Заседание президентского Совета по правам человека 7 декабря проходило по видеосвязи: Владимир Путин сидел в одном помещении, члены СПЧ – в другом. Как сообщало издание "Верстка", ранее возглавляющий СПЧ бывший ведущий Первого канала Валерий Фадеев согласовал с администрацией президента темы, которые попали в стоп-лист. Так, под запретом оказались вопросы о законе о "фейках" про российскую армию и о казни заключенного Евгения Нужина, завербованного "ЧВК Вагнера" для участия в войне в Украине.
Вопросы от правозащитников все же прозвучали. Бывший член Общественной наблюдательной комиссии Москвы Ева Меркачева спросила Путина об условиях содержания в российских СИЗО и о том, поддерживает ли он возврат смертной казни в России. О том, что происходило на заседании и какие вопросы были в докладе по ситуации с осужденными "в колониях СВО", который Меркачева передала Путину, она рассказала в эфире Настоящего Времени.
– Мы показывали фрагменты заседания вчерашнего Совета по правам человека при президенте. Вы сказали Путину, что хотели бы передать ему доклад по ситуации с осужденными, которые "в колониях СВО", – это ваша формулировка. Что это за доклад?
– Мы же прекрасно знаем, что ряд осужденных уехали в зону СВО. Собственно, все вопросы, которые в связи с этим у нас возникли, все жалобы, которые поступали от родственников – в основном от матерей и от жен, – все это я сформулировала, задала там вопросы и предложила какие-то варианты решений. Больше всего, в частности, людей волнует: где сейчас их близкие, все хорошо с ними или нет. Потому что на связь они не выходят.
На самом деле, вы, может быть, слышали, что сейчас разговор ведут про военно-полевую почту. Есть такая услуга "ФСИН-письмо" – они готовы даже принимать электронные видеосообщения от осужденных, а потом посылать их близким родственникам, чтобы те в любой момент могли прослушать, посмотреть, убедиться, что их родной человек жив, что с ним все в порядке. Ведь у людей права все те же – в независимости от того, где они находятся: за решеткой или на свободе. Право на жизнь, право на здоровье – они остаются, они конституционные.
Обо всем этом я написала. Я написала, как я уже сказала, какие-то варианты возможных решений. И, самое главное, чтобы была определена юридическая правовая позиция, потому что на сегодняшний день возникает очень странная ситуация. Я напомню, несколько членов СПЧ писали обращение в Генеральную прокуратуру, спрашивали: "На каком основании осужденные попадают в зону СВО?" Нам ответили, что переправили почему-то наше сообщение во ФСИН. Мы спросили у ФСИН: "Что происходит? Какая юридическая аргументация?" При этом мы обозначили три пункта, по которым человек может быть освобожден. Первое – условно-досрочное освобождение. Второе – амнистия, которая принимается Думой. И третье – это помилование указом президента. На что нам ФСИН ответил: "Да, вы совершенно правы. Есть только три причины, три повода освободить человека: амнистия, УДО и помилование". И, собственно, все. С нами поговорили, как с детьми.
Получается, что те родственники, которые к нам по-прежнему продолжают обращаться, у которых много вопросов, основной из которых: "Что за основание? Дает ли кто-то гарантии, что человек, который принял участие в СВО, потом будет освобожден?" Это всех волнует больше всего.
– Я сделаю ремарки, объясню нашим зрителям, о чем идет речь. Речь идет о том, что "ЧВК Вагнера", вероятно, как писали СМИ, вербует российских заключенных в колониях, для того чтобы отправить на фронт в Украину. Почему вы не могли спросить об этом Путина напрямую, а не предоставить в виде доклада?
– На самом деле, потому что это не один вопрос – там целый комплекс вопросов возникает: на каком основании, что с этими людьми? И масса других вопросов. Если спросить: зачем? Он скажет зачем. Это вопрос, который априори не решит проблем. А тут же еще очень важно, чтобы по итогам были какие-то поручения, чтобы была правовая определенность и так далее. Это целая история, это целый доклад, который занял бы минимум минут 10, если его обозначать. Тогда не удалось бы задать никаких других вопросов.
Я одновременно передала еще два доклада. Они небольшие. Первый доклад – по положению женщин в ряде регионов, когда их принудительно подвергают процедуре обрезания, хотя эту процедуру нельзя назвать обрезанием – это калечащая процедура. Я не буду сейчас объяснять, как она проводится, – все это прекрасно знают. Я напомню, что он признал ее нарушающей права женщин и запретил ее использование на территории всей планеты, если можно так выразиться. Однако у нас были сообщения, мы помним, как сбежали четыре дагестанские девушки. Но это не единственный случай, и не только в этом регионе. Нас тревожат случаи, когда девушек принудительно выдают замуж, когда происходят другие моменты: например, женщину держат дома, ей запрещается выходить без сопровождения мужчины и запрещается продолжать обучение.
– Я понимаю, что регламент заседания СПЧ достаточно строгий. У каждого члена СПЧ, вероятно, есть право задать вопрос. И вы действительно спрашивали про СИЗО, про содержание в колониях, про условия содержания и законность многих процедур там. Но тем не менее вы говорите, что этот регламент нельзя было растягивать, задавать такие долгие вопросы, было много вопросов по вербовке, но при этом Владимиру Путину Марина Ахмедова формулировала благодарности, Кирилл Вышинский говорил про русофобию за границей. Действительно это показало, что издание "Верстка" было право и был стоп-лист тем, про которые нельзя было говорить с президентом. Вы можете подтвердить: был этот стоп-лист или нет?
– [Насчет] тех тем, которые я обозначила, мне сказали, что можно все, но я не смогу задать больше вопросов, чем в течение пяти минут, потому что таким образом я тогда отниму время у других членов СПЧ. При этом я не понимала, кто какие вопросы будет задавать, какие темы поднимать. Поэтому, повторюсь, решение лично для меня было таким, потому что меня очень тревожит судьба тех людей, которые даже еще не признаны виновными, – это порядка 115 тысяч человек. Их количество растет. И поскольку я мониторю СИЗО, я все это вижу. Я вижу, как они спят на полу, как они умирают. На моих глазах умирали – я об этом сказала.
Я вижу этих женщин, у которых дома дети малолетние, которые ждут их годами. Для меня это было более важным, поверьте. Эти женщины несчастные, эти предприниматели за решеткой – и вообще все, кто [осужден] по экономическим преступлениям и кто оказался в жутком положении. Следствие идет невыносимо долго, суды идут еще дольше. Для меня их судьба была предельно важна. Я считала, что я должна об этом максимально понятно и, может быть, на примерах, как я и сделала, донести, чтобы услышали это. Я правда очень надеюсь, что после моего выступления МВД отменит инструкцию, которую приняло этим летом, по поводу того, чтобы приводили в этих кандалах – в средстве "Ажур" – заключенных. Для меня, повторюсь, это был краеугольный вопрос.
А там еще в том числе и вопрос по детям, которые, по решению судов, должны быть с матерями, а их папы увозят и не исполняют этих решений, – это тоже для меня был важный вопрос. Я эти вопросы сформулировала отдельно и в виде небольших докладов – их получилось три – передала. Я правда думаю, что будет принято какое-то решение по тому, что я не задала, но что оформила в виде документов.
– То есть стоп-листа не было?
– Для меня – нет. Я не знаю, как для других. Я обозначила свои вопросы и сказала: "Я скажу то-то и то-то". Мне сказали: "Ты сможешь по времени, чтобы не украсть его у других, задать только один вопрос. Выбирай: про СИЗО или про что-то [другое]". Я выбрала СИЗО, все остальное я передала, как я сказала, в виде бумаг.
– Учитывая вопросы Вышинского, Марины Ахмедовой, там было много всего интересного, было много рассуждений про русофобию. Вам комфортно в таком Совете по правам человека работать?
– Я не думаю даже в таких категориях. У меня есть своя сфера деятельности. Раньше у нас были проверки, которые мы организовывали по тюрьмам, в которых участвовали в основном три человека – это [я], Бабушкин и Каляпин. Я очень переживаю, что Каляпина больше не с нами. Бабушкин, к сожалению, умер в этом году. И вот, собственно, я очень переживаю по другому поводу: с кем мне проверять профессионально наши тюрьмы, колонии, чтобы понять, где пыточный регион, а где не пыточный. Потому что сигналы поступают, и как это все мониторить грамотно – для меня это важный вопрос.
Те люди, которых вы назвали, тюрьмами не занимаются. Они занимаются другими проблемами, в которые я не влезаю. У них наверняка есть какой-то фронт работ, который важен для них, важен для тех, кто к ним обращается. Моя тематика – это тюрьмы. Я ее не брошу. Пока я не могу это бросить, поскольку я каждый день получаю ворох писем – и от заключенных, и сообщения от родственников, и звонки – я в это погружена. И для меня оставаться в совете – это возможность все равно и через запросы получать какую-то информацию, ответы, и что-то менять, и участвовать в каких-то рабочих группах при министерствах – как раз по изменению законодательства. А главное – ездить и мониторить.
Я очень надеюсь, что меня пустят в ряд регионов. Не знаю, кто из членов СПЧ составит мне компанию. У нас есть замечательные юристы. Я хотела бы, чтобы Генри Резник со мной поехал. Или у нас там есть Борис Кравченко, который сейчас ведет тематику труда, а меня волнует труд за решеткой: нет ли там элементов, когда это рабский труд. Я надеюсь собрать такую команду и промониторить наши тюрьмы. Для меня это самый важный вопрос.
