Белорусская служба Радио Свобода продолжает тему "детей Франции" – семей белорусских эмигрантов, которые поверили сталинской пропаганде и в 1946-1947 годах переехали из Франции в СССР без права возвращения. Многие из них не избежали ГУЛАГа.
Из Бреста историю своей семьи прислала Лилиан Прокопович (по французской метрике – Лилиан-Жан Монит), которая в полуторагодовалом возрасте вместе с семьей из Франции переехала в СССР.
Лилиан-Жан Монит родилась в городе Эримонкур (Hérimoncourt), принадлежащем к нынешнему региону Бургундия – Франш-Конте, в 1946 году.
У нее был брат Рено 1934 года рождения и сестра Эстрелия 1935 года. Отец Лилиан был состоятельным ремесленником, имел свою мастерскую и двухэтажный дом. В 1947 году под влиянием советских агитаторов семья репатриировалась в СССР и уже не смогла вернуться.
Лилиан окончила среднюю школу в Пинске, затем факультет языка и литературы в Брестском пединституте, вышла замуж за журналиста и литератора Николая Прокоповича, работала всю жизнь учительницей и воспитательницей начальных классов. Вместе с мужем вырастила двоих сыновей – Виталия и Илью.
Лилиан всю жизнь хранила мечту вернуться на родину, хотя бы туристкой. И родители – Михаил и Янина, и сама она о семейной драме раньше особо не рассказывали, опасаясь сначала репрессий, а потом других неприятностей от властей.
Далее история семьи Монитов в описании Лилиан Прокопович, которая рассказала об этом впервые под влиянием публикации Свободы.
Драматичная и непоправимая ошибка
"Прочитала материал о белорусах – репатриантах из Франции – и вот решила откликнуться. Ведь это и о судьбе нашей семьи. Правда, сама я была гражданкой Франции всего чуть больше года, но все время, пока жил отец, жила в нашей семье и Франция: в отцовских светлых и ностальгически-болезненных воспоминаниях, в немногочисленных фотографиях. И я в своих девичьих грезах пыталась представить, как бы сложилась моя судьба, если бы семья осталась во Франции.
Сами же родители, вплоть до самого ухода (мать умерла от тяжелой болезни, когда я была девочкой-подростком, отец – после третьего инфаркта в 1980 году), репатриацию в 1947 году воспринимали как самую драматичную и, к сожалению, непоправимую ошибку.
Теперь, когда я читаю упоминания полешуков, чье детство выпало на послевоенные годы, то понимаю, что мои детские годы в Пинске, хотя и далеко не безоблачные, но и не самые тяжелые. И все же, глядя на семейные, еще французские, фотографии старших сестры Эстрелии и брата Рено, представляю, с каким ужасом восприняли они новые жизненные реалии.
В моей памяти начало 1950-х годов в Пинске так же осталось неприятным эпизодом: я выбежала погулять на улицу, а какой-то прохожий ласково заговорил со мной и снял с детской ручки золотую цепочку – последнее напоминание о Франции. Это уже было тогда, когда мы, мать и трое детей, почти на семь послевоенных голодных лет остались без отца.
Мать была в Союзе советских патриотов Франции
Мой отец, Михаил Устинович Монит, родился в 1905 году в деревне Куцевичи Ошмянского района [Гродненская область, Беларусь]. В 1927 году прошел курс подофицерский школы, два года отслужил в польской армии. А после окончания курсов портных эмигрировал во Францию. Пришлось поработать в шахтах Эльзаса, а затем он получил сертификат портного и осел в Вительсгайме.
Сначала отец работал у частных мастеров, а когда в 1946 году родилась я, у него уже был в Эримонкуре свой двухэтажный домик с мастерской на первом этаже. Казалось бы, живи и радуйся! Но где-то, теперь уже в загадочном Советском Союзе, который вышел победителем из такой ужасной войны, была родная Ошмянщина, жили родные люди, с которыми он не виделся почти два десятка лет.
И была очень успешная работа советских дипломатов во Франции, которые на все лады расписывали зажиточную жизнь людей в первой социалистической стране.
У моей матери, Янины Михайловны, уроженки деревни Зарага на Брестчине, сохранился любопытный документ, оформленный на двух языках, русском и французском, – членский билет Союза советских патриотов, в который она вступила как раз в год моего рождения. А впереди советских патриотов ждал послевоенный, еще сталинский, "рай".
В вагоне по дороге в СССР я научилась ходить
В Советский Союз наша семья отправилась летом 1947 года. Ехали медленно и долго: отец говорил, что именно в вагоне я научилась ходить. Куда он попал, отец понял уже на вокзале в Пинске, когда увидел, как во что попало одетые женщины метут перрон.
И отец стал искать пути возвращения, еще не понимая, что таких путей в Советском Союзе просто не было. Сохранилась отписка отдела переселения и репатриации Совета Министров БССР: "На Ваше письмо сообщаем, что выдать пропуск на выезд за границу для встречи с родными мы не можем, так как этими вопросами занимается милиция".
Побег отца через польскую границу и арест
Оставался побег – так решил сам себе отец и его друг-репатриант. Авантюра с переходом белорусско-польской границы 27 октября 1948 года закончилась арестом. Следствие продолжалось до лета 1949 года. Со слезами на глазах отец вспоминал, как его пытали, выбивая из заключенного "французский шпионаж", а он, уже почти без сознания, повторял одно и то же: "Я хотел повидаться с родней".
Приговор: 10 лет в ГУЛАГе
1 июня 1949 года отец был осужден "по делу МГБ СССР по ст. в. 22-63-1 и 72-а УК БССР к лишению свободы на 10 лет".
Отец, по его скупым рассказам, выжил благодаря профессии: шил ватники, шапки, рукавицы. Донимали и жены лагерных начальников: сшить лучше отца не мог никто из тамошних мастеров.
Как выживала семья без отца
Ну, а мы, мать и трое детей, все эти годы не жили – выживали. Мать как жену "политического" никуда не брали на работу.
В нашей однокомнатной квартире, разделенной пополам шкафом, вместе с нами жили аж трое квартирантов. В сарайчике при доме мать держала козочку, которая как-то зимой родила козленка. В семейных планах было продать его, чтобы купить обувь для Рено, который уже учился в Брестском музучилище: тот, босоногий, вынужден был сидеть дома. Но однажды ночью козленок замерз – и это стало семейной трагедией! Выручил директор училища – на свои деньги купил брату ботинки.
Мать по ночам, скрываясь от налоговых инспекторов, обшивала местных модниц, в основном офицерских жен. Иногда брала меня с собой на примерку. Запомнилось квартира полковничихи: на полу три мисочки для кота: одна с яичным белком, вторая – с желтком, третья – с каким-то мясом. А на столе – ваза с вишнями. Эти вишни у меня до сих пор перед глазами. А еще – огромные очереди за хлебом с пяти часов утра, которые мы, дети, выстаивали на смену с матерью.
Реабилитация
Домой отец вернулся в 1954 году – после смерти Сталина. А в 1959 году его реабилитировали "за отсутствием состава преступления".
Но отец до последних дней не смог простить советским властям тот обман, который начался еще во Франции, не верил газетам, которые читал регулярно, говорил: "Пропаганда!".
Да и не оставляли его без внимания соответствующие службы: среди заказчиков постоянно появлялись люди, которые интересовались его намерениями, планами, взглядами. Наученный горьким опытом, он должен был вписываться в прокрустово ложе системы. Помню, муж однажды привез ему журнальную публикацию повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Отец довольно резко отказался ее читать: "Я тебе такого мог бы понарассказывать!". Но так и не рассказал: боялся уже, наверное, не за себя – за нас.
Ударник коммунистического труда
Единственное, чему отец никогда не изменял, – это профессиональное достоинство, сформированное еще в эмиграции. Работе он всегда отдавался полностью. Бывший "зек" был ударником коммунистического труда, имел значок отличника службы быта. И множество заказчиков среди разбирающихся в моде пинчан.
Мечта детства
Признаться, я с девичьих лет мечтала попасть в город, где родилась, – Эримонкур, увидеть сказочно-загадочный, как я представляю, Париж. Но пока жил отец, получить визу было нереально: даже мужа-журналиста не выпустили во Францию по турпутевке. А после началось перестроечное безденежье, инфляция и беспредел 1990-х. Не разогнаться было на учительскую пенсию и в новом тысячелетии. Правда, посетил Эримонкур мой старший сын – во время фольклорного фестиваля во Франции. И даже пытался отыскать среди довоенных домиков двухэтажный дедов.
Всю жизнь – и при родителях, и когда их не стало, – меня не оставляет один вопрос: зачем нужно было тогдашнему советскому руководству заманивать белорусов-эмигрантов сказками о зажиточной жизни в разрушенную войной страну? Во имя чего проводилась эта, не могу подобрать другого слова, иезуитская политика – лишить людей всего, что смогли они приобрести тяжелым трудом? Классовая ненависть к тем, кому, вопреки всем коммунистическим теориям, живется лучше и свободнее, чем за железным занавесом?
Но разве можно понять нормальной человеческой логикой чудовищные репрессии 1930-х годов, построение мифического коммунизма в полуголодных и полуодетых 1960-х? Как и упорное желание нынешнего руководства сохранить остатки той мнимо-безоблачной жизни, какой на самом деле никогда и не было".
Дети Франции
Их называют "детьми Франции", хотя у них уже свои внуки и правнуки. 7 июля 2018 года в резиденции посла Франции в Беларуси Дидье Канесса впервые собралось около десяти человек, которые родились во Франции в 1920-1940-х годах прошлого века, те, кто выжил и кого удалось найти французским консулам в белорусских городах и селах.
По данным российского историка Виктора Земскова, по состоянию на июнь 1948 года из Франции в СССР репатриировался 6991 человек. В разные годы они эмигрировали из Российской империи, Австро-Венгрии и Польши. Среди них было 1420 русских и 5471 человек "украинского или белорусского происхождения".
КОММЕНТАРИИ