63 года назад, 25 января 1960 года, приказом МВД СССР был расформирован ГУЛАГ (Главное управление лагерей), через который за 30 лет прошло 7 миллионов 600 тысяч человек, из них более полутора миллионов умерли в заключении. Однако это не означало, что в СССР не осталось лагерей. На смену ГУЛАГу пришло ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений), лагеря были переименованы в колонии и продолжали существовать с теми же охранниками, вышками и колючей проволокой. И с теми же традициями бесчеловечности.
Благодаря массовому освобождению политзаключенных в конце 1950-х годов были расформированы многие особлаги – специальные лагеря, созданные Сталиным в 1946 году для содержания осужденных по 58-й (политической) статье. Однако и это не означало освобождения всех политзаключенных. Освободили не всех, а новых сажать не переставали. Раздел принятого в 1962 году уголовного кодекса "Особо опасные государственные преступления" фактически сохранил формулировки ст. 58-й, а осужденных по этим статьям по-прежнему требовалось содержать отдельно. Все они оказались в Дубровлаге (Мордовия, Потьма), последнем оставшемся особлаге, а также во Владимирской тюрьме. В 1972 году появились еще три политические зоны в Пермской области.
В конце 1960-х, с приходом Ю. Андропова на пост председателя КГБ, политические репрессии в стране приняли более жесткий и системный характер.
Кум Путина признал чужую "вину"
По свидетельству правозащитников, самыми жесткими методами в андроповское время действовало украинское КГБ, сотрудников которого подозревали среди прочего в политических убийствах. Одним из немногих, кто решался тогда говорить об этом открыто, был украинский поэт Василий Стус, обвинивший "киевских чекистов" в организации убийства художницы и диссидентки Аллы Горской в 1970 году. Этого ему не простили, как и того, что пятью годами раньше он и двое его друзей "испортили" киевскую премьеру фильма "Тени забытых предков", когда предложили зрителям встать в знак протеста против арестов украинских деятелей культуры. Вместе со Стусом эту акцию устроили писатель Иван Дзюба и журналист Вячеслав Черновол. А первым поднялся со своего места режиссер фильма Сергей Параджанов.
Диссиденты называли советскую власть "Софьей Власьевной" и говорили про неё "обидчивая дама". СВ не прощала дерзости или неповиновения. Все, кто "засветился" на премьере параджановского фильма (включая самого Параджанова) получили лагерные сроки. В 1972 году Василий Стус был приговорен к пяти годам лагерей в Мордовии плюс два года магаданской ссылки. В 1979-м он ненадолго вышел на свободу и в 1980-м получил новый срок уже гулаговского масштаба – 10 лет лагерей и 5 лет ссылки. Говорят, что столь жесткому приговору способствовал назначенный судом адвокат – Виктор Медведчук. Будущий кум Путина от имени подзащитного признал его вину, хотя Василий Стус не только не считал себя виновным, но и пытался отказаться от "услуг" защитника.
Свой второй и последний срок Стус отбывал практически без права переписки – лагерная администрация тщательно следила за тем, чтобы поэт не отправлял свои произведения на волю. Последняя его книга "Птах души", написанная на пермской зоне, была отобрана у автора во время обыска и, по всей видимости, уничтожена.
Начальство пыталось сломить волю поэта, отправляя его в карцер за любую (часто выдуманную) провинность. В августе 1985-го Стуса заключили в ШИЗО за то, что он, читая книгу, якобы оперся локтем о нары. В знак протеста Стус объявил сухую голодовку и скончался через неделю, по официальной версии – из-за остановки сердца. Однако некоторые его друзья и знакомые считают, что на самом деле поэта насмерть забили надзиратели в одиночной камере. Незадолго до этого немецкий писатель Генрих Белль выдвинул Василия Стуса на Нобелевскую премию по литературе.
В 2005 году, к двадцатой годовщине гибели, Василию Стусу присвоено звание Героя Украины.
Он всегда писал по-украински, поэтому его стихи не так хорошо известны в России. Хотя их переводы на русский язык появились ещё при жизни автора, но тогда о публикациях "антисоветчика" в советских изданиях не могло быть и речи.
Поэт в политическом лагере
Одной из первых поэзию Стуса перевела Елена Санникова, правозащитник, которой довелось отбывать сибирскую ссылку уже в начале правления Горбачева.
– Когда вы впервые прочли стихи Василия Стуса? При каких обстоятельствах?
– О Василе Стусе я впервые узнала из "Хроники текущих событий" еще в школьные годы. Скорее всего, тогда же услышала его имя в передачах "Свободы". Поэт, отбывающий срок в политическом лагере, – одно это уже впечатляло. Потом я услышала две песни Петра Старчика на слова Василя Стуса, одну в переводе на русский – "Как хорошо, что смерти не боюсь", и вторую он пел на украинском "Сосна iз ночi випливла, як щогла", очень сильный и красивый текст. Знала эти песни наизусть.
– Что вас вдохновило заняться переводами Стуса? Сама поэзия или биография поэта?
– До своего ареста я сдружилась со Светланой Кириченко из Киева. Ее муж Георгий Бадзьо отбывал тогда заключение в политическом лагере в Мордовии, она ездила к нему на свидания из Киева через Москву. Позже она мне писала в ссылку. Светлана и Георгий были ближайшими друзьями Василя Стуса, они учились и работали вместе в Институте литературы имени Шевченко в Киеве. Василя Стуса исключили из докторантуры этого института в 1965 году за выступление на премьере фильма "Тени забытых предков" в кинотеатре "Украина", но тесная дружба Георгия и Светланы с ним не ослабевала и прошла через всю жизнь. Летом 1988 года, когда меня уже освободили из ссылки, я поехала в гости к Светлане и Георгию в Якутию, куда Георгия сослали после лагеря.
Гибель Василя Стуса в начале осени 1985 года была, конечно, тяжелейшим ударом для нас для всех. И для меня. И уж тем более для них. И, конечно, мы сразу же заговорили о Василе Стусе. Георгий и Светла почти всю ночь наперебой читали мне его стихи при свете белой ночи. И если до этого я знала только отдельные стихи Василя Стуса, то тут они мне открыли его поэзию во всей ее красоте. И дали мне с собой машинописную подборку его стихов. Я начала их переводить на русский язык, как только вернулась из Якутии. Не то чтобы подумала: дай-ка сяду переводить. Эти стихи звучали во мне, я оторваться не могла от тех машинописных страниц.
В сентябре 1988 года я отпечатала первый номер бюллетеня "Страничка узника" с большой статьей о судьбе Василя Стуса, была как раз трехлетняя годовщина его гибели. И завершила я эту статью своими пере водами стихов. Вскоре статья появилась в "Русской мысли", к сожалению, с грубыми ошибками в переводах, поскольку ее диктовали из Москвы в редакцию устно, факсы еще до московских квартир не добрались.
В 1994 году в серии "Поэты – узники ГУЛАГа" в издательстве "Возвращение" вышел сборник моих переводов Василя Стуса, составленный Заярой Артемовной Веселой. А еще через некоторое время мне подарили привезенный из Харькова сборник Василя Стуса в переводах Марлены Рахлиной. Я обрадовалась, что Стуса начали переводить на русский язык, и до сих пор радуюсь, когда встречаю работы новых переводчиков.
На восток, на восток!
– Какие его строки вам сейчас вспоминаются? Что кажется актуальным, своевременным, пророческим?
– Последние дни мне почему-то часто вспоминаются строки:
Уже Софія відструменіла,
відмерехтіла бузковим гроном…
и дважды повторяющееся ключевые строки этого стихотворения:
Благословляю твою сваволю,
дорого долі, дорого болю.
Я перевела: "Благословляю твою неправду, дорога боли...", но ведь у Стуса еще жестче – "сваволя" – это произвол. Как можно благословлять произвол? Невозможно. Но Василь Стус говорит о своей собственной судьбе, о своем пути, который он выбрал и от которого не отказывается. Он утверждает этими словами свой выбор – говорить правду и любить свою землю, невзирая на то, что и за правду, и за эту любовь приходится жестоко страдать. Здесь и утверждение пути внутреннего возрастания через страдание за правду. На самом деле это выбор свободы. Ведь человека, который знает, что его арестуют, если он выскажется во всеуслышание о наболевшем, и потому не высказывается, нельзя назвать свободным.
Сегодня у нас вновь актуальна тема отъезда из страны. И вот что хочется вспомнить в этой связи. Когда Василь Стус вернулся в Киев после первого срока (если считать вместе с ссылкой – десятилетнего срока), друзья уговаривали его уехать на Запад, и он как будто бы соглашался, ведь да, посадят повторно. Но тут же говорил: "А может быть, мне лучше на восток?" И говорил, что на западе ему будут сниться мордовские сосны, что он будет тосковать по друзьям, с которыми отбывал срок.
Вот как я перевела центральные строки его очень красивого стихотворения "У цьому полi, синьому, як льон":
Нет! Оставаться! Оставаться! Нет!
Стоять вот здесь, вот в этом синем поле,
что словно лён. Все горечи недоли
отчизны-мачехи познать сквозь тьму и свет.
А еще у него есть стихотворение, в котором две первые строки сплошь состоят из одного посыла: "На восток, на восток!.."
Он тоскует по Украине на Колыме, тоскует в лагере, но там он все равно чувствует себя ближе к ней и вместе с ней, чем если бы он выехал из страны.
Зболіле серце, як болід,
в ночах лишає слід...
В 2015 году в Донецке уничтожили барельеф Василя Стуса – ночью, тайком. Сейчас появляются там и здесь новости о сносе памятников Пушкину в Украине. Я думаю, что те, кто сносит памятники Пушкину, не читали Василя Стуса, а уничтожившие памятную доску Стусу не читали Пушкина.
И совсем по-грустному смешно, когда я слышу инициативы украинцев об удалении русских поэтов из школьных программ и замене их западноевропейскими поэтами. Ну при чем тут поэты! Ладно, изучайте Байрона вместо Пушкина, Пушкину от этого хуже не будет, только овладейте сначала английским в совершенстве. Без Байрона не было бы Пушкина. А без Пастернака, Цветаевой и Рильке не было бы Василя Стуса.
Вот один эпизод из воспоминаний Светланы Кириченко. Серпухов, остановка, Василь Стус и Светлана ждут автобуса до Тарусы и говорят… о Цветаевой и Пастернаке. Василь признается, что Пастернак был его первой любовью, первым поэтом, открывшимся ему как гений. "Це було щось неймовiрне – вiдкриття його поезii". А от поэзии Цветаевой у него перехватывает горло.
И Светлана признается ему, что и у нее от стихов Цветаевой перехватывает горло. Как и от стихов Василя Стуса.
Вот прочтешь такое – и воскликнешь мысленно: да как же вас не хватает сегодня, Василь, Светлана...
В Киеве сажали за стихи!
– Первый срок в 1972 году Стус получил "за антисоветскую агитацию". В чем она заключалась? Некоторые авторы биографических заметок о нем утверждают, что он был осужден в том числе за стихи. Не могли бы вы прояснить этот вопрос?
– Вы вот что поймите: украинский КГБ был самый жестокий во всем Союзе. Если человек попадал в руки следователей КГБ в Киеве, то за "антисоветскую агитацию и пропаганду" как правило получал максимальный срок. Не помню, чтобы за стихи посадили человека в Москве в те годы. Уж извините, у меня при обыске изъяли достаточно моих стихов, но в приговор они не вошли, хоть подборку их приложили к материалам дела.
А в Киеве сажали за стихи! Вспомните дело Ирины Ратушинской (поэт и диссидент Ирина Ратушинская в 1983 году была приговорена к 7 годам лишения свободы и 5 годам ссылки по статье 62 УК УССР "антисоветская агитация и пропаганда". – С.Р.) – ей дали максимальный срок, и ключевым обвинением были стихи.
В 1969-м, еще до повальных украинских арестов начала 1972-го, в Днепропетровске был арестован поэт Иван Сокульский. В его приговор вошли четыре, если не ошибаюсь, стихотворения, причем антисоветчину следователи находили там, где ее и не было. Так, он рассказывал друзьям по несчастью в лагере, что мотивы его стихотворения "Волы" были навеяны понурым видом стада, которое гнали пастухи. А в обвинении написали, что это он рабочий класс подразумевает под волами и клевещет на советский строй. После такого что же удивительного в том, что в приговор Василя Стуса вошли стихи?
– Вы были лично знакомы? Может быть, переписывались?
– К сожалению, не успела познакомиться, хоть и могла, он во время своего приезда в Москву приходил в дома, где и я часто бывала. Но слишком уж мало он пробыл на свободе между двумя своими сроками. Я была знакома с близкими друзьями Василя Стуса, не только с Георгием и Светланой. Осмелюсь вспомнить, как Кронид Любарский рассказывал мне, что показал в лагере мое письмо Василю Стусу и тот сказал что-то лестное в мой адрес. Что-то вроде того, что раз совсем юные так пишут, то все в порядке. Много лет спустя я спросила его, верно ли я запомнила, что он показывал мое письмо именно Стусу, и он это подтвердил.
Кронид Любарский, вернувшись из заключения, выехал из страны и долгое время ежегодно издавал список политзаключенных. И этот список был для меня и моих друзей ориентиром для написания писем и открыток политзаключенным. К каждому Новому году, к Пасхе мы пачками отправляли письма в лагеря, старались не пропускать дни рождения. И Василю Стусу писали, конечно же. Но тогда он уже сидел в лагере особого режима в Перми, и оттуда мы не ждали ответа ни от кого. Само право писать письма было там очень ограничено, одно письмо в месяц, и то могли конфисковать, если что-то цензору не понравится. И с каждым годом ситуация ухудшалась, переписку узникам блокировали умышленно. Но мы писали, и что-то из наших писем, надеюсь, и до Стуса доходило.
– А с другими "украинскими националистами" вы общались? Я знаю, что вы написали папе римскому письмо в защиту Иосифа Терели, что стало одной из причин вашего ареста.
– Да, действительно, письмо в защиту Иосифа Терели было серьезным пунктом моего обвинения, целый том моего уголовного дела был посвящен этому письму. А с украинскими диссидентами я, конечно же, была знакома. Я даже дружила с женщинами, которые вступили в ОУН еще в Польше, будучи совсем молодыми. Летом 1983 года, за полгода до ареста, я навестила в ссылке Ирину Сеник, и потом мы долгие годы с ней переписывались. Первый раз ее арестовали при Сталине, на следствии ее так жестоко пытали, что повредили ей позвоночник. Второй срок она отбыла при Брежневе. Несмотря на дикие испытания, выпавшие ей, она сохраняла светлое восприятие мира, прекрасно вышивала, писала стихи, много читала, с ней очень интересно было общаться.
С Оксаной Попович мы были в ссылке в соседних районах. Переписывались, в конце своего срока она меня навестила. Тоже ведь – и при Сталине тяжелый, долгий срок, работы на лесоповале, и при Брежневе 10 лет в Мордовии. Кое-кто из женщин, сидевших с ней в лагере, жаловался на ее плохой характер, но я этого не заметила. Она несколько дней жила у меня, и о чем мы только не переговорили!
Недавно ушел из жизни Юрий Романович Шухевич-Березинский, отбывавший ссылку в Шегарском районе Томской области. Я делилась в фейсбуке воспоминаниями о нем. Это был потрясающий человек. Он провел в заключении больше 30 лет и в ссылку попал совсем слепым человеком. Пройдя через жуткие испытания, он сохранил в себе утонченную интеллигентность, редчайшее душевное равновесие, а в доме инвалидов, куда его поместили, рад был возможности помогать инвалидам более тяжелым, чем он сам.
– Следующим по отдаленности от Томска идет Кривошеинский район, где была в ссылке я, а дальше – Молчановский, место ссылки Оксаны Попович. А вот Левко Лукьяненко сочли, наверно, самым страшным врагом советской власти, потому что, когда его привезли в Томскую область летом 1988 года, его сослали в поселок Березовка Парабельского района, куда и дорог не было. Когда мы первый раз поехали его навестить, я, во-первых, узнала, насколько Томская область огромна – мы весь день ехали от моего Кривошеино до Парабели, а от Парабели только на следующий день долетели до этой Березовки на местном самолетике.
Я мечтаю книгу воспоминаний написать о моих друзьях украинцах. К сожалению, многих из них уже нет в живых. Левко Лукьяненко, Нина Строкатая, Святослав Караванский, Юрий Шухевич, Евген Грицак, Анна Михайлевич, Оксана Попович, Оксана Мешко, Ирина Сеник, Стефа Шабатура, Леонид Ситко, Григорий Нечипоренко, Иосиф Тереля и его жена Олена, Надия Светличная… Перечень этих имен можно продолжать, и память об этих замечательных людях всегда со мною.
– Вообще было тогда среди правозащитников/диссидентов деление "по национальному признаку" (одни за Украину, другие за Грузию и т.д.) или это придумано советскими органами?
– Нет, я такого деления не помню, в Москве этого не было. Помогали всем, защищали всех. Неважно, украинец, литовец, армянин, румын или еврей, важно, что политзаключенный. За каждого арестованного переживали, каждому стремились помочь. Когда я до своего ареста навестила в ссылке Владимира Слепака, через год – Ирину Сеник, для меня вообще никакой роли не играло, что один сослан за сионизм, а другой – за украинский национализм. Для меня они были прежде всего политическими ссыльными.
Вот в политических лагерях было разделение по национальному признаку, но когда нужно было вступиться за кого-то, политзаключенные разных национальных групп действовали сообща, вместе объявляли акции протеста, голодовки…
– Ваше первое задержание произошло в Крыму. Почему КГБ стремилось воспрепятствовать вашей деятельности, проведению опросов среди обитателей дома инвалидов в Евпатории?
– Это задержание было связано с моим участием в деятельности Инициативной группы защиты прав инвалидов. И как раз наглядно характеризует украинский КГБ, который меня задержал. То, за что в РСФСР вряд ли бы слово сказали, на территории Украинской ССР стало поводом для задержания, причем не на один день. Инициативную группу преследовали, да, были обыски, следили, но чтобы так, по беспределу, что называется, лишить человека свободы только за общение с инвалидами в санатории… Кстати, и более серьезный удар по Инициативной группе произошел благодаря украинскому КГБ: мы с Ольгой Зайцевой в начале 1982 года съездили и навестили инвалидов, обратившихся ранее в Инициативную группу – в Киевской области, в Славянске. Так оттуда КГБ прислал состряпанное досье, будто мы антисоветскую группу там создать хотели, и в конечном итоге на Ольгу дело завели и вынудили ее с семьей уехать из страны. А без нее и ее мужа Валерия Фефелова группа так поредела, что вскоре и деятельность ее угасла.
– В 2018 году вы приезжали в места своей ссылки, село Кривошеино. Почему вы решили предпринять эту поездку? Это какой-то особый вид ностальгии?
– Я не специально приезжала из Москвы в Кривошеино, моя поездка была связана с другим событием, и это была поездка в Сибирь после очень долгого перерыва. Но сразу после освобождения я возвращалась на место ссылки регулярно, приезжала туда из Томска, где заканчивала заочно учебу в университете. После поездки в Якутию, о которой я рассказывала, я не сразу вернулась в Москву, сначала приехала в Кривошеино, чтобы разыскать сосланного туда Сигитаса Тамкявичуса (литовский священник и диссидент, сосланный в Сибирь в 1988 году. - С.Р.). Именно там в своем домике я и начала записывать свои переводы Василя Стуса, а с подстрочником мне помогал Юрий Романович Шухевич, которого я продолжала навещать.
А Сигитаса Тамкявичуса я разыскала, очень добрые воспоминания оставили мои встречи с ним. К нему постоянно приезжали его прихожане из маленького городка Кибартай. И чувство необратимости происходящих перемен ко мне пришло тогда, когда мой домик на берегу Оби наполнился гостями, совсем молодыми юношами и девушками, приехавшими навестить Сигитаса. Когда они запели красивыми голосами литовские песни, я ощутила, будто бы лед тронулся.
Вот такие светлые моменты остались в памяти. Но ностальгии, конечно, никакой нет, место ссылки – это место ссылки, где тебя удерживали против твоей воли. Однако если я снова окажусь в Томске так, что будет хоть один свободный денек, – наверное, снова съезжу в Кривошеино.
"Своего народа они больше всего боятся"
– В интервью нашему изданию в 2018 году вы говорили, что вас "привлекало в правозащитном движении мирное противостояние системе, при котором вопиющие факты ее беззакония предаются огласке с целью защиты людей. Мирное противостояние злу – это надежный способ протестовать так, чтобы не умножить зла". Сейчас, на ваш взгляд, остались какие-то возможности "мирного противостояния" в России?
– Были и есть, и других не вижу. Наоборот, события последних лет еще больше утверждают меня в убеждении, что насильственное противостояние – это зло, которое порождает новое зло.
– Благодаря ссылке и, наверное, помимо неё вы столкнулись с "глубинным народом", который покорно и молчаливо поддерживает любую власть. В чем причина этой покорности? И почему у диктаторов на Руси больше шансов, чем у демократической формы правления?
– Была ли когда-нибудь демократия на Руси и есть ли шансы – это вопрос к историкам, и боюсь, они как следует перессорятся, отвечая на него. Русью, кстати, называли в первую очередь Киевскую Русь, и сегодня это – Украина. Серьезная демократия была в Новгородской Руси, но у нее были свои изъяны.
А что значит – глубинный народ? Люди, живущие вдали от столиц? Или – люди низших сословий? Жители малых городов и деревень? Если мы погрузимся в историю России, то устанем перечислять эпизоды бунтов, восстаний, народных войн против власти. Тут уж, скорее, встанет вопрос – в чем причина такой избыточной гражданской активности у этого народа. Конечно, у граждан страны, пережившей две революции, жесточайшую гражданскую войну, период неслыханных политических репрессий, на подсознательном уровне может возникнуть недоверие к революциям как таковым.
Но вы спрашиваете о "глубинном народе", с которым я столкнулась в ссылке. А у меня ощущение, что ни с каким народом я там не сталкивалась. Во всяком случае – с народом в том смысле, какой вкладывали в это слово разночинцы 19-го века. В селе Кривошеино жили в основном потомки ссыльных и спецпереселенцев разных времен, разных национальностей. Но своим родным языком многие из них уже и не пользовались, за редкими исключениями были простыми советскими людьми, усталыми, погруженными в какое-то безвременье, уверенными, что от них ничего не зависит. Большинство из них жили в домах без удобств, работали за очень невысокую зарплату, вынуждены были в свободное от работы время заниматься сельским трудом, многие женщины страдали от того, что мужчины пьют, а пили мужчины от безнадежности.
Моя соседка была из немцев Поволжья, ее родители помнили жуткие испытания, которые в детстве довелось пережить. Соседка пересказывала мне недоумение своих собеседниц в отношении меня: как можно было вступать в конфликт с властью, живя в Москве, где колбаса в магазинах продается! "Мы здесь живем, вот в этом во всем, и то не возмущаемся..." Вообще-то я далека от того, чтобы высмеять такое или осудить. Посмотришь, как эти люди жили и живут, – и как их осудишь? Если человек родился и вырос там и выбора не имел.
– Вы отдали правозащитной деятельности много лет и застали разные эпохи репрессий, от ссылки Сахарова до преследования Стомахина и блогера Соколовского. У вас не возникло разочарования в том, что вы делаете? Сколько раз интеллигенция ходила в народ, распространяла знания и передовые идеи, а народ и в 21-м веке остался непреклонно-инертным – не только не протестует против войны, но и позволяет себя мобилизовать?
– Вы спросите у врача: не возникло ли у него разочарования? Лечишь, лечишь, а болезни все равно существуют. Но врачу важно пациенту помочь, который нуждается в его помощи. Реальному, конкретному человеку. А построить мир, в котором вообще не будет болезней, – это как бы и не его задача.
Человек, подвергшийся репрессиям, тем более нуждается в помощи и защите. И я боюсь, что нет пока такой страны, где никто не нуждался бы в защите от произвола.
Моя страна в этом нуждается сегодня, пожалуй, больше, чем когда-либо на моей памяти. Вы упомянули преследования Стомахина и Соколовского, но и это уже – вчерашний день. Сегодняшние репрессии по своему характеру к сталинским ближе, когда двух-трех репостов в соцсети становится достаточно для уголовного преследования.
Но сейчас гораздо больше людей, понимающих, что так быть не должно, гораздо больше правозащитников в стране, чем было при Сахарове. И гораздо больше активных и бесстрашных людей, чем тогда. Даже за вычетами всех уехавших и замолчавших.
И, кстати, я не считаю, что народ не протестует против войны. На мой взгляд, наоборот, удивительно, как после 20 лет работы агрессивной пропаганды, 8 лет зомбирования населения по всем телеканалам столько людей выходили с протестами во всех городах и в начале войны, и в дни мобилизации. Сколько людей отсидели по 20, по 30 дней за эти протесты и снова выходили несмотря на то, что сегодня второй арест за антивоенный пикет грозит уже уголовкой.
Зачем власть держит такие полчища ОМОНа, Росгвардии, специальных полков полиции в городах, на такое мощное обмундирование тратится, что за руку этого разгонщика митингов не схватишь – там броня! В мобилизацию каких-то худощавых гражданских тащат, зэков истощенных и больных по зонам вербуют, а этих крепышей, натренированных в городах, держат? Да потому что своего народа они больше всего боятся. Был бы народ инертным и покорным – чего было бы им бояться, зачем автобус с ОМОНом гнать туда, где люди больше трех собрались? Сейчас возле памятника Лесе Украинке полицейский пост поставили, испугались, что люди цветы несут, – как бы очаг протеста не возник.
А сколько людей высказалось против войны, несмотря на принятые дикие законы, чтобы людей запугать. И сколько в тюрьмах сидит, и срок им грозит – от пяти лет! Сколько людей не побоялось прийти на суд к Алексею Горинову (московский депутат, осужденный в июле 2022 года за "распространение фейков о российской армии". – С.Р.) в самом большом зале суда не уместились.
Мне грустно, что на Западе мало говорят об этих людях, вся поддержка этим настоящим узникам совести идет в основном изнутри страны.
– Вернемся к Василю Стусу и его стихам. Он принципиально писал по-украински. Было ли это вызовом "старшему брату", принудительной русификации культуры народов СССР?
– Я специально просматривала его стихи на предмет антирусских настроений – пусть меня поправят, но я таковых не нашла. Настоящий поэт выше того, чтобы обвинять народ. Протест против произвола власти, против жестокости и подлости, против агрессии – это да. Но не против народа. Главные враги у него – это сами грехи человеческие, которые во все времена и во всех странах были врагами человека, личности. У французского классика Ростана Сирано де Бержерак силится в последний момент поразить шпагой своих врагов, и главными врагами оказываются подлость, ложь, клевета, глупость человеческая и прочие грехи, которые стоят стеной, и их сотни и тысячи. Мне очевидна перекличка с Ростаном у Василя Стуса, когда он создает образ человека, противостоящего сотне враждебных теней в синем поле.
И ведь, к сожалению, никакая революция, никакая победа в войне этих врагов не победит. Только сам человек, взрастивший сам себя и противопоставивший себя силам зла и злу как таковому.
