтик в карательном аппарате, а вовсе не как человек, у которого должны быть ум, совесть и логика. Хотя наш Уголовно-процессуальный кодекс требует от судьи, чтобы он оценивал доказательства "по своему внутреннему убеждению", "руководствуясь законом и совестью" (ст. 17 УПК РФ). Но ни закона, ни совести в подобных судах давно уже нет.

– Насколько я понимаю, по этим делам оправдательных приговоров не бывает? Все, что связано с "оправданием нацизма", "дискредитацией армии".

– Очень редко промелькивают отрадные новости – где-то в Воронежской области судья отказалась вести дело, потому что не усмотрела дискредитации в плакате "Пора прекращать войну" или что-то в этом роде. Но это единичный случай, и это административное производство.

– Когда вы были в Лефортове, а потом в ссылке в Томской области, вы тоже получали письма от незнакомых людей? Как это происходило? Откуда люди добывали адреса политзаключенных?

– Я получала письма от совсем незнакомых людей, правда, это были в основном открытки, очень красивые, с коротким текстом, из-за рубежа, причем из очень многих стран – Германии, Италии, Канады, Штатов, Англии. Я не знаю, как эти люди узнавали обо мне, но предполагаю, что это были члены Amnesty international и других подобных международных организаций, или просто люди могли узнать мой адрес из публикаций: на Западе тогда писали о советских политзаключенных, к теме был общественный интерес. А из Москвы и Питера мне писали друзья, родные, знакомые и знакомые знакомых.

И, кроме того, я из ссылки продолжала писать политзаключенным, правда, на письма в лагерь я не ждала ответов: тогда в тюрьмах и лагерях строгого режима был лимит – не больше одного-двух писем на волю, причем к тому времени даже эту возможность политзаключенным стали блокировать, лишали и этой малости под разными предлогами, как бы в наказание за "нарушение режима". А в лагерях общего режима переписка не была ограничена, оттуда приходили ответы. И я много переписывалась с людьми, которые тоже отбывали ссылку. Так, я помню переписку с Татьяной Трусовой, которая отбывала срок в ссылке в Забайкальском крае. У нас были длинные письма, полемика на литературные темы.

– Советская цензура пропускала в лагеря, в ссылку, письма из-за границы?

– В ссылке цензуры не было. Правда, я нередко видела, что конверт явно вскрывали, но это уже незаконно КГБ орудовал, официально цензура была только в тюрьмах и лагерях, и запрета на письма из-за рубежа не было, люди получали письма. Но, опять же, в целях давления на человека могли поток писем приостановить, не отдавать. С другой стороны, чем больше писем, тем меньше произвола администрации по отношению к заключенному, потому что лагерное начальство видит, что к человеку привлечено внимание. Запрещалась корреспонденция на других языках, и это осталось, цензор и сегодня текст, написанный не по-русски, не пропустит. А то, что я получала в ссылке, – какая-нибудь красивая открытка, несколько слов, например, "поздравляем с Новым годом" или просто "молимся за вас", как правило печатными буквами, видно, что кириллицей человек не владеет, просто копирует из словарика... Это было очень трогательно. И в лагерь такой короткий текст на открытке даже легче мог пройти, чем длинное письмо из Москвы.

– Вы много получали писем в этот период, от ареста до ссылки в Сибирь?

– От ареста до суда я писем вообще не получала. Такой был порядок: не разрешалось арестованному человеку отдавать письма, пока идет следствие. Сейчас можно. А тогда даже адвокат не мог посетить подследственного до тех пор, пока не закончится следствие. Адвокат в Советском Союзе вступал в дело только на стадии ознакомления с делом, когда уже следствие закончено. А так – ни писем, ни свиданий, никаких контактов с волей. Мне пачку писем принесли только после суда, и это была большая радость, очень было приятно, что кто-то все же писал, зная, что не скоро передадут. А в Лефортово еще к тому же и сообщение между камерами было невозможно, и – ни радио, ни телевизора, только газета "Правда", и никакой другой информации с воли.

– То есть человек был полностью в руках следствия. В моральном смысле это очень тяжело, наверное?

– Конечно, очень тяжело. Сейчас полегче, когда адвокат может быть рядом с самого дня ареста. Кстати, и решение об аресте в те времена принимал не суд, а прокурор. Сейчас в этом плане порядки смягчились, и письма заключенный может получать, как только он попадает в следственную тюрьму. Еще меня радует, что сегодня все больше инициатив поддержки политзаключенных возникает внутри страны. Еще до того, как образовалась наша группа, Елена Эфрос в Питере создала проект "Сказки для политзаключенных", который предполагал объединить людей, готовых самостоятельно сочинять сказки и отправлять их политзаключенным для того, чтобы отвлечь от однообразия тюремной жизни и морально поддержать. Но к этому присоединились люди, просто сочувствующие политзаключенным, готовые помогать им, быть в курсе их нужд, следить за судьбой.

Мне иной раз кажется, что волонтерская деятельность Елены Эфрос превосходит по эффективности проект поддержки политзаключенных правозащитного центра "Мемориал". Если мне нужно узнать адрес политзаключенного, я обращаюсь к ее спискам, тогда как в мемориальском списке адрес может оказаться старым, не актуальным. Ведь за списками надо следить, заключенного в любой момент могут перевести в лагерь из СИЗО или из одного лагеря в другой. И Елена все это делает чисто на энтузиазме. Мне очень больно, что ей теперь довелось пережить в своей квартире обыск по делу дочери и самой оказаться матерью политзаключенной. Одно с другим не связано, но от этого сегодня у нас не застрахован никто.

Меня очень огорчает, что арестов все больше, количество политзаключенных стремительно растет. Но при этом радует, что все больше людей внутри страны сочувствует политзаключенным и все больше возникает инициатив. Регулярно вечера писем политзаключенным проводит "Яблоко", как в Москве и Питере, так и в региональных отделениях, они тиражируют замечательные открытки для политзаключенных. Знаю, что вечера писем проходят в "Открытом пространстве". Некоторые политзаключенные, освобождаясь, проявляют завидную активность в поддержке оставшихся за решеткой. Тут можно назвать имена Ивана Асташина, Алексея Миняйло, еще раньше Владимир Акименков, узник "Болотного дела", стал помогать политзаключенным. В телеграм-каналах много страниц поддержки конкретных узников, там можно узнать и актуальный адрес человека, и все новости о нем, если его судят – где и когда заседание, в какой стадии процесс, и все это тоже ведь труд волонтеров, сочувствующих людей. И все это обнадеживает, такая солидарность ценна сама по себе, и к тому же это – залог перемен к лучшему. А сегодня я подписалась на замечательный канал "Узник онлайн", очень рекомендую всем, кто захочет писать письма.

– А вы как-то делитесь своим опытом с нынешними политзаключенными?

– Тюремного опыта у нынешних политзаключенных больше, чем у меня. Но я пытаюсь как-то донести до людей, что вот, например, в Лефортово мне могло казаться, что меня не выпустят никогда, что дальше будет только хуже, но прошло всего семь лет с моего ареста, как меня реабилитировали. Хочется обнадежить людей, что этот ужас не бесконечен, что все непременно изменится к лучшему. И чтобы люди не теряли надежду. Ведь в чувство безнадежности очень легко впасть, когда находишься в заключении. Мне важно, чтобы люди это помнили.

Вот Владимир Кара-Мурза это очень хорошо помнит и понимает. Он пишет бодрые письма, несмотря на тот дикий срок, который ему дали.

– Вы с ним тоже переписываетесь?​

– Да. Но он не только мне, он многим пишет, что не теряет оптимизма и надежды.

А вот открытка от Ильи Яшина, он тоже не унывает: