20 апреля 1925 года в Московском театре Мейерхольда состоялась премьера спектакля "Мандат" по одноименной пьесе молодого драматурга Николая Эрдмана. Это была его первая пьеса, и она тут же сделала его популярным. Однако уже со второй пьесой "Самоубийца" у Эрдмана возникли сложности – постановки отменяли еще на этапе репетиций. А в 1933-м, во время съемок кинокомедии "Веселые ребята", сценарий к которой был написан Эрдманом, его арестовали.
До своего ареста Николай Эрдман был очень жизнерадостным человеком. Он даже о смерти думал как бы шутя, и однажды, в начале тридцатых годов, составил список друзей и знакомых, которые придут на его похороны. После триумфального успеха "Мандата" в постановке Мейерхольда Эрдман стал театральной звездой, поэтому список "гостей" у него получился длинным. Тогда драматург составил новый список тех, кто придет с ним проститься, если в день похорон будет плохая погода.
В 1933 году Эрдмана арестовали за сочинение басен антисоветского содержания. Вместе с ним взяли его соавтора, Владимира Масса. Дело баснописцев вел профессиональный "литературовед" с Лубянки, Николай Шиваров, специализировавшийся на писателях – он посадил Мандельштама, уничтожил Нарбута и Пильняка. Перебирая бумаги, изъятые у Эрдмана в ходе обыска, Шиваров заинтересовался двумя перечнями фамилий известных деятелей культуры и искусства. Эрдман тщетно пытался объяснить, что это вовсе не члены конспиративной организации, но следователь ему не поверил и начал вызывать упомянутых в списке на допрос. С особым пристрастием допрашивали тех, кто оказался в обоих "похоронных" списках Эрдмана.
История послужила драматургу уроком. С тех пор он перестал сохранять черновики и письма. Особенно в период сибирской ссылки, с 1933 года по 1937-й, которые Эрдман провел в Енисейске и Томске. Десятилетия спустя его биографы обнаруживают случайно сохранившиеся обрывки информации. Например, только в конце XX века стало известно, что Эрдман целый год, с 1935-го по 1936-й, работал завлитом Томского драматического театра. Сам он никому не рассказывал об этом эпизоде своей жизни.
Басни, которые послужили причиной ареста и ссылки Николая Эрдмана и Владимира Масса, широко известны. Самая короткая и часто цитируемая – про Эзопа и ГПУ:
Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И взяло старика за жопу.
А вывод ясен:
Не надо басен!
Или вот еще про поэта:
Один поэт, свой путь осмыслить силясь,
Хоть он и не был Пушкину сродни,
Спросил: "Куда вы удалились,
Весны моей златые дни?"
Златые дни ответствовали так:
– Мы не могли не удалиться,
Раз здесь у вас такой бардак
И вообще, черт знает что творится!
Златые дни в отсталости своей
Не понимали наших дней.
Эти произведения, написанные "для своих", исполнялись на театральных капустниках и вечеринках. Об их публикации авторы даже не мечтали, отлично зная строгость советской цензуры.
"В настоящее время… то, что может подумать живой, может высказать только мертвый" – такую реплику произносит один из героев "Самоубийцы".
Написанная в 1928 году, эта пьеса не получила одобрения Главреперткома и не увидела сцены, несмотря на все усилия Мейерхольда и Станиславского. Последний даже писал Сталину, умоляя разрешить постановку "произведения близкого к гениальности", но получил ответ, что "Самоубийца" – комедия пустоватая и вредная".
Тем не менее, до начала тридцатых годов устное творчество и самиздат оставались как бы вне поля зрения карательных органов. Даже классово чуждые авторы, вроде Николая Клюева, могли устраивать поэтические "квартирники", и ничего им за это не было. Ситуация изменилась после 1931 года. В Ленинграде арестовали Хармса и Введенского, в Москве – Клюева и Мандельштама. Все они отправились в ссылку за то, что читали друзьям и знакомым свои неопубликованные стихи. Дело Эрдмана и Масса в череде арестов писателей того времени выделялось некоторыми театральными обстоятельствами. Баснописцев невольно "сдал" актер МХАТа Василий Качалов.
– Он, говорят, очень мучился, почти год ходил с покаянным видом из-за того, что на банкете после правительственного концерта, выпив и потеряв бдительность, начал читать басни Эрдмана и Масса. Качалов хотел повеселить членов правительства, среди которых находился Ворошилов, а когда почувствовал, что зал холодеет, – было уже поздно. Вскоре авторов взяли прямо на съемочной площадке картины "Веселые ребята", – рассказывает филолог Валентина Головчинер, профессор Томского педагогического университета и театральный критик, собравшая большую коллекцию материалов о Николае Эрдмане.
В этой коллекции беззаботные фотографии из Гагры, где баснописцы в окружении кинозвезд работали над сценарием легендарной картины.
Письмо Эрдмана – образец его знаменитой каллиграфии. "За этот почерк меня обожали все машинистки, которым довелось перепечатывать мои рукописи", – писал он своей жене, московской красавице, балерине Наталье Чидсон.
Есть и другие письма – актрисе МХАТа Ангелине Степановой, роман с которой у Эрдмана начался еще до ареста, а продолжился в ссылке, куда Степанова приехала к своему любовнику, не испугавшись сибирских расстояний и столичных сплетен.
– В то время МХАТ курировал член ЦК Авель Енукидзе, который вызвал Степанову на ковер и просил прекратить "эти отношения", чтобы не подвергать себя опасности. Он спросил: "Что вами движет?" Степанова ответила: "Любовь". Это произвело на Енукидзе такое впечатление, что он распорядился предоставить ей бесплатный проезд в Енисейск, где она провела с Эрдманом десять дней, – рассказывает Валентина Головчинер.
По тем временам и дорогам, добровольное путешествие актрисы в Енисейск, расположенный в 400 километрах к северу от Транссибирской магистрали, можно считать настоящим подвигом во имя любви. Даже если оно совершалось при поддержке чиновника из ЦК.
Благодаря переписке Степановой и Эрдмана мы знаем, что в первый год жизни на берегах Енисея опальный драматург планировал написать пьесу о золотодобытчиках.
– Он писал, что с наступлением весны местные жители отправляются в тайгу мыть золото. Эта экзотическая тема заинтересовала Эрдмана. "Собираюсь писать про золото, – сообщает он Степановой в одном из писем. – Для этого мне нужны те, кто моют его, такие есть. И водка, но её нет. Навигация на Енисее еще не началась", – цитирует письмо Эрдмана Валентина Головчинер.
– Водка ему нужна была для вдохновения или чтобы развязывать языки собеседников?
– В письме Эрдман называет ее "амброзия". Он любил такие неожиданные выражения – "амброзию с материка еще не привезли". Но понятно, какого рода амброзию он собирался пить с этими людьми. Однако, никаких следов пьесы "Золото" не сохранилось. В сибирских письмах все чаще мелькают упоминания о "Гипнотизере", комедии, над которой Эрдман начал работать в Енисейске и продолжал работу в Томске.
Благодаря нескольким уцелевшим в архиве Эрдмана черновикам можно попытаться восстановить замысел "Гипнотизера". Заведующий провинциальным клубом собирает своих подчиненных и произносит гоголевскую фразу: "Я пригласил вас, товарищи, с тем чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам приехал гипнотизер". Выясняется, что из Москвы дано распоряжение оказать "товарищу артисту" поддержку. Подчиненные спрашивают: "Кого он будет гипнотизировать?" – "Желающих", – отвечает завклубом. "А где же он таких дураков найдет?" – "Приказано их выделить из своей среды". Далее следует искрометный диалог работников культуры. Гипнотизера надо встречать с оркестром, но оркестр в этот день играет на похоронах. "Успеют еще наиграться на кладбище!" – бросает реплику завклуба. И так далее, в фирменном эрдмановском духе. Видимо, кульминацией пьесы должно было стать выступление артиста, во время которого загипнотизированный партийный деятель рассказывает со сцены "всю правду".
– Вам не кажется, что эта идея напоминает булгаковский "сеанс черной магии с последующим разоблачением? И к тому же свита Воланда в "Мастере и Маргарите" неоднократно называется "шайкой гипнотизеров".
– В то время был очень популярен Вольф Мессинг, артист-менталист, выступавший с так называемыми "опытами по чтению мыслей". Своего рода модное веяние. Неудивительно, что этот образ использовали писатели тридцатых годов. Когда Эрдман освободился, он читал отрывки из пьесы в доме Булгаковых. А пока он был в ссылке, Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна передавали Эрдману приветы через Ангелину Степанову, которая играла в булгаковском "Мольере". Она, кстати, в своих письмах Эрдману неодобрительно отзывалась об этой постановке – слабый текст, нечего играть. Она считала Николая Робертовича гением номер один в советском театре.
– И этот гений устраивается завлитом в захолустный драматический театр города Томска.
– Но даже это для него было счастьем после Енисейска. В томском театре он получал очень низкую зарплату – 400 рублей, вдвое меньше, чем у начинающего актера второй категории. Притом что он выполнил очень ответственную работу – написал инсценировку романа "Мать". На афише, конечно, не было фамилии Эрдмана. Автором инсценировки значился муж главного режиссера, Лины Самборской. И премия за эту работу Эрдману досталась очень скромная, артисты получили деньги или отрезы на платья, а завлиту дали бутылку шампанского. И все равно он был доволен, в письмах матери он рассказывает, что томский театр – не хуже московских, а репертуар тот же самый, что идет в Москве. Я думаю, переезд Эрдмана в Томск – это заслуга Степановой, результат ее хлопот, – говорит Валентина Головчинер.
В Томске Эрдман снимает комнату на первом этаже деревянного дома, расположенного в пяти минутах ходьбы от главной улицы, на которой стоял театр. Родным и друзьям он сообщает, что разница между енисейской и томской жизнью – поразительная. В Томске у него есть не только работа по специальности, но еще – что очень важно для Сибири – уборная прямо в доме, под крышей. Ему больше не надо бегать "на двор" в сорокаградусный мороз.
– В середине тридцатых годов двое ссыльных, почти одновременно, отправляются из Москвы в Енисейск, а затем переезжают в Томск. Я имею в виду Николая Эрдмана и философа Густава Шпета. Но мы знаем, что судьба Шпета сложилась трагически – в Томске его расстреляли. Как вы думаете, что спасло от подобного финала Эрдмана?
– Мне кажется, в годы Большого террора в первую очередь уничтожали тех, кто ломался. Особенно это относится к художникам. Те, кто начинали славословить вождя, – погибали. Мандельштам, вернувшись из воронежской ссылки, написал оду Сталину. И всё! Почти сразу последовал арест. А Булгаков? Он написал "Батум". Мхатовцы так радовались, что будут играть в этой ужасной пьесе. Но Сталин дал понять, что ему этого не нужно, и тогда у Булгакова произошел нервный срыв, окончательно разрушивший его здоровье. Эрдман, в отличие от многих, не сломался и ничего не написал о Сталине. Более того, он продолжал сочинять комедии. И все это было, как говорят мои студенты, по чесноку, с полной самоотдачей. Вспомните мультфильмы, сценарии к которым Эрдман написал после ссылки: "В стране невыученных уроков", "Голубая антилопа", "Кошка, которая гуляла сама по себе" и другие. Какой там тонкий юмор! – говорит Валентина Головчинер.
Однако было сломано главное жизненное призвание Эрдмана, его театральная карьера. До конца жизни он не создал ничего подобного "Мандату" и "Самоубийце". Своего "Гипнотизера" он уничтожил и больше не обращался к сатирическому жанру. Возможно, причиной тому был здравый смысл. Драматург понимал, что пьесы, подписанные его именем, в Советском Союзе идти не будут. Поэтому занялся киносценариями и даже получил Сталинскую премию за фильм "Смелые люди" (1952 г.) – это был первый советский вестерн. Он мог получить эту премию и раньше – за фильм "Волга-Волга" (1938 г.) Но режиссер Григорий Александров побоялся тогда включить своего опального сценариста в число претендентов на премию. В этом сценарии, кстати, Эрдман позволил себе тонко, эзоповым языком, пошутить, дав реплику девочке Дуне, которая задорно кричит прямо в камеру: "Смотри, автора поймали!"
Текст из архива Сибирь.Реалии
