В первую волну эпидемии коронавируса, которая была весной, власти Беларуси не вводили почти никаких ограничений: не обязывали людей носить маски, не закрывали въезд в страну, проводили массовые мероприятия, в том числе военный парад. После выборов 9 августа и начала массовых протестов ситуация изменилась: с 21 декабря Беларусь закрывает выезд из страны. И хотя государственные чиновники по-прежнему не признают опасности эпидемии, все больше врачей говорят о перегруженности медицинской системы Беларуси.
Корреспондент Настоящего Времени поговорил с врачом одной из больниц в Минске, она попросила не называть ее фамилию. Врач рассказала, как медики Беларуси справляются со второй волной эпидемии, а также о своем участии в протестах и давлении властей на тех врачей, которые активно участвуют в акциях против Александра Лукашенко.
– В какой больнице вы работаете? У вас ситуация с коронавирусом спокойней, чем в России?
– Я работаю в районной больнице города Минска. Нет, конечно, период сейчас неспокойный, как и во всем мире. Вторая волна COVID гораздо тяжелее, чем первая, это ни для кого не секрет. Сейчас на здравоохранение, на медицинский персонал в Беларуси навалилось очень много работы. Конечно, все медицинские структуры перегружены: и поликлиники, и стационары. В этом смысле, мне кажется, у всех все одинаково.
– В России за этот год несколько раз приказами Минздрава из-за эпидемии пересмотрели правила госпитализации пациентов. В начале эпидемии госпитализировали всех пациентов с положительным тестом на COVID-19, а позже стали класть в больницы только людей в тяжелом состоянии. В Беларуси так же?
– Cистема перераспределения потоков пациентов в зависимости от их тяжести была давно. Где-то, мне кажется, с начала июля мы уже госпитализировали пациентов только со среднетяжелым и тяжелым течением COVID-19 – с наличием пневмонии и дыхательной недостаточностью.
Сейчас есть большой пласт пациентов с ковид-пневмониями с легким течением и среднетяжелым течением: они могут находиться и находятся дома, лечатся амбулаторно. Поэтому, конечно, на амбулаторное звено сейчас очень большая нагрузка. В среднем на врача в контактной ковидной бригаде приходится где-то от 30 до 50 вызовов в день. Это обычные врачи, которые работают непосредственно в ковидных бригадах. Это очень большая нагрузка, и, конечно же, врачам, которые сейчас там работают, очень тяжело.
– В России и в Украине были случаи, когда врачи были вынуждены даже отказывать в госпитализации пациентам, которых привезли на "скорых", просто потому что в больнице не было мест. У вас есть такое?
– Конкретно про скорую помощь я не скажу, потому что я там не работаю. Но, насколько я наслышана, в Беларуси пока нет таких прецедентов, когда в медицинской помощи каким-то пациентам было отказано. Да, возможно, придется долго ждать этой медицинской помощи, но чтобы человек ее не дождался – такого, слава богу, пока нет. Медицинская помощь очень перегружена, но она не на грани. И я надеюсь, что пока такого не случится. Но иногда приходится долго ждать, по крайней мере как я слышала.
– Сколько пациентов в вашей больнице госпитализируют за день?
– Я работаю в поликлиническом звене и не могу сказать, какое количество человек привозят ежедневно в стационар. Как говорят коллеги, сейчас, конечно, вызовов и госпитализаций больше, койки все заняты, ничего не пустует. Но госпитализируют только пациентов с дыхательной недостаточностью, только при наличии дыхательной недостаточности и снижении сатурации – когда людям нужна кислородная поддержка. Очень большой процент пневмоний, который есть сейчас, находится на амбулаторном лечении.
– До какого показателя должна опуститься сатурация, чтобы пациента в Беларуси госпитализировали?
– Мы имеем право направлять пациентов на госпитализацию с сатурацией меньше 95%.
– Случаи отказа в госпитализации были?
– Конкретно мне не было отказано в госпитализации пациентов со сниженной сатурацией. Может быть, у кого-то были случаи такого плана, но я всегда стараюсь добиваться того, чтобы пациентов забирали, если вижу, что состояние неудовлетворительное и может ухудшиться в любой момент. Конечно, оценивается общее состояние, оценивается ЧСС (частота сердечных сокращений), оценивается температура, объем изменения в легких и так далее. Но вообще классическим критерием является оценка сатурации. Слава богу, мне не приходилось держать на дому пациента со сниженной сатурацией и дыхательной недостаточностью.
– Какие сейчас проблемы, связанные с ковидом, есть в минских больницах? Какие процессы налажены неправильно?
– Что меня конкретно волнует, это то, что сейчас уже, к сожалению, не происходит разделение потоков. Если раньше это еще как-то пытались контролировать, то сейчас этого уже нет. И пациенты с ковид-инфекцией – те, которые уже ближе к окончанию заболевания, – приходят, сдают анализы иногда вперемешку со здоровыми пациентами.
Наверное, избежать этого не получится, к сожалению. По общей статистике считается, что такие пациенты уже не являются заразными. Но это очень все относительно.
Еще у нас есть проблема недостаточной оснащенности пульсоксиметрами. Когда я работала терапевтом, мне сказали, что я не работаю в контактной бригаде, хотя, наверное, 40% моих пациентов – это были ковидные пациенты, температурящие и так далее. У нас не было пульсоксиметров. Я разговаривала с некоторыми коллегами из других структурных подразделений – у них тоже не было пульсоксиметров, даже у тех, кто работал в ковидных бригадах. Хотя по приказу они все должны быть.
Мне поступала информация, что некоторым врачам не выплачиваются доплаты по работе с ковид-инфекцией. Я уже не в первый раз это слышу, я и сама столкнулась с тем, что мне пытались отказать в выплате за ковид. Только с помощью профсоюза, заявлений я пыталась добиться того, чтобы это все дело оплатили.
– А медикаментов хватает во время эпидемии? В России и Казахстане с ними были проблемы.
– Был какой-то период, когда не хватало антикоагулянтов. Но сейчас во всех стационарах, с кем я разговаривала, там хватает. В некоторых отделениях, знаю, не совсем осуществляются закупки. Например, подается 20 ампул фраксипарина, а закупают 10 ампул. Но пока, слава богу, я не слышала, что в стационарах каких-то препаратов сейчас не хватает для лечения. И гормоны, и инфузии, слава богу, это все есть. Дай бог, что и дальше будет хватать.
– Есть очереди в поликлиниках?
– Да, очереди есть, причем очень большие, – к тем же инфекционистам, которые находятся в контактных группах. Очереди могут быть и по 30 человек. На регистрацию больничных листов очереди могут быть по 50-60 человек по понедельникам. Но это не одна конкретная больница – это все учреждения так перегружены. И это характерно, наверное, сейчас для любого учреждения города Минска, а может быть, и других областей.
– Вы говорили про надбавки, которые в Беларуси положены не только тем врачам, которые работают непосредственно с коронавирусными пациентами. Как это происходит в вашей стране?
– Любой врач, который работает, периодически сталкивается с ковид-пациентами. И при их осмотре, при лабораторном подтверждении – когда диагноз подтвержден [с помощью] ПЦР-тестов [или теста на антитела] – он имеет право на получение выплат по приказу о работе с особо опасными инфекциями. То есть даже если человек находится на другой должности, не работающей с ковид-инфекцией, он ведет свой список пациентов, у которых пришли положительные мазки.
Понятное дело, что много пациентов, которые не являются контактами первого уровня, а просто температурящие пациенты. Кто к ним идет? Обычные участковые терапевты. Но 40-50% этих пациентов – это ковидные этимологии. Некоторым из них назначаются мазки, хотя, конечно, это стало уже более строго: направления на мазки выдаются по особым указаниям с разрешения руководства. Они направляются, приходят положительные результаты, тогда обычный врач, не находящийся в ковидной бригаде, осматривает пациента с особо опасной инфекцией. И эти списки подаются в конце месяца, и врач, который работал, может получать какие-то доплаты по работе с ковид-пациентами.
– И вам отказали в такой выплате?
– У меня не хотели принимать эти списки. Отказывали, говорили, что они неправильно оформлены. Говорили: "Почему у вас осмотры ковидных пациентов, хотя вы не находитесь в ковидной бригаде?" Я говорю: "Я же работаю с температурящими пациентами, они же тоже могут быть ковидными" – и многие потом из них оказывались [ковидными]. В общем, всяческими путями отказывались принимать. Но в итоге шаг за шагом у меня все-таки получилось доказать, что я все-таки осматривала этих пациентов и что мне положены выплаты согласно законодательству.
– Надбавки выплачивают просто по факту работы с пациентом с подтвержденным ковидом?
– Там зависит от проведенного времени. Чтобы день был оплачен как день работы [с ковид-инфекцией], там должно быть не менее трех пациентов, насколько я знаю. В эти нюансы я не вдавалась и конкретно не могу сказать четкую сумму, которая положена по работе с ковид-инфекцией.
– Вообще, в каком моральном состоянии сейчас, во время второй волны коронавируса, медики, ваши коллеги? Учитывая политические процессы в Беларуси. Митинги, избиения силовиками обычных граждан, которым вы же и оказываете помощь?
– Вообще, мне кажется, тот стресс, в котором находятся сейчас люди, – это ощущение неизвестного впереди, ощущение постоянного стресса. Кого-то задерживают, твоих родных и знакомых, кого-то подвергают репрессиям. Это все не может не сказываться на людях. И нахождение в постоянном хроническом стрессе – тут уже не нужно быть каким-то умным профессором, чтобы сказать, что это очень сильно влияет на иммунитет. И, конечно же, это может значительно увеличивать заболеваемость. То, что я даже наблюдаю по своим коллегам, знакомым: сейчас очень многие болеют, болеет очень много врачей.
Я думаю, что многие со мной согласятся, что начиная с августа месяца люди просто в таком очень сильном стрессе. Поэтому, конечно, на мой взгляд, это очень сильно может влиять на то, что происходит.
– Вы в августе ходили на протесты. Какие ощущения у вас были в то время? Казалось ли, что Лукашенко близок к тому, чтобы уйти?
– Многие белорусы тоже, наверное, так думали. Все думали, что все это, возможно, закончится быстро, но люди не теряют надежду. Вообще сейчас я не знаю, каким может быть дальнейший вариант развития событий. Я не понимаю, как может дальше существовать то, что так много негатива и горя принесло некоторым людям. Я не понимаю, как это может существовать сейчас. Я думаю, что это все временно. Опять-таки, 26 лет формировалась та система, что есть сейчас, поэтому, конечно, многие люди как раз таки понимали, что изменить что-то за пару месяцев, что происходило 26 лет, иногда невозможно.
Но то, что сейчас происходит, – это изменение восприятия людей. Я не какой-то политический человек, мне политика была абсолютно побоку. Но когда я дежурила возле изоляторов временного содержания и видела то, что там происходило, в каком состоянии люди оттуда выходили, я не знаю, как можно было в стороне от этого всего оставаться. Я не понимаю.
– Вам приходилось оказывать помощь силовикам? Как вы к ним на вызовы ходили? Как морально это переживали?
– Да, у меня были такие пациенты, и на дому я была у [таких] пациентов. Я не имею права как-то другим образом относиться к пациентам каких-то других профессий. Абсолютно равные права имеют абсолютно все люди. Я для себя решила, что неважно, кем является человек. Мы же не знаем, что там происходило, поэтому я для себя решила, и это правильно, так должно быть, я не думаю, что кто-то из врачей делает иначе, помощь оказывается всем абсолютно одинаково в полном объеме.
Но я могу сказать, что сотрудники как будто чувствовали свою вину передо мной, у меня было такое ощущение. Многие стеснялись, стеснялись говорить о том, что они сотрудники. Но там же понятно, потому что мы даем им другие документы: не больничные листы, а медицинские справки. То есть, по сути, человек все равно должен сказать, где он работает. У меня были такие пациенты. Я оказывала им помощь абсолютно в полном объеме так, как должна была оказывать. Никаких особых пристрастий в этом нет, и быть не может, и не должно.
– Вы тоже были задержаны? Во время какой-то из акций?
– Нет, это было осуществлено на визите у пациента. Днем ко мне приходили сотрудники милиции с желанием со мной побеседовать, был участковый милиционер в форме. У меня тогда было много пациентов, в том числе я в кабинете осматривала пациентов в респираторе. Я попросила сотрудника милиции подождать. Потом я вышла в коридор, но его уже не было. Человек, наверное, очень спешил и не смог меня дождаться. Я поняла, что что-то здесь не так. Я сразу предупредила заведующую о том, что, может быть, в понедельник я не выйду на работу по каким-либо обстоятельствам, и пошла осуществлять визиты на дому.
Я сделала три или четыре визита, и на одном из визитов мне звонят с незнакомого номера, представляются сотрудниками милиции, которые приходили днем, и говорят, что им нужно срочно со мной поговорить. При этом я смотрела пациентку 70 лет с болями в грудной клетке. Бабушке, мне кажется, на месте стало плохо, когда я сказала, что за мной приехала милиция. Она пошла меня провожать – она за меня испугалась.
Я попыталась спросить: "Почему вы меня сейчас забираете? Почему вы не пришлете повестку в РУВД? Я могу с вами побеседовать в любое нерабочее время, потому что я сейчас осуществляю визит", – у меня оставалось три пациента, к которым я не попала. А после визитов у меня сразу было ночное дежурство. Опять-таки, я могла не попасть и на ночное дежурство.
В самом РУВД мне предъявляли фотографии "цепочек солидарности", которые были сделаны в августе месяце, с акцентом на то, что эти фотографии были сделаны в ноябре. Я стала объяснять, что фотографии не могли быть сделаны в ноябре, потому что люди в летней одежде и там трава зеленая. После этого они сказали, что пойдут проверять.
В общем, проверили, оказалось, что это действительно было в августе, то есть срок заведения административного дела истек. Я сначала пыталась отказываться свидетельствовать против себя, после чего мне сказали, что я поеду в ИВС (изолятор временного содержания). В этой ситуации мне стало страшно не из-за того, что я поеду в ИВС, а то, что я не сделала визиты: кто их пойдет за меня делать? А еще у меня ночное дежурство: кто пойдет за меня работать? Мне даже было страшно не то, что я куда-то там поеду, а что некому будет за меня работать. И все это может действительно расцениваться как прогул, это больше всего меня смущало.
Потом были всякие разные длительные беседы в РУВД. После этого меня отпустили, я так полагаю, из-за того, что истек срок заведения административного дела, потому что прошло более двух месяцев. Хотя в нынешней ситуации задерживают, наверное, и тех, у кого истекает срок. Но, наверное, мне немного повезло в этом плане.
– Руководство больницы или еще выше – как-то давит на тех медиков, которые высказываются в поддержку протеста и против Лукашенко?
– Конкретно на меня пока никто не давил. Знаю, что на некоторых людей давят, увольняют. Тьфу-тьфу, меня пока еще никто не увольнял, но еще все впереди, может быть, меня еще за что-нибудь придумают уволить, не знаю. Пока конкретно ко мне какие-то санкции за гражданскую позицию [применены] не были, открытого негатива в мою сторону по каким-то гражданским или политическим мотивам не было.
– А благодарность какую-то за работу в такие тяжелые времена, во время эпидемии, кто-то выражал?
– Только ковид-выплаты. Единственным случаем была недавняя встреча с заместителем главного врача, на которой нам объявили всеобщую благодарность за то, что мы таким маленьким коллективом пытаемся бороться на таком большом районе с такой тяжелой и страшной инфекцией. Мне даже на секундочку стало приятно, потому что это действительно была первая благодарность коллективу за четыре с половиной года моей работы.
– Лукашенко весной скептически высказывался про коронавирус, фактически не верил в его опасность. И это транслировало в том числе государственное телевидение. Это как-то сказалось на работе медиков? Хватало ли, например, средств защиты? Государство достаточно денег выделяло на это?
– Конкретно на мою работу, на работу врачей не влияло. Но нужно сказать, что, конечно же, открытая всеобщая пропаганда того, что ковид – это абсолютно безопасное, безобидное заболевание, что его все переносят легко, только какие-то хроники, алкаши переносят тяжело, пропаганда на высшем уровне – сейчас, наверное, уже не только я, а многие врачи и профессоры понимают, что это не совсем правильно. Потому что пропаганда должна быть на всех этапах направлена на то, чтобы предотвратить распространение инфекции.
Это, по моему личному мнению, нужно было делать еще в первую волну. Еще в первую волну нужно было обязать людей носить маски, потому что сейчас инфекция уже в популяции, она распространяется дальше, мы видим рост заболеваемости. Все эти профилактические меры должны были быть по максимуму внедрены еще, наверное, в первую волну.
Люди имеют право на получение достоверной информации. Из телевизора должна быть адекватная информация о том, что на самом деле происходит. Поэтому, на мой взгляд, [должна была быть] пропаганда социальной дистанции, масочного режима, всех мер, которые сейчас мы пытаемся внедрить: они должны были быть внедрены еще раньше. Наверное, мы думали, что нас минует все это дело, но на самом деле все то, что сейчас происходит, это еще больше усугубляет распространение инфекции.
Мы сейчас пытаемся напрячь систему здравоохранения по борьбе с ковидом. Но есть же и другие сферы жизни, которые можно было тоже направить на то, чтобы предотвращать распространение инфекции, – те же учреждения образования, например детские сады, – их же тоже можно было как-то стараться перевести на дистанционное обучение. Но у нас пока напрягается система здравоохранения по максимуму. А остальные сферы, наверное, слегка. Но я не знаю. Я не политик и не организатор, не министр, чтобы решать эти вопросы. Просто внешне то, что я вижу и слышу от своих коллег, пациентов, – то, что в школах, например, не носят маски, как мне сказали. Носят маски [ученики] старше восьмого класса, и то по желанию. А дети же часто – бессимптомные носители и разносчики инфекции.
– А что в Беларуси говорят по поводу российской вакцины "Спутник-V"? Лукашенко говорил, что Беларусь закупит 100 тысяч доз вакцины, и, если я правильно понимаю, российской вакциной начали прививаться уже чиновники аппарата Лукашенко.
– У нас пока молчат на этот счет. То, что я слышала по поводу тех 400 вакцин, которые были расколоты на добровольцах, прежде чем их вводить, должен был быть собран этический комитет по использованию новой вакцины. Насколько ко мне поступала информация, он не был проведен. Может быть, он будет проведен, когда будет закуплено большое количество вакцин.
По поводу вакцинации пока ничего не могу сказать, это такая информация, которая только-только поступает. Как они это все будут внедрять – пока неизвестно. Да и с российской вакциной там все не до конца еще понятно, насколько я наслышана.
– От того, что в таком форс-мажорном режиме приходится работать так долго, вы устали?
– Да, устали. Я сейчас немного заторможенная, потому что отработала [в течение] полутора суток, и я скоро буду двигаться спать. На самом деле устали все врачи. Сейчас даже, по последней информации, у нас стоматологи стали работать в ковидных бригадах. То есть даже люди, которые не заканчивали лечебный факультет, плюс студенты пятых-шестых курсов. Сейчас практически все задействованы для того, чтобы бороться с эпидемией. Поэтому, конечно же, врачи устают, многие работают очень много. И еще этот информационный поток, который на нас наваливается: всякие "радостные" новости. Это все, конечно же, отнимает энергию. Но ничего, справляемся, стараемся. Главное, чтобы все были живы и здоровы, а там будем дальше работать.
– Откуда у вас столько сил, еще при таком количестве работы, выходить на акции протеста, сопротивляться?
– Я сама поражаюсь белорусам, той помощи, которую они оказывают. Буквально появляется какая-то информация, что кому-то нужна помощь, и сразу тебе напишет десять человек, которые готовы тебе помочь или что-то сделать для того, чтобы как-то облегчить твое горе. Кстати, из России тоже приходит словесная и моральная помощь. Это тоже очень здорово, спасибо неравнодушным. Это очень важно – та поддержка, которая есть. Мы будем стараться держаться в любом случае.
