40 лет назад, 12 февраля 1980 года, в Москве был арестован и отправлен в сибирские лагеря Вячеслав Бахмин, правозащитник, диссидент, один из организаторов "Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях". Уже в Сибири Бахмину добавили срок "за антисоветские разговоры". Спустя годы он получил покаянное письмо от судьи, который вынес ему этот приговор.
К моменту ареста Бахмин находился под колпаком КГБ уже более десяти лет. Последние три года он издавал "Информационный бюллетень" Рабочей комиссии, в котором описывались случаи применения карательной психиатрии для преследования инакомыслящих. В 1980 году, готовясь к проведению Олимпиады в Москве, органы госбезопасности получили приказ зачистить столицу от диссидентов, которые могут "опорочить" советский образ жизни и государственный строй. Вспоминая день ареста в своих автобиографических "Заметках", Вячеслав Бахмин пишет:
"В этот день слежку я заметил с самого утра, когда провожал сына в школу (он ходил в первый класс). Тогда я еще не знал, что следующий раз увижу его только через долгих четыре года. На работе был не долго, потом поехал к Ирине Гривниной (известная диссидентка, с 1985 года живет в Нидерландах. – СР) – готовили очередной номер бюллетеня. Вскоре к ней в дверь позвонили, за дверью – милиция. Сообщили, что им известно, будто в квартиру проник неизвестный, по-видимому, вор. Ирина дверь не открывала. Они настаивали и продолжали звонить, тогда она оторвала провод звонка. Стали стучать и угрожать, что дверь взломают. Больше тянуть было нельзя, и я уговорил Ирину впустить их в квартиру. Проверив документы, милиционер и сотрудник в штатском доставили меня в 3 отделение милиции около Павелецкого вокзала и Новокузнецкой (на Щипке). Меня долго не могли найти, жене на ее запросы и вопросы ничего не сообщали, и только потом, начав объезжать отделения милиции, она все же меня отыскала и даже умудрилась передать передачу до отправки в тюрьму".
Следующие полгода автор "Заметок" провел под следствием в тюрьме Лефортово, и только осенью 1980 года состоялся суд, приговоривший Вячеслава Бахмина к трем годам лагерей за изготовление и распространение "Бюллетеня", а также распространение "антисоветской литературы", в том числе "Архипелага ГУЛАГ". Свой срок Бахмин отбывал в городе Асино Томской области, в колонии общего режима.
В интервью сайту Сибирь.Реалии Вячеслав Бахмин, ныне сопредседатель Московской Хельсинкской группы, рассказал о том, как пытался бороться с реабилитацией Сталина, будучи студентом МФТИ, как вел на зоне "антисоветские разговоры" и почему, несмотря на усиление авторитаризма в России, он остается историческим оптимистом.
– Ваш первый опыт правозащитной деятельности был связан с противодействием возрождению сталинизма в конце 1960-х годов?
– Скорее, это был повод для моего первого ареста, который был связан с распространением листовок против Сталина.
– А что стало для вас поводом к созданию этих листовок?
– В студенчестве я входил в группу молодежи: я сам был с физтеха, несколько девушек и один парень – из других вузов. В то время стали появляться статьи в журналах, посвященные 90-летию со дня рождения Сталина, где его описывали в явно благоприятном виде. Это была попытка восстановить его положительный образ – как человека, который выиграл войну, привел страну к победе и так далее. Тогда, в конце 1960-х появились признаки некоторой его реабилитации.
– И это вызвало ваше возмущение?
– Не только мое. Это беспокоило всю интеллигенцию. Петр Григоренко (диссидент и правозащитник. – СР) написал большую статью "Сокрытие исторической правды – преступление перед народом!". В статье Григоренко возложил на Сталина вину за то, что мы чуть не проиграли войну в 1941 году. И в результате пришлось ее выигрывать огромным количеством жизней – за счет миллионов погибших. Григоренко писал о том, что Сталин не подготовил страну к войне, заигрывал с Гитлером, и так далее. На нас это все произвело сильное впечатление, и мы решили рассказать об этом не только узкому кругу причастных к самиздату, но и широкой общественности. А как это сделать? Только напечатать и разбросать листовки. С революционных времен мы это знаем.
– Но вы не успели?
– Да, мы не успели. Более того, в тот день, когда меня арестовали, я лично пришел к выводу, что, вообще-то, это глупость, не нужно этого делать. С одной стороны, опасно, а с другой стороны, совершенно бесполезно. Я решил поговорить с остальными членами нашей группы, чтобы их переубедить. Но именно в этот день меня арестовали. А на следующий день арестовали еще двоих.
– По сути дела, вас взяли только за намерения?
– Ну, и за подготовку. Мы же напечатали эти листовки.
– А у вас такая листовка сохранилась?
– Нет, конечно. Скорее всего, она есть в деле, которое завело КГБ. Информацию мы в основном взяли из статьи Григоренко. Это и было поводом для ареста. Потому что если читать еще что-то разрешалось – "антисоветскую литературу" просто изымали при обысках, то листовки – это было слишком, это как красная тряпка для КГБ того времени.
– Получается, что советская кампании "за Сталина" была довольно скромной – статьи в партийной прессе. Не то что сейчас, когда Сталину ставят памятники, пишут о нем хвалебные книги, снимают фильмы о сериалы, в которых предстает мудрый вождь.
Результаты соцопросов "за Сталина" – это реакция общества на безнаказанную коррупцию в современной России
– Конечно, сейчас всё гораздо масштабнее. Но и поколения сменились. В моей молодости были свежи воспоминания о том, как прошел XXII съезд, как Сталина вынесли из Мавзолея. Тогда снималось много антисталинских фильмов. И отношение общества к Сталину было достаточно негативным. На этом фоне даже несколько статей в партийной прессе вызвали серьезную тревогу и боязнь, что страна начала скатываться к оправданию Сталина, а значит – и к оправданию репрессий. Сейчас отношение людей к Сталину стало более позитивным. И вовсе не из-за их незнания о том, что происходило во времена Большого террора. Все прекрасно всё знают. Но с тех пор, как возникло понятие fake news, информация уже не так сильно действует на людей. Совсем ещё недавно мы радовались, что наконец-то появилась достоверная информация о пакте Молотова – Риббентропа, которая была убийственной для Советского Союза, поэтому её хранили за семью печатями. А сейчас оригинал документа опубликован, и никого это не смущает, как будто, так и должно было быть. И это ведь не только позиция власти. Большинство населения рассматривает Сталина не как палача своего народа, а как человека, который мог навести порядок, при котором вся чиновничья братия (которая в наше время обнаглела и занимается коррупцией направо и налево) ходила по струнке. А при Сталине их бы отправили в ГУЛАГ. Вот это люди отлично понимают, и результаты соцопросов "за Сталина" – это, в первую очередь, реакция общества на безнаказанную коррупцию в современной России.
– Возвращаясь еще раз в 70-е годы, когда вы активно занимались правозащитной деятельностью, как вы сейчас ее оцениваете? Это диссиденты "раскачали" ту систему?
– У нас точно не было задачи "раскачивать" систему. Тогда считалось, что она вообще неколебима. Мы занимались правозащитной деятельностью не для того, чтобы сменить строй или раскачать систему, а только потому, что иначе жить не могли. Это было личной позицией каждого. При этом мы думали, что нас, "отщепенцев" и "выродков", всего несколько сотен человек на всю страну. Потом уже стало ясно, что в Советском Союзе не сотни, а десятки тысяч людей были не согласны с системой, и каждый на свой лад выражал это несогласие. Кто-то только читал запрещенные книги, кто-то их перепечатывал и передавал, кто-то распространял "Хронику текущих событий", кто-то писал какие-то плакаты на стенах, и так далее. Диссидентскими настроениями была проникнута большая часть интеллигенции того времени. Изменять систему никто не собирался, но каждый что-то делал. Например, у нас была рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях, и удавалось иногда людей отбивать от "психушки" (принудительной госпитализации. – СР). Правда, вместо психбольницы их посылали в лагерь, но для большинства это было гораздо лучше, чем оказаться в руках советской психиатрии. Таких примеров очень немного, и все они были связаны с влиянием Запада, к мнению которого руководство СССР прислушивались. На заседаниях Политбюро разбирались, что выгоднее: отпустить такого-то или посадить... Например, решили не сажать Сахарова, а ограничиться ссылкой. По этой же причине выслали Солженицына, хотя сначала хотели его посадить. Члены Политбюро были прагматиками, которые рассчитывали, в каком случае будет меньше репутационных потерь. Ведь репутация всегда связана с экономикой. Понятно, что со страной, у которой очень плохая репутация, вести какие-то серьезные экономические проекты, в общем-то, не принято. Поэтому экономика тоже здесь играла свою роль, как и сейчас, кстати, играет. Для нашей власти репутация на Западе важна не просто как таковая, а еще и из-за того, что мы связаны экономически.
– Тем не менее Россия вроде бы подмочила свою международную репутацию в 2014 году присоединением Крыма. Но Запад продолжает вести экономические дела с Россией, тянуть газопроводы…
– Это правда. Присоединение Крыма напоминает мне то, что случилось в 1979-м с вводом войск в Афганистан. Но тогда репутацию Советского Союза и взаимоотношения с Западом так испортили, что власти уже закрыли на нее глаза и начали сажать всех подряд, практически разгромив правозащитное движение...
– Вы тоже попали в эту "посадочную" кампанию в 80-м году. Что вам инкриминировали?
– Причиной была деятельность рабочей комиссии по расследованию использования карательной психиатрии. С 1977 года мы действовали как общественная организация. Потом, как я сказал, власти стало все равно, и начали сажать всех подряд – посадили и нас, в полном составе.
– И вот, осенью 1980 года, вы оказались в Западной Сибири, где встретили людей, которых, наверное, раньше никогда не видели. Я имею в виду заключенных колонии. Там, в Асино была какая-то группа "политических"? Или вы сидели один?
– Тут надо разъяснить одну тонкость. В УК РСФСР была статья 70-я, "Антисоветская агитация и пропаганда", – это первая часть кодекса, куда входят важные государственные преступления. По этой статье сидели в специальных лагерях, которые в нашем кругу называли "политическими". Например, известный лагерь "Пермь-36" и другой, в Мордовии. Там "политические" сидели все вместе. Это было потрясающее место, о котором многие вспоминают с ностальгией: как было здорово, когда все вместе сидели, как многому учились друг у друга, какие люди встречались и так далее. Власти это, естественно, не понравилось, поэтому в 1966 году в Уголовный кодекс ввели три 190-х статьи, по которым, например, судили демонстрантов на Красной площади... По этой статье срок меньше – до трех лет, но зато людей стали направлять в обычный уголовный лагерь – пусть почувствуют, что это такое.
– Встретятся с народом?
– Да. Я оказался в Асино из "политических" один. Зона считалась "голодной". Признак "голодной" зоны в том, что на столах не оставалось хлеба. Когда люди поели, то там все чистенько, даже крошки сметались. Кормили плохо. А работа была довольно тяжелая, не хватало еды. К тому же, это зона общего режима, где быстро меняется контингент. Там средний срок – 2–3 года. И поскольку смена контингента происходила быстро, то никто сильно не заботился о том, чтобы создать нормальные условия жизни в зоне. Сами зэки этим не занимались. Для них это было временное пристанище. Поэтому происходило много беспредела, у людей отбирали посылки, много было "опущенных". С другой стороны, легче было передавать письма на волю.
– Как отнеслись к вашей "антисоветской" статье остальные ЗК?
– До встречи со мной они такой статьи не знали. Там все сидели по простым делам, в основном "хулиганка", воровство, либо еще чего-то. С большими сроками люди сидели за неумышленные убийства. Но все относились ко мне нормально, потому что они рассматривали меня как борца с той властью, которая их посадила. Себя, кстати, они тоже считали борцами с властью, только они по-своему "боролись" – воруя и нарушая законы. Хотя, одной только статьи недостаточно, чтобы заслужить уважение. Там очень важно показать всем, что на тебе нельзя ездить, что у тебя есть понятия свои чести и достоинства. И это они ценят. Если человек стоит на своем, защищается, то, с их точки зрения, он молодец.
– В вашей биографии сказано, что после отбытия наказания вам добавили новый срок за антисоветские разговоры. О чем шла речь?
– На самом деле, это опять была 190-я статья, которая говорит о распространении "заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный строй". А чем я мог порочить строй? Тем, что рассказывал, за что меня посадили, какие права человека нарушаются в СССР, что происходило в Восточной Европе после войны и так далее. Вот это и были мои "клеветнические измышления".
– Кто-то написал на вас донос?
– Там было достаточно людей, которых специально приставили ко мне, чтобы провоцировать, а также следить за тем, что я делаю. В результате их усилий появилось дело по 190-прим второй раз. И тогда меня перевели в Томск на "строгий режим". Во время следствия ко мне относились просто как к "железной маске". Я сидел в "одиночке", и на прогулку меня выводили одного. Контакты с другими заключенными были запрещены. Даже моя "кормушка" в двери камеры запиралась на замок – специально так сделали. Так они боялись почему-то моего влияния "тлетворного", что полностью меня изолировали от мира. Это, конечно, выглядело смешно и странно.
– Вы немало общались с сотрудниками КГБ и даже вспоминали, что в первый раз к вам чуть ли не по-отечески относился следователь. Но при этом вы говорите, что вас боялись? В целом у вас было ощущение, что эти люди чего-то боятся? Они казались тогда всесильными.
– Меня лично они, разумеется, не боялись. Речь шла о том, чтобы я никого не соблазнил своими речами. Это была просто профилактика моего влияния, больше ничего. Конечно, они тогда чувствовали себя хозяевами жизни. Притом что КГБ в советское время имел меньше влияния, чем сейчас ФСБ. Тогда все решало Политбюро, куда входил только один представитель КГБ. А сейчас все решает один человек, который является выходцем из той структуры, соответственно, он их слушает в большей степени. Сейчас нет коллективного руководства, которое было тогда. Понятно, что Брежнев или Андропов играли большую роль в том, какое решение будет принято. Но тем не менее выслушивались все, и Политбюро, в общем-то, несло коллективную ответственность. Там случались какие-то споры и даже разногласия. Решение по Афганистану они не сразу приняли. То же самое по Чехословакии, 1968 год. А сейчас разговор короткий: начальник приказал – вот и все.
– Ваша интуиция и политический опыт что-нибудь говорят вам о будущем страны, в которой царит такое единоначалие?
– Я политической интуицией не обладаю. Я не политолог. Поэтому не рискую давать краткосрочные прогнозы. Но поскольку я исторический оптимист, то уверен, что страну все-таки ждет нормальное человеческое будущее, ну, вряд ли через 10 или 15 лет, но через 50 или 100 – наверняка. И это как раз легко предсказывать, потому что никто не проверит.
– В 1970-е годы все читали Стругацких, несогласные с режимом ассоциировали себя с выродками из "Обитаемого острова", чувствуя безнадежную удушливость атмосферы. Вам не кажется, что те времена возвращаются?
Загнать страну в тупик и отгородить новым железным занавесом не получится
– У меня, скорее, позитивные ощущения в целом, и именно потому, что растет раздражение и недовольство, которое по-разному выплескивается в разные протестные акции. Власть до такой степени отвязалась от народа, что люди не могут этого не почувствовать. Непонятно, какая тут возможна альтернатива, поэтому нет отчетливого политического движения. Но общее раздражение растет. Власть пытается с этим что-то делать. Но никаких инструментов, кроме репрессивных, у нынешней власти нет, она не понимает, как еще можно справляться с вызовами. Только ужесточением наказания, ограничениями, штрафами, посадками и так далее. Однако ведь третий закон Ньютона никто не отменял: сила действия вызывает противодействие. То же самое было и в советское время: диссидентское движение возникло только потому, что были репрессии властей. Вот не посадили бы Синявского и Даниэля, не посадили бы Гинзбурга, который написал "Белую книгу" об этом процессе, – и не было бы такой реакции, не было бы такого движения. Потому что как только сажают твоих близких – вокруг тебя возникает движение в их поддержку. Тем самым круги эти распространяются все дальше и дальше. Сейчас происходит то же самое, на примере "московских процессов": аполитичные люди в Москве пришли на все эти демонстрации, чтобы потусоваться и посмотреть, что будет. Теперь они все стали политизированными. Они увидели, как ведет себя власть. Из них сделали политиков. На мой взгляд, это показатель того, что такая власть не сможет долго продержаться. Не говоря уже о том, что развитие технологий, развитие современной цивилизации идет как раз в противоположном направлении. Сохранить режим в таком виде, как сейчас, при таком уровне информационных технологий просто невозможно. Это утопия. Хотя пытаются делать "суверенный интернет" и все прочее. Но это не будет работать. Даже "глушилки" в советское время и то не справлялись с задачей заглушить несколько западных "радиоголосов". А сейчас загнать страну в тупик и отгородить новым железным занавесом тем более не получится. Я уверен, что долго это не сможет продолжаться. Поэтому называю себя историческим оптимистом.
Эпилог
Произнося свое последнее слово на процессе 1980 года, Вячеслав Бахмин закончил "наивным", по его собственной оценке, утверждением, что детям и внукам нынешних судей будет стыдно за их участие в этом процессе. Три года спустя, в Асино, ему добавили срок за "антисоветские разговоры" на зоне. Тогда казалось, что система незыблема и бесстыдна, и ни о каком покаянии не может быть и речи. Однако всего через десять лет, когда от Советского Союза остались только воспоминания и ржавые ракеты, Бахмин получил из Сибири письмо, которое позже процитировал в своих "Заметках":
"Почти через десять лет я неожиданно получил следующее письмо от судившего меня в Асино судьи Миронова:
"Вячеслав Иванович!
В порядке покаяния приношу свои извинения за процесс 1983 года в г.Асино, который, в силу сложившихся обстоятельств, мне пришлось вести.
По нашей инициативе Президиум Верховного Суда РСФСР своим постановлением... приговор Томского областного суда в отношении Вас отменил и дело производством прекратил за отсутствием в Ваших действиях состава преступления..."
К письму прилагалась копия постановления Президиума Верховного Суда РСФСР.
Вот такие повороты".
Виктор Андреевич Миронов – председатель Томского областного суда в почетной отставке, по-прежнему живет в Томске. В должности судьи он проработал 27 лет, с 1976 года, когда был назначен заместителем председателя областного суда, до 2004, когда ушел в отставку с должности председателя. На вопрос, помнит ли он Вячеслава Бахмина, Миронов ответил без раздумий:
– Конечно, я помню Вячеслава и, более того, нередко о нем вспоминаю все эти годы. Он произвел на меня тогда очень благоприятное впечатление, как сильная и цельная личность. Я судил его и добился того, чтобы Бахмин получил максимально мягкий срок. По его статье ему "светило" до трех лет, но, учитывая, что там была очевидная провокация со стороны руководства лагерем, я присудил ему самое малое, что могло быть –10 месяцев. Которые он к моменту вынесения приговора уже отбыл, поэтому почти сразу после суда освободился и уехал в Москву.
– На вас оказывали давление с тем, чтобы вы приговорили Бахмина к большему сроку?
– "Компетентные органы", как тогда говорили, имея в виду КГБ, пытались обжаловать мой приговор. Мое решение проверял Верховный суд, но "органам" ничего не удалось добиться, потому что ВС подтвердил, что я вынес справедливый (в тех условиях) и обоснованный приговор.
– А через некоторое время вы написали Бахмину письмо, в котором, по сути, извинились перед ним за всю советскую систему?
– Я чувствовал, что должен был так поступить. Всё дело против него было построено на очевидной провокации. Поэтому я написал Вячеславу письмо с извинениями и сообщил ему о том, что по закону он имеет право требовать компенсации за те месяцы, что он провел за решеткой, пока рассматривалось его второе дело. Он ответил мне очень теплым письмом, даже его жена сделала в конце приписку со словами признательности, а сам Вячеслав отказался от всякой компенсации. Он написал, мол, бог с ними, с деньгами: для меня главная компенсация – это получить извинения от советского судьи.
– Это необычное развитие отношений судьи и осужденного.
– Более того, когда я уходил в отставку, в 2004 году, мы как раз готовили юбилейное издание к 200-летию Томского суда. Я редактировал этот сборник и включил в него рассказ о деле Бахмина, оаглавленный "Тоска по Гулагу".
– Что вы хотели сказать этим заголовком?
– Очень простую вещь, что у нас многие, особенно, работающие в "органах", испытывают тоску по лагерной системе времен Сталина. А Бахмин как раз противостоял этим людям. Кстати, не знаете, как у него дела? Жив-здоров? Я бы хотел с ним встретиться. Раньше, когда бывал в Москве в командировках, иногда вспоминал его, идя по улице. Думал, вот было хорошо сейчас его встретить, поговорить и пожать ему руку.
